Верность дому своему
Идея театра-дома, театра-семьи возникла в России на заре двадцатого века. Даже еще раньше, в конце века девятнадцатого, в «Славянском базаре», в известном, историческом для ТЕАТРА общении К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Там и были заложены основы МХАТа.
«Мы одного безумия люди»
Жизнь доказала хрупкость и известную относительность этой идеи. Пускаясь вплавь в безбрежное море сегодняшней антрепризы, над ней нынче можно саркастически иронизировать, от нее можно отмахнуться, считая ее анахронизмом, наивным, сентиментальным пережитком былых времен. Но нельзя не признать того очевидного факта, что идея эта, от МХАТа и до создания «Современника», где она вновь была реализована, до театра в Паневежисе Ю. Мильтиниса, сыграла роль организующую в становлении подлинно ансамблевого театра двадцатого столетия, и роль не меньшую в становлении целых поколений актеров грандиозных, выдающихся.
Впрочем, многие талантливые артисты в разное время, по разным причинам покидали свой театральный дом. Они искали лучшей доли, они меняли свои художественные привязанности и пристрастия, и поэтому рука не поднимется бросить в них камень. Но были и иные. Их можно было бы назвать хранителями очага, хотя искушений покинуть alma mater, свой театральный дом, уйти от режиссера, их открывшего, у них было предостаточно.
Люди эти, артисты эти вызывают лично у меня не просто уважение -- нечто большее -- какую-то почти родственную связь.
Один из героев «Подростка» Ф. Достоевского, Версилов, обращаясь к разным собеседникам, несколько раз по разным поводам произносит одну и ту же фразу: «Мы одного безумия люди». Так вот, мне кажется, что мы, я и многие мои товарищи по Театру имени Леси Украинки, одного безумия люди с теми выдающимися представителями актерской профессии, которые через всю свою долгую сценическую жизнь пронесли верность театру-дому, верность коллективу, их создавшему.
Первым в этом ряду хотелось бы назвать выдающегося артиста Художественного театра Василия Ивановича Качалова.
Известно, что Качалов пришел во МХАТ из провинции, что дебют его состоялся в «Снегурочке» А. Островского, что первый показ был плох, что далее он более двух недель сидел на репетициях и, наконец, попросил второй показ, который и закончился триумфом. «Вы -- наш!» -- сказал ему тогда сияющий К. С. Станиславский. За время репетиций молодой артист из Казани сообразил нечто главное, что отличало мхатовскую актерскую манеру, и сумел немедленно ею воспользоваться.
Известно также, что Качалов быстро завоевал популярность в Москве, а далее и в России, что он по праву стал первым артистом МХАТа среди своего поколения (ну, скажем, одним из первых, наряду с И. Москвиным и Л. Леонидовым), кумиром молодежи, любимцем женщин…
Но куда менее известно, что его неоднократно соблазняли уйти из МХАТа, и предложения эти были зачастую более чем заманчивые.
После отказа руководителей Художественного театра поставить «Дачников» М. Горького -- они считали, что пьеса в карикатурном плане показывает русскую интеллигенцию, -- его покинула одна из лучших актрис, Мария Федоровна Андреева, в то время гражданская жена Горького. Она ушла с надеждой -- при финансовой поддержке Саввы Тимофеевича Морозова открыть новый театр, в который Горький станет отдавать все свои последующие пьесы. Приглашение участвовать в этом необычном и таком интересном деле получил и Качалов.
«Он разбудил во мне художника… »
Вот выдержка из письма В. И. Качалова М. Ф. Андреевой, которое он написал в 1904 году, уже сыграв во МХАТе и Тузенбаха, и Петю Трофимова, и Барона (»Три сестры» и «Вишневый сад» А. Чехова, «На дне» М. Горького), -- роли, ставшие вехами на его творческом пути…
«Как бы то ни было, вопрос решен: я принужден отказаться от Вашего предложения. В этом году я не в силах уйти из Художественного театра, вернее, уйти от Станиславского. Этот необыкновенный человек имеет надо мной и власть необыкновенную. Я с ним много и откровенно говорил по этому поводу, и вот что я Вам скажу, дорогая Марья Федоровна. Как ни велика надо мной власть Станиславского, я почувствовал, что не в ней одной дело, что я легко мог бы не подчиниться ей, перешагнуть через нее, если бы… И вот в этом «если бы» вся штука -- если бы во мне не заговорили, совсем неожиданно, благородные чувства -- я не шучу, Марья Федоровна, -- именно благородные чувства, какие редко, может быть, раз в жизни, вдруг заговорят в человеке.
Вы легко поймете, какое это чувство, если вспомните, что сделал для меня Станиславский. Я, конечно, не говорю о том, что он помогал мне в создании ролей -- это не так важно, мог помочь, а мог и помешать -- и не о том, что ему я обязан своим положением, успехом, некоторым именем и так далее -- это все суета. Я говорю о том, что он разбудил во мне художника, хоть маленького, но искреннего и убежденного художника, он показал мне такие артистические перспективы, какие мне и не мерещились, какие никогда без него не развернулись бы передо мной. Это дорого, это обязывает, это вызывает благодарность. И когда нужно показать на деле эту благодарность, когда тебе говорят, что ты своим уходом зашатаешь то дело, в которое я, Станиславский, вложил всю свою душу, и, наоборот, оставшись хоть на год, поможешь пережить кризис, -- неужели ты все-таки уйдешь?»
