Сергей маковецкий: «в пять лет я научился целоваться взасос с барышней из соседнего подъезда»
Киев для Сергея Маковецкого родной город, но и для меня не чужой. На правах почти земляков, едущих на батькивщину, мы общались на «ты». А как по-другому?
«Киев словно отдалился от меня, превратился в красивый альбом с картинками»
-- Семечки возьмем, Сергей? Что за прогулка по Киеву без семечек?
-- Тогда уж не семечек, а «семачек». Видно, давно ты дома не был, коль запамятовал, что здесь говорят «семачки», «Серожа».
-- Лады, Серожа. Так мы берем семачки или как?
-- Думаю, все же обойдемся. Настроение не то… Вдруг поймал себя на мысли, что Киев словно отдалился от меня, превратился в красивый альбом с картинками. Вроде бы все вокруг родное, знакомое, но -- неживое, холодное. Странное состояние, не знаю, как описать его словами… Думаю, эта перемена в отношении к городу, в котором вырос и который по-прежнему люблю, связана с маминой смертью. Нет, не думаю, а наверняка знаю: это так. Мамочка была пуповиной, соединявшей меня с Киевом. Понимал: у меня есть дом, есть родина. А теперь дом опустел… Да, остались родственники, друзья, но нет самого родного человека, поэтому впервые чувствую себя в Киеве приезжим. Поэтому впервые остановился не в нашей квартире в Дарнице, а в гостинице на Крещатике. Скажи мне кто-нибудь о подобном еще полгода назад, посмеялся бы в лицо. Гостиница? Такое не могло мне и в голову прийти! Я множество раз приезжал в Киев на гастроли, использовал любой повод, чтобы вырваться сюда и навестить маму -- мы же, к сожалению, редко виделись. Так вот: в каждый приезд организаторы обязательно резервировали для меня номер в отеле. Я не отказывался: раз положено и оплачено, пусть будет. Но, наверное, так ни разу и не переступил гостиничный порог, хотя прекрасно понимал: в номере готовиться к предстоящему спектаклю гораздо комфортнее и спокойнее, чем в маминой квартирке, куда сразу набивалась вся родня. Мама иногда даже жаловалась: «Пока тебя, сыночек, не было, никто не приходил, одна сидела, а тут все объявились». Каждый вечер, проведенный в кругу семьи, неизбежно превращался в творческую встречу: «Серожа, расскажи… » И дальше шли вопросы обо всем на свете: про съемки у Балабанова в «Брате-2», про Киркорова и Пугачеву, про Путина, про третью мировую войну… Люди ведь как считают: раз ты артист да еще из Москвы, значит, в курсе всего. А мне ведь тоже отдохнуть хочется, посидеть спокойно, помолчать. Конечно, в этом смысле в гостинице удобнее, но я и мысли не допускал, что могу не поехать к маме. Появиться раз в год на сутки и ночевать где-то на стороне? Зачем же обижать родного человека? Теперь, с уходом мамы, мне спешить не к кому…
-- Когда Анна Григорьевна ушла?
-- Седьмого апреля. Я прилетел в Киев вечером пятого. Накануне позвонил Екатерине Семеновне, лечащему врачу, и она не стала говорить дежурных слов: мол, все может наладиться, надо надеяться и верить. Нет, Екатерина Семеновна сказала прямо: дела очень плохи. Я прилетел и ночь провел в больнице. Сегодня страшно корю себя, что был тогда недостаточно терпелив. Мама мучалась от болей, я не знал, чем помочь, как облегчить ее страдания, и от бессилия беспричинно раздражался, срывался… А потом мама стала угасать, я слышал ее последний вздох… Рано утром вышел из больницы и поплелся домой, еще ничего не понимая.
8 апреля маму похоронили. Через пару дней я улетел из Киева и больше сюда не возвращался. Это мой первый приезд с той поры. Может, поэтому все так обостренно воспринимается?
-- Наверное, мало времени прошло.
-- Верно, время лечит, но все равно отныне я буду смотреть на Киев другими глазами. Теперь мой дом не здесь, а в Москве. Там семья, работа, коллеги, вся моя жизнь.
-- Задавал тебе этот вопрос несколько лет назад, поэтому могу повторить и сегодня: почему ты не забрал маму к себе, если так в ней нуждался?
