«grazie infinite» -- «бесконечное спасибо»
Несколько лет тому назад в Милане я посмотрел один из спектаклей театра Джорджо Стрелера, знаменитого «Пикколо-театро» -- «Слуга двух господ». По-моему, режиссер раза три возвращался к этой пьесе, и, надо сказать, каждый раз спектакль воспринимался, как театральное событие.
Артисты играли быстро, легко, полетно, диалоги искрились в пассажах душевных импровизаций, при неожиданном соединении Гольдони и Гоцци в стремительном ритме, при внезапных, оглушительных паузах. Труффальдино, в чем-то похожий в нашем представлении на Фигаро… Зрители неистово аплодировали. Неистово -- не то слово. Они просто не отпускали своих любимых артистов. Артисты выходили, кланялись, а затем в какой-то момент, сначала негромко, затем все сильнее и сильнее начали что-то говорить зрителям. Одну и ту же фразу. Я расслышал ее -- «Грациэ инфинитэ, грациэ инфинитэ… »
Именно бесконечное…
Потом я узнал значение этого выражения -- «Бесконечное спасибо». Надо было видеть, как усталые артисты изящно и сдержанно благодарили публику. И я подумал, как это прекрасно. И какое это замечательное выражение -- БЕСКОНЕЧНОЕ СПАСИБО. Именно бесконечное. Что-то в этом есть искреннее, наивное. Выражение благодарности, идущее из глубины души, застенчивое и благородное. Чистое выражение чувства. Незамутненность.
Очевидно, не каждый вечер звучало в зале театра Стрелера это признание. Очевидно, нужна была некая особенно восторженная и долгая во времени раскачка зрителей, чтобы она возникла у артистов.
Не у всех и не всегда возникают подобные душевные движения. За это не стоит и осуждать. Иной искренне считает, что достиг всего сам, что все его успехи, должность, регалии -- не благодаря, а вопреки обстоятельствам, людям и ситуациям. Что у него хватило сил самому пробить брешь в стене, ворваться в жизнь и укротить ее. И, возможно, он даже прав.
Хотя… все равно в этом есть некое преувеличение своих достоинств, нечто мне мало симпатичное, потому что в результате, хочет этого человек или нет, возникает непомерное презрение ко всем, кроме себя, великого.
Нет, нет, в моем сознании возникают эти слова, вернее, даже не слова, а некое душевное движение, рождающее их. Возникают тогда, когда думаешь о прошлой жизни, о тех, кто тебе помог, направил, о бескорыстных друзьях и наставниках…
А ведь, действительно, положа руку на сердце, каждый из нас кому-то в какое-то мгновение жизни может, а то и должен сказать их, эти слова -- бесконечное спасибо. Как выражение глубинной признательности, преданности, благодарности бескорыстной, идущей от сердца. Я думаю, у каждого из нас есть кто-то, кто заслужил эти слова -- grazie infinite. В какой-то момент жизни, когда уже знаешь цену разным человеческим страстям, бескорыстию, предательству, ненависти, зависти, слова благодарности хочется произносить.
Как жаль, что этот порыв почти всегда возникает не в юности, не в молодости и даже не в ранней зрелости, и поэтому бывает так, что многих, кому адресованы эти слова, уже нет в живых. Впрочем, это естественно… До наступления возраста Христа, когда человек слышит лишь гул собственной крови, что-то из ряда вон выходящее должно случиться, чтобы в сознании возникла эта потребность.
Первое мое бесконечное спасибо -- Георгию Александровичу Товстоногову, учителю, который, по сути, и определил всю мою судьбу. Трудно сказать, что он разглядел во мне, двадцатилетнем юноше, который выстукивал ему на вступительных экзаменах ритм «Интернационала», рассказывал о «Театре Клары Газуль» и Первой студии Художественного театра. Что-то разглядел… Но это зачеркнуло Львов, физический факультет университета, который я тогда заканчивал… Я благодарен ему за уроки профессии, порой жестокие -- «в искусстве падающего подтолкни», за беспощадную требовательность, что выковывала характер, за доверие, тогда, в пятьдесят восьмом, когда он принял меня на свой курс в Ленинградском театральном, и в восемьдесят втором, когда пригласил поставить в БДТ «Кафедру» В. Врублевской. И не вмешивался, и я сам довел спектакль до премьеры. Благодарен за его рекомендацию в Высшую аттестационную комиссию тогда еще нашего общего государства -- СССР. Случилось это за две недели до его ухода из жизни. Его обращение помогло мне получить профессорское звание. И самое главное grazie infinite -- за общение, за духовное наставничество, за то, что он помог стать не только профессионалом, но и заронил во мне критерии творчества, помог понять, что есть нравственное и безнравственное на театре, и где их порог.
