«и даже когда я уйду, вслушивайтесь, я буду диктовать! »
У Горина был потрясающий талант -- думать об окружающих хорошо
За эти девять дней я сто тысяч раз пыталась вернуть время назад, исправить, не допустить, заплатить любую цену… Я вызывала «скорую» -- и она его спасала, истово умоляла Боженьку его оставить -- и он оставлял. Но в сознание возвращали телефонные звонки и телевизионные новости, сообщавшие, что сердце Григория Горина остановилось. Что могло случиться на небесах, если там решили забрать самого доброго, мудрого и бесконечно талантливого человека, какого я только знала в жизни? Не думайте, что это преувеличение, сказанное в ослеплении от горя, когда любые слова прощает смерть. Нет. Он в самом деле в жизни был намного лучше любых похвал, которые можно произнести о нем теперь.
Трудно представить человека, который бы не знал спектакли или фильмы по сценариям Григория Горина. «Тот самый Мюнхгаузен», «Дом, который построил Свифт», «Формула любви», «О бедном гусаре замолвите слово», «Убить Дракона», «Забыть Герострата», «Тиль», «Поминальная молитва», «Королевские игры», «Кин IV»… На этих светлых, ироничных, умных и добрых произведениях, ставших классикой драматургии ХХ века, выросло уже несколько поколений. Этими героями преданий и легенд, «усыновленными» потрясающей горинской фантазией, многие из них воспитаны хорошими и порядочными. Говорят, что искусство мало влияет на людей, что формирует их в основном грубая реальность. А вы не спешите этому верить. Чему и кому влиять на нас, зависит не только от обстоятельств, а и от нашего выбора. Такой простой, но важной вещи меня научил Горин, у которого был потрясающий талант -- предпочитать думать об окружающих хорошо. Иногда они об этом даже не подозревали, иногда, казалось, и не всегда заслуживали. Но Григорий Израилевич обладал великодушием великого мудреца. Такое качество дается не жизнью и не опытом, оно дается свыше. На гражданской панихиде Георгий Данелия сказал о том, что вся мировая литература бьется и мучительно ищет положительного героя. «А у нас такой герой был в жизни -- сам Гриша и был положительным героем».
Все друзья Горина были просто ошеломлены и убиты тем, что его так внезапно не стало. Накануне он, как всегда бодрый и веселый, зашел в «Ленком», где сейчас репетируется его последняя пьеса «Про шута Балакирева», шутил, обсуждал планы на лето. Да я сама ему звонила за два дня до случившегося. Они с женой Любой приехали с дачи, собирались на празднование годовщины телеканала «Культура», договорились, что я перезвоню еще в конце недели. А 14-го вечером ему вдруг сделалось плохо. Приехавшая «скорая» сделала кардиограмму, но вроде ничего тревожного не нашла. Если бы врачи оказались более внимательными, сумели настоять и забрали его в больницу… Если бы, если бы… Но это надо было еще знать Григория Израилевича, врача с дипломом Первого медицинского института, пять лет отъездившего на «скорой»: с ним не так-то легко было спорить на этот счет. «Он всегда бил тревогу, когда дело касалось наших болячек, переживал о других, а о собственном здоровье не побеспокоился. И мы в этом тоже виноваты», -- корил себя Марк Захаров, прося прощения у друга на коленях перед его гробом. На следующие сутки, в проклятое время 5 утра, начались сильные боли за грудиной, он покрылся потом, стал задыхаться. Вновь прибывшая «скорая» начала реанимацию, но ничего сделать уже не смогла, развился обширный инфаркт, и через два часа его не стало. «Господи, как надоело умирать!» -- сказал один из лучших героев доктора Горина, которые повторил, прощаясь, сокрушенный Олег Янковский.
Он всего несколько дней не дожил до выхода своей последней книги
Невозможно представить, что такое могло случиться. 12 марта он отметил 60-летие. В этот день он улетал в Америку к 95-летнему отцу, который прошел три войны, а Великую Отечественную закончил в Берлине в звании подполковника, участвуя в штурме Рейхстага. Кстати, и отец и мать Григория Израилевича родом с Украины. Всегда, когда Горин бывал в Киеве, он в ресторане просил украинский борщ, который помнил с детства. А два месяца назад, в середине апреля, он прилетел на несколько дней в Киев, чтобы посмотреть «Кина IV» в Театре им. Франко, который ему очень понравился. Спектакль вообще идет при аншлагах, его очень хорошо принимают, а тут еще Толя Хостикоев (Кин и режиссер спектакля) объявил, что в зале присутствует автор. Зал встал и устроил ему овацию, в антракте мы не успели скрыться, и его обступили толпой зрители, благодарили, просили автографы. Он никогда никому не мог отказать.
