Человек диалога
Ах, какое это важное качество для современного человека -- умение слушать партнера, умение услышать смысл того, что он говорит, -- готовность к диалогу, способность непредвзято и естественно воспринять или, на худой конец, хотя бы понять точку зрения того, кто ведет с тобой беседу. Способность к пониманию, к отклику -- особое, индивидуальное свойство души, ума, интеллекта, сердца, наконец. Предрасположенность к общению. Это -- жизненная позиция! Это -- свойство характера! Это -- мировоззрение, наконец!
Отличительные черты: ум и интуиция
ЧЕЛОВЕК ДИАЛОГА! Как это важно нынче в любой сфере человеческой деятельности, когда люди почти повсеместно перестают слышать друг друга, когда тебя обступает непробиваемая стена вежливой глухоты.
ЧЕЛОВЕКА ДИАЛОГА отличают ум и интуиция. И еще -- некая мера непредвзятости, иногда врожденная, иногда воспитанная.
Нет нужды убеждать, как нужны, как необходимы люди диалога в театре, где самолюбие порой застилает глаза, и актер или режиссер уже никого и ничего не способен ни услышать, ни воспринять, кроме безудержных похвал.
Среди людей театра почти идеальным примером ЧЕЛОВЕКА ДИАЛОГА я мог бы назвать первого в моей жизни главного режиссера -- он тогда возглавлял Московский театр имени К. С. Станиславского -- Бориса Александровича Львова-Анохина. Его и по сей день отличает редкая, подлинная интеллигентность, отличительным качеством которой является естественное стремление услышать, понять точку зрения собеседника, какой бы пост он ни занимал.
Случай познакомил меня с режиссерскими работами Анохина задолго до того, как мы стали общаться. Первый его спектакль -- «Добряки» по пьесе Леонида Зорина -- я посмотрел в Ленинграде в пятьдесят восьмом году, когда учился в Театральном институте. В нем были заняты ведущие артисты Театра Советской Армии -- старики Ходурский, Хованский, Добржанская. Спектакль был ироничен, остроумен, заразителен, с великолепными актерскими работами. Шел он потом в театре много лет. Зрители принимали его с упоением. Когда через восемь лет мы встретились с Борисом Александровичем в непосредственной работе, я спросил, как ему удалось справиться с довольно своенравными стариками Театра Советской Армии. И услышал обескураживающий ответ: «Я умел их слушать».
Анохин в совершенстве владел методом раскрепощения артиста, умением вывести его на импровизационное самочувствие. Метод его был вроде бы весьма прост. Он никогда не пытался на репетиции диктовать и демонстрировать свое превосходство. Он всегда начинал с диалога, на равных. Он был собеседником с пристройкой наравне, а иногда, сознательно, с пристройкой снизу. Иногда он превращался в недалекого простака, который сам вроде бы и не мог разобраться в ситуации пьесы, и просил помощи у артиста. Тем самым толкая его на размышления, на активный поиск мотивов душевных движений персонажа, пробуждая его творческий потенциал. В результате возникал поразительный эффект доверительной атмосферы на репетиции, и создавалось полное впечатление, что артист роль сочиняет сам.
Так были поставлены все лучшие спектакли Анохина в Театре имени К. С. Станиславского -- «Анна» М. Ганиной, «Антигона» Ж. Ануя, «Маленький принц» по А. де Сент-Экзюпери, «Палуба», «Три главы из жизни Крамольникова», «Энциклопедисты» Л. Зорина. На его репетициях царила удивительная доброжелательность, и это покоряло актерские души.
Так он работал с одним из лучших артистов этого театра -- Евгением Павловичем Леоновым -- истовым и категоричным в работе, репетировавшим, как и Олег Басилашвили, часто методом вопрекизма, методом провокации. Режиссеру приходилось нелегко. Нужно было иметь поистине ангельское терпение, выдержку, крепчайшие нервы, чтобы не соскочить с пути диалога, чтобы не сорваться. И Анохин выдерживал.
Анохин умел слушать и слышать, не только на репетиции, но и в жизни, в общении с самыми разными людьми -- руководителями цехов, критиками, журналистами, с начальниками и подчиненными.
Непредвзятость
Может быть, ЧЕЛОВЕКОМ ДИАЛОГА рождаются, а может быть, становятся, прожив часть жизни и получив положенное каждому количество тумаков и шишек от судьбы.