«Нас всех подстерегает случай… »
Grazie infinite мне хочется сказать Давиду Львовичу Боровскому, замечательному художнику, философу, мыслителю театра. Не только за то, что он, по сути, завершил мое театральное образование, открыл множество секретов и тайн театра. Но, прежде всего, за его БЕСКОРЫСТИЕ по отношению к ТЕАТРУ, его людям, за его помощь многим, за его советы, что позволяли артистам взлететь в роли, а художникам -- завершить их сценические искания. Он помог становлению многих выдающихся сценографов нашего времени. Не буду называть их имен, потому что театр -- дело тонкое, может быть, они так не считают. Но я-то знаю, я-то видел. И еще благодарен за ту удивительную атмосферу творческого бескорыстия и талантливости, которую он создавал вокруг себя, сам того не ведая.
Театр имени Леси Украинки шестидесятых годов был ЕГО театром. Он, а не режиссеры, как бы хороши они ни были, оказывал главенствующее влияние не только на организацию сценического пространства, но и на душу артиста.
Grazie infinite -- от имени тех, кто жив, и от имени тех, кого уже нет с нами, но кто любил его, Давида Боровского, как сына и как советчика, и был ему благодарен за подаренные театральные откровения. От имени Виктора Михайловича Халатова, Юрия Сергеевича Лаврова, Моисея Бенедиктовича Розина, чей спектакль «Четвертый» по К. Симонову прозвучал так современно благодаря Боровскому. Слова эти могли бы ему сказать Евгения Эммануиловна Опалова, Клавдия Ивановна Богданова.
Впрочем, есть люди на театре, которые считают, что им все все должны, и не видят вокруг, кроме себя, никого, и со всеми у них конфликты, и ко всем претензии.
С одним артистом мы сделали множество ролей, в какой-то мере он стал моим крестником в искусстве. Мне кажется, я помог ему состояться. Во всяком случае, я давал ему роли, репетировал их с ним, и он имел в них успех. И вот на одном из прогонов, лет через десять после начала нашего сотрудничества, стоя за кулисами, он весьма своеобразная отреагировал на одно мое замечание: «Опять он мне проваливает роль». Услышать это мне было неприятно, потому что это было несправедливо. Хотя кто на театре ищет справедливости… Случай этот был еще одним толчком к формированию во мне простой истины -- на артистов не стоит обижаться. Слишком они подвержены внезапным переменам душевных состояний.
Бесконечное спасибо хотел бы сказать всем, кто своим присутствием, своей ролью в Театре имени Леси Украинки создавал там атмосферу доброжелательности, в которой могла состояться молодежь шестидесятых, мои друзья, мои ровесники. Всем выдающимся артистам того театра, который ныне стал уже легендой и который я еще застал.
Как много должно сойтись случайностей, чтобы на театре состоялись артист, режиссер. «Жизнь без начала и конца, нас всех подстерегает случай». Часто я вспоминаю эти блоковские слова.
Если бы мне не запретили ставить в московском «Ленкоме» на диплом инсценировку Бориса Балтера «До свидания, мальчики», если бы замечательного театрального деятеля Леонида Тимофеевича Куропатенко не назначили директором Театра имени Леси Украинки, если бы у него не появилась необходимость обновить режиссуру театра и он бы не отправился к Товстоногову… Если бы Георгий Александрович не порекомендовал меня, если бы я в Киеве не встретил Давида Боровского… Если бы Даниил Александрович Гранин не разрешил мне, двадцатипятилетнему, поставить в Киеве свою инсценировку романа «Иду на грозу», а ведь уже существовала и была апробирована иная инсценировка -- мхатовская, и… Как много этих «если»…
Вся штука в том, чтобы разобраться в этих «если» и осознать, кто был твоим крестным отцом в искусстве, кто -- повивальной бабкой. «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил… » «И за учителей своих заздравный кубок поднимают… » Пушкин и здесь сказал свое слово. Душевная щедрость, ясное понимание истоков так необходимы людям театра.
Актер и режиссер всегда в одной лодке
Ошеломила меня встреча в Киеве с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским в году девяносто втором, накануне Международного женского дня. Мхатовцы привезли спектакль «Возможная встреча» о Генделе и Бахе, играли его в Театре имени Франко. И в Союзе театральных деятелей вечером состоялась встреча с артистами в узком кругу. Почему-то пригласили и меня, хотя тогда я был изгоем в театральном мире Киева, преподавал в Театральном институте и… не высовывался. Слишком еще болезненны были раны, нанесенные мне партийным руководством города, да и в цинично-театроведческих кругах города бытовало обо мне -- «Он не поднимется». Но эту фразу я услышал позже…
Так или иначе, я был приглашен и отправился на эту встречу. Сидели мы за длинным столом -- О. Ефремов, И. Смоктуновский, С. Любшин, еще кое-кто. Мхатовцы и мы, киевляне, сидели напротив друг друга. Я -- напротив Смоктуновского. И, вольно или невольно, мы поддерживали светский разговор. В Доме актера ожидал нас ужин с «капустником» по случаю Восьмого марта, а пока лилась беседа… Вспомнили о БДТ, об «Идиоте». Как вдруг лицо Смоктуновского исказилось: «Товстоногов ничем не помог мне. Он только мешал. Я сделал роль сам». Я был ошеломлен! Имена Смоктуновского и Товстоногова в создании «Идиота» как спектакля и роли князя Мышкина для нашего поколения неразрывны. И вдруг такое признание! И такая ненависть… Как далеко это от осознания, что артист и режиссер в создании роли всегда в одной лодке, от grazie infinite. Я не продолжал эту тему. Хотя… Мог бы напомнить, как Георгий Александрович помогал Иннокентию Михайловичу. Смоктуновский, конечно, хороший артист, но после князя Мышкина, созданного все-таки с Товстоноговым, только образ Иудушки Головлева, придуманный в содружестве с другим очень неплохим режиссером, Львом Додиным, можно поставить вровень…
Да! Приходится признать, что есть люди, и артисты в том числе, для которых выражение это просто не существует.