Помню как-то после одного творческого вечера, длившегося три часа, к нему выстроилась огромная очередь за автографами, купившая его двухтомник. И он, уставший, еще полтора часа подписывал книги, у каждого спрашивал имя, чтобы подпись была персональной. Несколько дней он не дожил до выхода своей последней книги в «Антологии сатиры и юмора России ХХ века», сигнал которой появился в день его похорон 19 июня. А мог бы подержать его в руках. Но книга Горина была запланирована четвертой в серии, а Шварца -- только шестой. Когда Григорий Израилевич узнал об этом, то сказал редактору: «Шварц -- поэт, а я шут. Шуты не снимали шляп перед королями, а перед поэтами -- всегда». И уступил ему свое место. Не думайте, что так на его месте поступили ли бы многие. В творческом мире, полном честолюбия, тщеславия и эгоцентризма, так мог поступить только один Горин.
То, что это необыкновеннейший человек, я поняла давно, еще когда не была с ним знакома. В 1984 году на телеэкране впервые появился «Дом, который построил Свифт». Сказать, что этот фильм произвел на меня впечатление, -- это ничего не сказать. Через три дня после просмотра я вышла из транса, побрела в библиотеку, перечитала всего Свифта, потом всего Горина до его первой брошюрки с юмористическими рассказами. Меня страшно заинтересовал человек, сочинявший такие потрясающие пьесы. И надо же какое счастье -- он жил не в ХIХ веке и не в начале ХХ, а был моим современником. Конечно, я понимала, что нельзя вот так сразу мчаться в Москву выплескивать бессвязные признания. Три года я тщательно готовилась. Изучала интеллектуальную драму, экзистенциалистов, истоки трагикомедии, Шекспира, Шварца, всех, кого считала его предшественниками, написала курсовую «Об особенностях драматургии Горина». Под конец подготовки похитила из научной библиотеки горинскую книгу «Комические фантазии» (тогда ее невозможно было купить), без особого успеха вытравила штамп, одолжила у подруги лакированные туфли и отправилась в Москву. Григорий Израилевич принял меня в своей квартире, и мы проговорили с ним больше часа. Я жутко волновалась, вдобавок, у меня не было диктофона, и я, развернув блокнот на коленях, записывала вслепую, наивно полагая, что он ничего не замечает. Потом он подписал мне книгу, деликатно сделав вид, что не увидел расплывшуюся печать. Тогда же, тринадцать лет назад, вышел мой первый материал о нем, который я отправила почтой, а перезвонила только через несколько месяцев, без надежды, что он о нем помнит. Но он помнил! Более того -- он тут же назначил мне встречу, и с той поры в моей жизни появилось неслыханное счастье -- возможность общаться с ним постоянно. Я страшно благодарна судьбе за то, что она мне подарила такого человека, но почему же так рано забрала?
С ним «на равных» старались дружить самые маститые режиссеры, известнейшие актеры тянулись и льнули к нему, как дети. Журналисты стремились взять у него интервью, и тот, кто хоть раз с ним говорил, согласится, что это был один из самых интересных и глубоких собеседников в их жизни. При том, что в его ближний круг входили очень известные личности, он не переставал удивляться и даже смущаться, когда видел в обычных людях искренний интерес к себе и своему творчеству. Он был очень тонкий, интуитивный и главное -- мог чувствовать волнение и переживания близких людей, тех, кто рядом. А почувствовав, никогда не делал вид, что все в порядке, что он ничего не заметил. Это вообще удивительный дар, редко встречающийся в людях. А так, как умел объяснить жизнь, поддержать и пошутить Григорий Израилевич, не может больше никто. Обнаружив в нем это, я была второй раз потрясена уже не только Гориным-художником, но и человеком. Масса его фраз ушла в народ, а уж у моих друзей они вообще звучали, как пароль и отзыв: «Что вы скажете о человеке, который ежедневно отправляется на подвиг, точно на службу? -- Я сам служу, сударыня. Каждый день к девяти мне надо идти в магистрат. Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть».