-- Что ты! Я предлагал, но она не хотела ехать. Когда у мамы возникали проблемы, мне приходилось решать их по телефону или бросать все и нестись в Киев. Конечно, было бы удобнее, если бы мама находилась рядом. Но не мог же я силой заставить ее переехать! Мамина логика тоже понятна: здесь жили ее подруги, родственники. Привыкла она к Киеву! Помню, мамочка на месяц приезжала ко мне в Москву и в конце концов застонала: «Боже, никто не поверит, что я видела сына утром, когда он просыпался, и ночью перед сном. Он же живет в театре и на съемках!» Словом, мама предпочла Киев, свою квартирку на Харьковском шоссе в доме номер 13.
Знаешь, сегодня переступил порог маминой комнаты и… Все время хотелось оглянуться, но я знал: никого не увижу. Пусто. Прибрал, вытер пыль, проветрил комнату, закрыл дверь и ушел. Все.
-- А что сталось с маминой собакой? Почему ты не забрал ее в Москву?
-- Неужели думаешь, я бросил бы Бима? Мне очень нравилась эта беспородная дворняга, взял бы ее без колебаний, но у меня же кот! Если бы ты знал, какими глазами смотрел Бим, когда я уезжал… Сердце разрывалось, но что поделаешь? Конечно, я ничего не сказал Биму про маму, но, кажется, он все понял. Собаки умеют чувствовать: Впрочем, Бим, говорят, сейчас в хороших руках.
«С отцом мы не знакомы, даже не представляю, где его искать»
-- Твой отец был на похоронах?
-- Нет. Мы с ним незнакомы, даже не представляю, где его искать. Он ушел от нас до моего рождения. Периодически, правда, появлялся у мамы, но почему-то делал это, когда меня не было дома. Одно время я ждал, что он объявится. Все-таки я уже снимался в кино, с триумфом гастролировал в Киеве, и мне казалось, что отец захочет увидеть живьем ставшего известным сына. Нет. А потом уже у меня пропал интерес, я понял: у нас нет ничего общего, кроме внешности. Говорят, я сильно похож на отца. Даже походкой. Но портретное сходство -- это еще не все, верно? Внутренне я всегда был связан только с мамой, поэтому, когда однажды отец все же позвонил мне, разговор у нас не получился. Обменялись парой фраз и на этом распрощались. О чем теперь говорить?
-- В детстве тебя, наверное, дразнили байстрюком?
-- Мама всегда в таких ситуациях говорила: «Байстрюк, но с добрых рук». Не помню, чтобы это сильно меня обижало. Меня любили -- и нянечки в детсаду, и учителя в школе. На детство я не грешу, оно было замечательным.
-- И это говоришь ты, родившийся в бараке?
-- Ну и в бараке, а что тут такого? Тогда не было другого жилья. Мама приехала из села Полидаровка, что в ста с гаком километрах от Киева, сперва работала на стройке, потом пошла на химзавод. Когда на левом берегу Днепра стали строить кирпичные дома, нам почти сразу дали комнату в коммуналке. Я много занимался спортом, наравне со старшими пацанами участвовал в уличных драках, в пять лет научился целоваться взасос с барышней из соседнего подъезда. Люда, наверное, была даже младше меня, но нас дразнили женихом и невестой, а мы всерьез думали, что вырастем и распишемся. На месте, где мы целовались, теперь стоит стол, на нем мужики «козла» забивают…
-- С кем-то из старых друзей поддерживаешь отношения?
-- По сути, нет. Нас было трое молочных братьев -- Славик, Гриша и я. Мы ровесники и жили в одном бараке, вот матери скооперировались и выкармливали нас по очереди -- им ведь приходилось еще работать. Казалось бы, вскормлены одним молоком -- связь на всю жизнь. Ан нет, потерялись: один -- в Минске, второй где-то в Киеве…
Следующая картинка из детства. В протекающей по соседству с нашим домом речке-вонючке я однажды нашел выброшенный кем-то старый коричневый портфель. Как мог, привел его в порядок и каждый день стал выходить к ближайшей трамвайной остановке «Институт химии». Дожидался, когда трамвай тронется, и быстро шел вдоль рельсов, изображая школьника, спешащего после уроков домой. Мне казалось, что все пассажиры смотрели только на меня, такого серьезного и -- главное -- взрослого. Трамвай уходил, я возвращался на исходную позицию, и все повторялось вновь. Эта игра могла продолжаться часами! Иногда хочется, чтобы вернулось то детское состояние безотчетного праздника. Наверное, люди в трамвае и не замечали смешного малыша с портфелем, но я-то видел себя в центре мира!