На моей памяти таким человеком был замечательный режиссер Леонид Викторович Варпаховский. Его отличало редкое для отряда современных режиссеров качество -- полное отсутствие властных амбиций, которые так присущи многим талантливым людям в нашей профессии. Он терпеливо искал искру дарования в каждом служителе театра, он располагал к себе, он допускал, что мнение собеседника может не совпадать с его мнением, и всегда уважал его. И он учился, учился у жизни, у коллег, независимо от возраста, потому что ЧЕЛОВЕК ДИАЛОГА всегда учится, а ЧЕЛОВЕК МОНОЛОГА раз и навсегда все знает.
Я ставил «Дачников» М. Горького. Варпаховский был против этого. Он считал эту пьесу пародией на интеллигенцию, актом недружелюбным, направленным против нее. Я же видел, чувствовал тогда, в начале шестидесятых, может быть, от молодости более остро фарисейство и неискренность многих работников умственного труда, и, ненавидя эти проявления человеческой натуры, восставал против них.
Но при всем при этом Л. Варпаховский уважал мое мнение, мою точку зрения, и когда директор Театра имени Леси Украинки Леонид Тимофеевич Куропатенко спросил его, стоит ли ставить эту горьковскую пьесу, Варпаховский ответил: «У Миши есть решение. Значит, стоит».
В этом же ряду я могу назвать великого оперного режиссера Бориса Александровича Покровского. И не только его, но многих подлинно интеллигентных людей театра. Недавно я был потрясен рассказом Б. А. Покровского о его первой репетиции в Большом театре в 1954 году. Он шел на первую репетицию первого своего спектакля в Большом театре -- «Евгения Онегина». Он -- почти студент. А заняты были в этом спектакле Лемешев, Козловский, Михайлов, Рейзен, Пирогов -- гиганты Большого театра, выдающиеся певцы, звезды. Так вот, все они при появлении Покровского встали, приветствуя молодого режиссера-постановщика. И это было началом их диалога.
ЧЕЛОВЕК ДИАЛОГА, как правило, угадывает в партнере творческий потенциал и откликается на профессиональные, дельные предложения собеседника. Его отличает непредвзятость -- важнейшее качество любого руководителя, любой творческой личности, открытость новым впечатлениям и идеям.
Мое общение с Сергеем Павловичем Залыгиным -- писателем глубоким, значительным, со своим особым внутренним миром -- еще раз убедило меня в этом. Я переделывал для сцены роман и повесть Залыгина, когда работал в Новосибирске. Пьесы «Комиссия» и «Зимний хлеб» значительно отличались от первоисточников. Мне, естественно, пришлось строить действие по законам драматургии. Поэтому выпали целые сюжетные линии прозы, многие интересные эпизоды, персонажи. Залыгин не держался за букву того, что он написал, хотя все написанное им было замечательно. Он согласился с моими предложениями. Более того, он сам написал несколько новых микроэпизодов.
Люди монолога: слышат только себя
Это может показаться сегодня странным, но на моей памяти ЧЕЛОВЕКОМ ДИАЛОГА, способным отделять зерна от плевел, был и Александр Евдокимович Корнейчук… Когда-то я ставил его «Платона Кречета». Мне было двадцать пять лет. Это был мой второй, после диплома, спектакль в Театре имени Леси Украинки. Корнейчук прочел на труппе новый вариант пьесы. Особого внутреннего восторга играть «Кречета» у артистов не возникло, но театральная ситуация так сложилась… Я ставил. Давид Боровский оформлял. Автор ввел в новый вариант пьесы эпизодическую роль старого хирурга, учителя Кречета, который благословлял его на операцию.
После читки Корнейчук обронил, что у него есть еще одна написанная сцена со старым профессором, но он ее забыл на даче. Признаюсь, роль эта ничего пьесе не добавляла, а лишь утяжеляла ее, а сцена, о которой говорил Корнейчук, если бы вошла в спектакль, только бы еще более затормозила действие. Обо всем этом я наивно и искренно сказал одному артисту, назначенному на роль старого хирурга, который несколько раз настойчиво, через меня, пытался заполучить эту -- к счастью, забытую на даче, сцену, -- чтобы тем самым увеличить себе роль.