Товстоногов. Боровский. Львов-Анохин
Немало на моем пути встретилось тех, кто способствовал -- ужасное слово -- кто помог, кто, общаясь, заставлял задумываться над многими художественными истинами. Я думаю, в профессии мне повезло трижды. Учился у Товстоногова. Встретил Боровского. А первым моим главным режиссером стал Борис Александрович Львов-Анохин. Он приехал в Киев, посмотрел «Насмешливое мое счастье» и пригласил в Москву, в Театр Станиславского, которым тогда руководил.
Эдвард Радзинский, Леонид Зорин, Владимир Войнович, Наум Коржавин, Михаил Рощин, Александр Вампилов, Анатолий Эфрос -- вольные или невольные спутники моих московских университетов. И влияние их благотворно, несомненно.
Grazie infinite всем, кто разделил со мной во все эти годы РЕПЕТИЦИЮ -- самые прекрасные часы, проведенные в театре, когда, в результате совместных усилий, рождается некая новая реальность, в которой чувства -- выше, порывы -- стремительнее, конфликты -- обнаженнее. И всего необъяснимее -- прелесть и волшебство, и некая загадочная тайна рождения живой жизни в пустом пространстве репетиционной комнаты с помощью общих, совместных усилий всех участников репетиций. Я думаю, grazie infinite -- коллегам, соратникам -- живет в каждом творческом человеке театра, в каждом, кто испытал чудо РЕПЕТИЦИИ, восторг от участия в ней.
Бесконечное спасибо -- моим ученикам, всем без исключения, всех выпусков, потому что, уча других, я постоянно учился сам, все более и более утверждаясь в простой мысли: театр -- это двое. Я постоянно совершенствовал систему актерского тренинга, чтобы привить моим студентам чисто биологические навыки в освоении этой самой главной и самой таинственной, при всей ее простоте, формуле настоящего театра.
Может быть, чувства эти старомодны, не в духе времени. Может быть, они перпендикулярны нашему железному веку. Но пусть они будут хотя бы на уровне воспоминаний. О тех, кто так или иначе помог двинуться по пути освоения профессии, подставил плечо, или, наоборот, споря, возражая, толкнул на осознание чего-то важного. Но, вспомнив, начинаешь ощущать, как растут твои душевные силы, и сам ты становишься щедрее, душевнее, чище. Может быть, стоит вспоминать молодость. Время от времени это даже необходимо -- возвратиться в прошлое, заново его прожить, воздавая grazie infinite наставникам, чтобы не забывать, откуда ты родом в профессии. Может быть, волна благодарности, что возникает от воспоминаний, целительна для душевного здоровья. Может быть, это -- своеобразное лекарство от черствости, от тупикового равнодушия, что обязательно подстерегают каждого на разных витках борьбы с препятствиями жизни.
Может быть, пушкинское -- снова пушкинское -- «не помня зла, за благо воздадим» важно, в первую очередь, для твоей души.
Иногда задумываешься, хорошо ли ты учишь студентов? Не знаю… Но чему-то я их, очевидно, научил. Но не всему… В начале восьмидесятых, преодолевая сопротивление дирекции, я буквально втащил одну молодую актрису в наш театр. Когда я ушел из театра, уехал в Новосибирск, а летом приехал в Киев и зашел в Театр Леси Украинки, она прошла мимо меня и не поздоровалась. Зачем? Я уже был для нее пройденным этапом. Я проходил по пустой сцене. Она нарочно прошла по самому краешку арьерсцены, чтобы не встретиться…
В жизни сталкиваешься с разнообразными ударами судьбы -- с предательством, например, по многу раз предательством учеников, друзей, коллег. Не сегодня это началось, не завтра закончится: «… Злоба ли тайная, зависть ли открытая… или друзей клевета ядовитая… » -- никуда это не делось в наши дни. Важно, отмечая все это и противодействуя -- а как же иначе, -- не оставлять зарубок в душе, тех зарубок, что могут вызвать глобальное озлобление, повальное недоверие и равнодушие ко всем и ко всему в жизни.
Как важно уметь отдалять это от себя и уметь не то чтобы прощать, хотя иногда и прощать тоже, а как бы отстраняться от всего этого, переключая свое внимание на иное, на «души прекрасные порывы», на grazie infinite тем, кто нас заметил, выделил, дал в руки профессию, обогатил сердце и ум, ободрив нас в тяжелую минуту словом и делом.
«Facty i kommentarii «. 26 февраля 2000. Культура
629
Читайте нас у Facebook