-- Больше подобного не испытывал?
-- Было. И тоже здесь, в Киеве. Кстати, знаешь, когда я впервые попал в центр города, на Крещатик?
-- Наверное, на какой-нибудь праздник вышел с мамой прогуляться туда-сюда.
-- Правильно, на 1 Мая, но не с мамой. Мы ведь жили в Дарнице, а это на другом берегу Днепра. Мы с пацанами в центр никогда не шастали. Что нам там делать? Подумаешь, Крещатик! Вот Левобережье -- это да. Другой город, другая планета! Словом, на главную улицу Киева я впервые вступил в праздничной колонне демонстрантов вместе с детским театром Дворца пионеров и школьников. Тут-то я вновь почувствовал себя мальчиком с портфелем, на которого смотрит мир. Мне дали палку с бумажными цветами, и я нес ее, очень гордый собой.
-- А на трибуне стоял Щербицкий и махал деткам ручкой?
-- Я не видел ни Щербицкого, ни других начальников. Признаться, и трибуну-то не разглядел. Для этого нужно было хотя бы раз скосить взгляд в сторону, я же смотрел строго вперед, стараясь с честью выполнить поставленную задачу… Сегодня, когда мы шли с тобой по Крещатику, меня действительно узнавали, просили автографы, это, безусловно, грело, но все равно нынешнее состояние не сравнить с ощущением полета, испытанным тогда, много лет назад… Вот тебе и зигзаг времени.
-- Как ты попал в театр Дворца пионеров, если этим самым пионером не был?
-- А я никому об этом не рассказывал. Получилось как? Когда мой класс посвящали в юные ленинцы, мы с мамой уехали в село праздновать Пасху. Так я пропустил торжественное событие. Только, пожалуйста, не ищи в этом политическую или идеологическую подоплеку.
«Мама была простой женщиной, выросла в селе… »
-- И в том, что тебя не взяли в институт Карпенко-Карого, нет второго дна?
-- Не думаю, будто меня всерьез не хотели принимать, скорее, мое место было кому-то уже обещано. Впрочем, какой резон винить других, если я сам срезался на сочинении, получив двойку?.. И все же время вступительных экзаменов вспоминаю с удовольствием. Быстро сложилась компания, мы облюбовали дворик с агитплощадкой между институтом Карпенко-Карого и театром Леси Украинки и постоянно приходили туда, предварительно купив в соседнем гастрономе дешевый «Токай». Пили вино и читали друг другу стихи. Мы же все мечтали стать артистами! Из нашей компании не поступило двое…
-- Тяжело переживал неудачу? Впрочем, о чем я спрашиваю? Конечно, тяжело.
-- Но это не было для меня крахом. Обиду испытывал -- да. На себя. Наверное, поэтому и не стал лихорадочно подавать документы в другой вуз, хотя время позволяло. Мама говорила: «Сыночек, может, попробуешь куда-нибудь поступить? А то ведь в армию пойдешь!» Но я уже устроился в Театр Леси Украинки рабочим сцены.
-- Анна Григорьевна, наверное, только руками всплеснула?
-- Мама была простой женщиной, выросла в селе, всю жизнь работала на производстве, но она обладала внутренней интеллигентностью, которая проявилась и в том, что мамочка не стала меня отговаривать. Решил, значит, иди. Год таскал декорации, узнал, что значит «натягивать половик» и «шплиновать», а также много других полезных вещей.
-- До этого ты бывал в театре?
-- Не поверишь, один раз! Вместе с одноклассниками посетил с культпоходом киевский ТЮЗ. Все! Я же не театром увлекался, а кино, бредил его героями. Что ты! По Крещатику бегал Иоганном Вайсом!
-- Из «Щита и меча»?