Каково же было мое удивление, нет, не удивление -- шок, когда на встрече с Корнейчуком после прогона почти уже готового спектакля артист этот заклеймил меня невниманием к творчеству великого драматурга, поведал автору о своем пристрастии к забытой сцене, и слезно попросил вернуть сцену и повлиять на молодого, неопытного режиссера. «Михаил Юрьевич заявил, что сцена эта не нужна, что она останавливает действие. Но то, что вы пишете, Александр Евдокимович, никогда не может быть лишним и останавливать действие», -- так закончил он свой спич в зрительном зале театра, где присутствовал практически весь коллектив.
После его выступления наступила зловещая пауза. Я был молод и, естественно, беззащитен. За Корнейчуком стояла ВЛАСТЬ. К его чести, он в данном случае оказался прагматиком, ЧЕЛОВЕКОМ ДИАЛОГА. Ему понравилась генеральная репетиция. Он отбросил амбиции, не поддался на грубую лесть. «А знаете, -- раздумчиво сказал он, -- молодой режиссер прав. Сцена эта действительно тормозила бы действие, если бы мы ее вставили в ткань спектакля».
ЧЕЛОВЕКОМ ДИАЛОГА были и есть Валерия Гаврииловна Заклунная, всегда на репетиции остающаяся студенткой, и Юрий Николаевич Мажуга, и еще многие замечательные артисты нашего театра.
Но… есть и иные. ЛЮДИ МОНОЛОГА. И я с ними встречался… К сожалению, не только в театре…
Они в любой ситуации слышат только себя, априори лишая себя же важнейшего качества любого творческого человека, любого руководителя -- сомнения. Ах, как много проигрывают они от своей самоуверенности! Ты пришел не выторговывать что-то для себя лично, тебя беспокоит судьба дела, которому ты служишь. Ты убеждаешь, доказываешь, но собеседник не воспринимает, НЕ СЛЫШИТ. Он все знает лучше всех, все лучше всех умеет. Он всех предусмотрительнее. Он САМ С УСАМ. Самомнение у таких людей титаническое.
После пяти минут общения с таким ЧЕЛОВЕКОМ МОНОЛОГА разговаривать становится скучно и бессмысленно. А если он -- начальник, от которого что-то зависит, то подсознательно тебя охватывает тупая тоска.
Скольких таких руководителей я повидал. Сколько раз я наталкивался на их стальные глаза, в которых сразу, с первой секунды общения, сквозило явное холодное отчуждение, неприятие.
Какое отчаяние вызывали они в моей душе, когда ты пробиваешься к нему, а он не воспринимает и воздвигает непробиваемую стену. Как я устал от таких начальников! И сколько их еще и сегодня сидит в самых разных кабинетах, в самых разных креслах. У всех у них один общий изъян -- они не могут отличить человека, болеющего за дело, от того, кто приходит к ним защитить лишь личный, корыстный интерес. Чудо человеческого общения им неведомо. Их подводит интуиция, хотя сами они об этом и не подозревают.
Как часто разного уровня чиновники не хотят ни слушать, ни слышать, не хотят общаться, воспринимая собственную логику как истину в последней инстанции. Они ничего не знают о японском саде камней, в котором всех камней пятнадцать, но с какой стороны ни зайти, ты увидишь в лучшем случае четырнадцать. Таким людям и в голову не приходит, что все в жизни относительно, что «чины людьми даются, а люди могут обмануться… »
С иными людьми порой происходит странная метаморфоза. Усевшись в вельможное кресло, ЧЕЛОВЕК ДИАЛОГА вдруг, внезапно для многих окружающих, становится ЧЕЛОВЕКОМ МОНОЛОГА. Еще вчера он вместе с тобой возмущался своеволием власть предержащих, еще вчера мы вместе обсуждали многие нерешенные вопросы нашей многострадальной культуры, и он горел, он был реформатором, Робеспьером реформ. А ныне, в кресле, он отгораживается невидимой стеной и слышит только себя, утратив способность размышлять на равных.
И удивительно, что позже, по тем или иным причинам утратив кресло, такой человек снова становится доступен для общения и искренне сокрушается, что он, мол, не успел сделать того-то и того-то, начисто забыв, что он не хотел и слышать обо всем этом, когда был у власти.
ЛЮДИ ДИАЛОГА особенно важны во ВЛАСТИ. И счастлива та страна, где у руководства пребывают ЛЮДИ ДИАЛОГА.
В принципе все человечество можно разделить на ЛЮДЕЙ МОНОЛОГА и ЛЮДЕЙ ДИАЛОГА.
«Facty i kommentarii «. 22 января 2000. Культура
457
Читайте нас у Facebook