Горина похоронили на Ваганьковском, рядом с Андреем Мироновым
Игорь Кваша рассказал, как за несколько дней до трагедии ему позвонил Гриша и пригласил приехать в гости. «Я сказал, что у меня нет настроения, и вообще я лежу помираю. Через несколько минут он снова позвонил и снова попытался меня вытянуть. Но я упорствовал -- не поеду. Тогда спустя какое-то время снизу зазвонил домофон. Я недовольно спросил: «Кто?» и услышал Гришин поддельно мрачный голос: «Ритуальные услуги». Это они с Любой приехали меня спасать. А когда поднялись в квартиру, в комнату, где я лежал, вошла моя жена Таня и сказала: «К тебе твоя «скорая помощь» приехала». Я не могу представить, что ко мне больше никогда не приедет моя «скорая помощь», -- зарыдал Кваша. Совершенно осиротевшие, потерянные друзья так не хотели расстаться с ним, что не смогли вымолвить «прощай». Впервые я видела похороны, когда близкие, лучшие люди из уходящего поколения могучих личностей, с каким-то особым смыслом и надеждой повторяли: «До свидания»…
Григорий Израилевич был очень веселым, оптимистичным, сильным и щедрым на доброту человеком. Как сказал кто-то на поминках -- ласковым. Он обладал врожденным благородством и порядочностью, дорожил своим словом и всеми друзьями почитался гарантом надежности. От одного присутствия возле него возникало благостное чувство защищенности -- как в детстве, когда можно позволить себе быть слабым и наивным, потому что рядом находился он -- высокий, роскошный мужчина, мудрый и сердечный человек. За свою журналистскую жизнь я потом встречалась со многими талантливыми, достойными, известными всем людьми. Но никого другого, столь щедро одаренного по-человечески, равного ему по качествам больше не встретила. «Гриша был человеком космическим, -- задумчиво произнес Александр Ширвиндт, -- и мне кажется, он не умер, а просто эмигрировал туда». Григория Горина похоронили на Ваганьковском кладбище, где покоится один из его ближайших друзей Андрей Миронов. Я очень часто просила его рассказать об Андрее, которого обожаю, и он всегда вспоминал какие-то смешные истории, забавные случаи. А тут, когда виделись весной последний раз, заговорил о том, как он по просьбе Марьи Владимировны обряжал Андрея в морге. Вдруг ночью открылась дверь, и на пороге возник один известный певец, поющий патриотические песни, со смокингом в руках. Вот, -- говорит, -- Андрей, перед тем как уехать на гастроли в Ригу, просил меня продать ему этот смокинг, он ему очень понравился. Я не продал, пожадничал. А теперь хочу сделать подарок и хочу, чтоб его в этом смокинге похоронили. Гриша ответил, что все слова надо говорить при жизни и подарки дарить тоже. Они поссорились, но недовольный певец все-таки ушел. «Это история для твоих «записок сумасшедшей», -- улыбнулся Григорий Израилевич, -- только, смотри, не пиши об этом сейчас. Напишешь, когда я помру». Я, конечно, сидела рядом и тоже улыбалась: точно была уверена, что мне такого вообще писать не придется. Зная, что отец Григория Израилевича дожил до таких преклонных лет, я давно убедила себя, что и он будет долгожителем. И до сих пор не могу ни смириться, ни понять, что его нет, хоть стояла у гроба и бросала землю в могилу…
Для меня он всегда останется живым, как и для всех, кто его знал и любил. Когда в Центральном доме актера собрались помянуть его, вышли Александр Ширвиндт и Эльдар Рязанов и сказали: «Тут Марк велел шутить. Все, что связано с Гришей, связано с жизнью и его добрым юмором. Наверное, ему не очень бы понравилось, что мы его заунывно поминаем. Будем говорить о нем, как о живом». И рассказал историю, как одна актриса попросила его познакомить с Гориным. «Как его отчество?» -- интересовалась она, прихорашиваясь. «Израилевич», -- ответил Александр Анатольевич. «А он не обидится, если я его так назову?»
Мой последний материал о Горине вышел месяц назад и назывался «Дом, где оживляются сердца». Все эти дни я снова и снова перечитывала «Мюнхгаузена» и «Свифта» и, кажется, поняла, где этот Дом. Надо только открыть его книгу и найти «ключ»: «Сегодня в полночь, когда зазвенит колокол на соборе, я отплыву в страну, где до меня побывал разве один Данте. Данте дал гениальное описание этой страны, но, увы, чересчур мрачное! Уверен, что там есть много забавного и нелепого, просто это не каждому дано увидеть. Смерть боится казаться смешной! Это ее уязвимое место… Того, кто над ней смеется, она обходит стороной… » Пишите! И даже когда я уйду, вслушивайтесь, я буду диктовать!.. »
578Читайте нас у Facebook