-- Ну да! Во мне звучала мелодия «Та-да-а-да-да-да-да-да-да-а… С чего-о-о начинается Ро-о-одина-а-а… » Я пел и, отстреливаясь, дворами уходил от преследования.
-- Враги гнались?
-- Конечно! Разведчика всегда выслеживают. Ты разве не знал? Мы с приятелем разрабатывали сложные подпольные операции и даже изготавливали листовки. Не вспомню их содержания, но не забуду выражения лица случайного прохожего, взявшегося читать нашу прокламацию. У него округлились глаза, он стал лихорадочно озираться по сторонам в поисках милиции.
-- Не позвал постового?
-- В тот раз обошлось, но все же близкого знакомства с киевской каталажкой избежать мне не удалось. Правда, это случилось намного позже, когда я уже достаточно известным артистом приехал сюда и попал в милицейскую облаву. Мы с приятелем сидели в кафе, мирно выпивали, и вдруг в зал ввалились бравые парни: «Предъявить документы! Не разговаривать! Следуйте за нами!» По наводке разыскивали какого-то убийцу и мели всех мужчин, похожих на подозреваемого. Меня привезли в отделение, посмотрели, кого взяли, извинились и… отпустили.
-- Помнишь момент, когда незнакомые люди начали узнавать тебя на киевских улицах?
-- Наверное, после картин «Патриотическая комедия» и «Макаров». Фамилию знали не все, но физиономия уже примелькалась, и прохожие, встречая меня, невольно присматривались попристальнее: где-то мы этого типа явно видели.
-- Ты ведь, по-моему, никогда не снимался на Киностудии Довженко?
-- Не звали. Наверное, не слишком подхожу на роль «щирого хлопця». Правда, я достаточно много работал на Одесской киностудии, но это не Украина, а отдельное государство. Так что в Киеве меня стали узнавать по фильмам, снятым в других городах. И все же то узнавание не сравнить с триумфом, пережитым мною после гастролей с виктюковской «М. Баттерфляй». Это, кажется, 92-й или 93-й год. Взрыв, бомба! Вообще считаю «М. Баттерфляй» лучшим российским спектаклем 90-х годов, но то, как нас принимали в моем родном Киеве, не поддается описанию. Фантастика, фейерверк! Я шел по Крещатику, а за мной двигалась плотная толпа людей. Мы подходили к Октябрьскому дворцу и останавливались, сталкиваясь с еще одной толпой, состоящей из жаждущих добыть лишний билетик. Я не мог пробиться к служебному подъезду дворца! Люди стояли стеной, они с радостью потеснились бы, но были не в силах пошевельнуться. Пришлось вызывать охрану, которая кое-как расчистила проход в людском море. После спектакля я гулял по городу и везде слышал за спиной: «Маковецкий пошел, Маковецкий… »
-- Чувствовал себя победителем?
-- Приятное состояние. И даже очень. А что? По-моему, нормальная реакция. И когда получил звание заслуженного артиста, жутко обрадовался, хотя с формальной точки зрения в моей жизни почти ничего не поменялось, даже прибавка к жалованию оказалась мизерной. И все же ощущал себя счастливым: это звание нужно было не мне, а мамочке. Она потом говорила подружкам: «Мой Серожа -- заслуженный артист всей России». К сожалению, мама не дожила до моей Государственной премии, но я ей вчера об этом сказал, когда ездил на Лесное кладбище. Мама услышала, я знаю. И все же жалею, что многие слова не произнес при жизни, приходится шептать их вдогонку…
-- Не жди ухода, отдавай долги живым.
-- Я научился жить без долгов. И финансовых, и моральных. Да, у меня есть двоюродная сестра Дуся, есть тетя Лида, которая сказала: «Серожа, боюсь, ты перестанешь к нам приезжать». Нет, смерть мамы не стала занавесом между мною и людьми, я все и всех помню.
«Всякий раз мама снаряжала меня в дорогу так, словно я отправлялся в голодный край»
-- Увидел в Киеве то, что тебе не понравилось?
-- Я видел это и раньше. И не только в Киеве, но и в Москве. Не люблю национализм в любых формах -- русский он или украинский, не имеет значения. Не понимаю попыток церкви разделить прихожан на своих и чужих. Для полного счастья нам только религиозных войн не хватало! Не приемлю местечковый уровень мышления у людей, берущих на себя смелость говорить от имени народа.