В этом письме все замечательно: искренность, доверительность, открытость. Но более всего, говоря о благородных чувствах, некий анализ собственных чувств и порывов: «… редко, может быть, раз в жизни… »
Очевидно, не так уж «редко», и уж, конечно, «не раз в жизни», но то, что Качалов -- артист, которому ничто истинно актерское не было чуждо, как не был чужд и актерский эгоизм, и определенная самовлюбленность, пишет об этом, признается в том, что необходимо приложить известные душевные усилия, чтобы эти чувства благородные воплотились в поступки, -- само по себе замечательно.
И Качалов не ушел из театра, хотя он был тогда на гребне грандиозного своего личного актерского успеха и столь же грандиозной известности. Лишь только имя его уже гарантировало успех любому новому делу, любой антрепризе, как имя Геннадия Хазанова, Армена Джигарханяна или, скажем, Олега Меньшикова гарантирует сегодня успех в провинции любому театральному проекту.
Важно трезво оценить себя и дом
Мне кажется, еще одно чувство, даже не чувство, а, скорее, ощущение, чисто интуитивное, владело Качаловым, помогало ему принять это непростое тогда решение. Заключалось оно в том, что Качалов боялся уйти из МХАТа. Он скорее предчувствовал, чем понимал, что без МХАТа, без Станиславского, без товарищей по театру он бы остановился в своем творческом, профессиональном движении. Возможно, это тревожило его подсознательно, и, при всем благородстве поступка, за ним стояло еще и чувство самосохранения. Впрочем, это лишь догадка.
Возможно, Качалов уже тогда сформулировал для себя некие основные параметры искусства МХАТа, которым был привержен всю свою сознательную жизнь. А выразил он их гораздо позже, через двадцать лет, в письме к Вл. И. Немировичу-Данченко: «… мы были всегда современны -- в этом была наша главная сила, современны по духу, по сущности, по заложенным в нас правдивости, искренности и серьезности, по высоте нашего мастерства, по значительности наших задач, по известной чистоте этической атмосферы… » И поэтому он не мог, не хотел остаться вне этой атмосферы искусства МХАТа.
Ситуация -- уйти или остаться -- возникала у многих хороших артистов в разные времена. И каждый из них решал эту проблему сам, в одиночку, или советуясь с близкими людьми, но решал. Приходилось решать. И здесь чувство дома или торжествовало, или отходило на второй план.
У многих очень хороших артистов иногда возникает желание покинуть свой театр-дом. Может быть, у подавляющего большинства. Тому множество есть причин и побуждений. Обделили ролью, не так поселили в гостинице, что-то не получилось со званием… Всех мотивов не перечислишь. Они могут быть как угодно важны и велики вечером, и столь же мелки и ничтожны утром. Важно утром это понять. Важно спустить на тормозах обиду, эмоциональный взрыв и трезво оценить СЕБЯ и ДОМ.
Замечательный артист Анатолий Папанов после того, как он блистательно сыграл в кинофильме «Живые и мертвые» Серпилина -- одного из лучших военных героев К. Симонова, получил приглашение во МХАТ, и искушение это было велико. Однако Папанов все-таки не ушел от В. Н. Плучека, от режиссера, который практически дал ему путевку в театральную жизнь. Папанов остался в Театре сатиры, чем сохранил и упрочил свое актерское долголетие. Кто знает, как сложилась бы его судьба во МХАТе без серьезного художественного лидера -- в то время театром управляли по очереди его ведущие артисты -- то М. Кедров, то Б. Ливанов, то В. Станицын.
Точно так же сохранил верность Ю. А. Завадскому и Театру имени Моссовета выдающийся советский артист Ростислав Янович Плятт. Я общался с Ростиславом Яновичем в последние годы его жизни, когда ставил в Театре имени Моссовета «Виноватых» А. Н. Арбузова. Этот артист много и часто острил, четко схватывал и оценивал недостатки театра, возмущался или юморил. Однажды, когда нам мешали репетировать шум и стуки за стенами репетиционной комнаты и когда В. Талызина, Г. Тараторкин и я могли сорваться на конфликт, Плятт наклонился к нам и шепотом поведал: «Там рубят вишневый сад… » И мы улыбнулись.
Но представить себя без этого, своего театра Р. Плятт не мог. Даже тогда, когда в нем уже не было Юрия Александровича Завадского.
В отличие от С. Юрского, Т. Дорониной, О. Борисова, И. Смоктуновского, не ушел из Ленинградского БДТ Олег Басилашвили. А сколько раз ему предлагали перейти в тот или иной московский театр! Когда я ставил в БДТ «Кафедру» В. Врублевской, Олег Валерьянович как-то сказал мне, что он не покинет стены театра, который его создал, и после ухода из жизни Г. А. Товстоногова. И двигало им не только чувство благодарности. Он понимал -- так он и сказал, -- что в ином театральном микромире он потеряет большую часть самого себя, не сможет так свободно импровизировать на площадке. Иная творческая атмосфера, пусть даже самая замечательная, ему будет чуждой, и у него нет ни времени, ни сил, чтобы вновь входить в нее.
Есть на театре живые традиции. А есть отживающие. Мертвые. Верность своему театральному дому и тем, кто тебе помог состояться, -- по-моему, традиция живая. На все времена.
«Facty i kommentarii «. 22 апреля 2000. Культура
307
Читайте нас у Facebook