-- Полагаешь, в Россия этого нет?
-- Наверняка есть, но мы же сейчас говорим об Украине… Меня поражает терпение нашего народа. Доколе?
-- Смотри, договоришься! Не будут пускать в Украину.
-- Я же любя! Если страна станет по-настоящему свободной и независимой, даже если войдет в Евросоюз и для въезда на ее территорию мне понадобится виза, буду рад.
-- Ой ли?
-- Найду способ получать визу без очереди. Хохол я или нет?
-- Ты хочешь сегодня что-то доказать Киеву и киевлянам?
-- Я и раньше ничего не доказывал. Как-то после очередных гастролей проходила моя пресс-конференция, и на нее пришел Николай Николаевич Рушковский, замечательный актер Театра Леси Украинки, на курс которого я поступал в институт Карпенко-Карого. Мне задали вопрос: «Как получилось, что вас, такого талантливого, не приняли в киевский театральный вуз?» Наверное, собравшиеся ждали, что Маковецкий начнет рассказывать Николаю Николаевичу, какого ученика он потерял. Но я вполне искренне ответил: раз не поступил, значит, не был в тот момент готов.
По-моему, это вообще пустое занятие -- пытаться доказать что-либо другому. Если человек не хочет тебя понять, можешь хоть голову разбить -- без толку. Доказывать надо только себе. Помню, как злился, что меня не пускают в ресторан Дома кино. Стоит охранник и требует пропуск, а я тогда еще не был членом Союза кинематографистов… И так мне хотелось получить заветное удостоверение, чтобы сунуть его под нос стражу и гордо пройти в зал. Вступил в Союз. И что ты думаешь? Желание ходить в ресторан Дома кино пропало, хотя у меня уже не спрашивали документ на входе -- на экраны вышли фильмы с моим участием, стали узнавать в лицо…
-- Есть ритуал, который ты должен совершить, приезжая в Киев?
-- Ритуал?
-- Ну, не знаю… Скажем, сходить на Бессарабский рынок, купить свежего сала и меда. Или, допустим, семечек.
-- Сало, семачки -- святое. Но для этого мне не приходилось ходить на рынок. У меня же была мамочка. Всякий раз она снаряжала в дорогу так, словно я отправлялся в голодный край. Баночки-скляночки, варения-соления, яблоки, картошка… Пока был студентом, это по-настоящему спасало. А потом уже стал зарабатывать и не хотел все это брать, лень было тащить. Поездами я давно не езжу, предпочитаю летать, а теперь представь, как я вхожу в салон, весь увешанный стеклотарой… Словом, норовил «забыть» мамины гостинцы, но она знала мои ухищрения и добивалась своего. А теперь мамы нет, некому меня собирать. Вот ты спросил, и я задумался: наверное, впервые поеду из дома с пустыми руками. Только «Киевский» торт обязательно куплю. В подарок. Ритуал, говоришь…
Начинали с грустного и таким же заканчиваем… Вредная штука -- воспоминания. Они не двигают вперед, а только душу бередят, отбирают силы, заставляют переживать заново. Вспомнил последнюю поездку в село, в Полидаровку. Сидели с родней, разговаривали о чем-то. И вдруг Юра, мой двоюродный брат, тяжело вздохнул и сказал с тоской: «Серожа, как я тебе завидую! Я ведь нигде не был и ничего не видел. И уже не увижу… » Юра -- механизатор широкого профиля, замечательный специалист, классный мастер. Не его вина, что нет в деревне жизни, что из тысячи гектаров засеяно двести, и на все хозяйство -- один комбайн. Мы с тобой сейчас вернемся в Москву, а через неделю я улечу на съемки в Прагу. Прямо оттуда отправлюсь на театральный фестиваль в финский Тампере, а затем -- в немецкий Веймар. Из Германии полечу сниматься в Лондон. А Юра так и останется в селе. Когда он впервые приехал в Киев, я купил ему мороженое в вафельном стаканчике. Юра умудрился выесть серединку, оставив стаканчик целым. Он подумал, что стаканчик сдавать надо… Господи, чем люди-то виноваты, что же за жизнь такая пошла, а?
Читайте нас у Facebook
