Оксана Игнащенко: «В годы войны папа уже был кормильцем семьи: 12-летний, он красками рисовал на простыне копию «Трех богатырей» Васнецова»
Народный художник Украины Анатолий Игнащенко умер на 82-м году жизни, оставив после себя более 200 монументальных произведений, в числе которых столичные памятники чекистам, Лесе Украинке, Ивану Котляревскому, Марии Заньковецкой, академику Вернадскому. Игнащенко также является автором памятного знака, установленного в честь победы киевских динамовцев в матче смерти в 1942 году. Начинал же архитектор свою творческую карьеру с создания проекта столичной станции метрополитена «Днепр». А спустя 19 лет его проект музея Николая Островского в Шепетовке ЮНЕСКО включило в десятку лучших дизайнерских работ мира.
О своем отце «ФАКТАМ» рассказала дочь известного архитектора Оксана Игнащенко.
«Врачи сказали папе: «Все хорошо! У вас сердце, как у молодого человека». А через месяц диагностировали рак…»
— Анатолий Федорович в последнее время жаловался на здоровье?
— Папа всю жизнь был крепким мужчиной, — рассказывает художница Оксана Игнащенко. — До 80 лет он вообще не знал, что такое болезнь, лекарства. Даже будучи простуженным, бегал на работу, что не каждому по силам. А сгорел всего за несколько недель…
Началось все с того, что у папы появились боли в животе. Не очень сильные, но доставляющие определенный дискомфорт. Месяц он пролежал в Феофании, обследовался. Врачи сказали: «Все хорошо! У вас сердце, как у молодого человека». И отец вернулся домой, считая, что побывал на курорте. Но его продолжала мучить изжога, почему-то кушать не хотелось. Через месяц брат настоял на повторной госпитализации в Феофанию. Когда же после послойного рентгена медики диагностировали у папы рак, это стало для нас шоком.
— Ваш отец никогда не был склонен к полноте. А вкусно поесть он любил?
— Папа ел мало, да и в быту был аскетом. Принцип «вкусно есть и мягко спать» его совершенно не волновал. Отец не курил, не интересовался выпивкой. Сладости не признавал. Когда его угощали конфетами, говорил: «Я же не ребенок и не женщина, чтобы есть сладкое». Зато много двигался. За ним никто угнаться не мог. Что может быть лучше для здоровья?
В советские времена мы с отцом объездили практически весь Советский Союз: Среднюю Азию, Прибалтику, Кавказ. Тогда практиковался обмен визитами между деятелями культуры из союзных республик. После того как в Киеве побывали грузинские художники, они пригласили нас в Тбилиси. Папа всех там буквально замучил. Во-первых, к грузинским застольям, как и любым другим, он остался абсолютно равнодушным. Искренне удивлялся: «Ну сколько можно есть?» А во-вторых, он вставал на рассвете и требовал: «Давайте смотреть ваши красоты!» Поднимаясь же в горы, папа шел впереди всей группы таким бодрым шагом, что местные за ним просто не поспевали.
— Кем были родители Анатолия Игнащенко?
— Его отец был военным, погиб на фронте. Мама занималась домашним хозяйством в селе Захаровцы Хмельницкой области. Я ездила туда на каникулы. У бабушки над кроватью висела копия картины «Три богатыря» Васнецова — одна из первых папиных работ, причем очень качественная. И у соседей я увидела такие же полотна. Спросила, откуда у всех одинаковые работы. Оказалось, что в годы войны папа уже был кормильцем семьи. В свои 12 лет он брал простыню, масляными красками рисовал на ней копию какой-нибудь известной картины, а потом менял у односельчан свое произведение на продукты.
Бабушка рассказывала, что сызмальства у моего отца была тяга к рисованию. Все работают на огороде, а маленький Толя рисует — на любом кусочке бумаги, на стене…
- Анатолий Федорович повлиял на выбор вашей профессии?
— И очень сильно! Еще до первого класса папа отдал меня в художественную студию при Доме архитекторов, потом я поступила в художественную школу. Когда начинались каникулы, нам давали задание на лето — рисовать этюды и зарисовки. Не помню ни одной поездки с папой в Крым, чтобы я бездельничала. Естественно, мне хотелось поиграть, побегать с детьми, но папа говорил: «Бери бумагу и пошли на этюды». Он и к себе был очень требователен, и меня с малых лет приучал к труду. Иногда я даже плакала, жалуясь, что у меня нет детства. С утра до вечера писала этюды, и к 1 сентября всегда набиралась целая стопка работ. Учителя и ученики поражались моей продуктивности.
Кстати, мой брат, когда был совсем маленьким, считался в студии более способным, чем я. Но со временем учителя сказали родителям: «Девочку оставьте, а мальчика заберите». Брат любил точные науки, окончил киевскую 145-ю школу с математическим уклоном, учился великолепно, без усилий.
Анатолий Федорович очень любил внуков. Когда случился Чернобыль, я была беременна сыном. Мы с мужем решили на пару недель поехать в Ленинград — походить по музеям, полюбоваться невскими пейзажами. После этого еще некоторое время я гостила в Москве, но потом решила, что хватит скитаться и пора ехать домой. Родила Андрюшу в Киеве, а на лето мы поехали к папе на родину — в Захаровцы. Папа успевал и с внуком поиграть, и на рыбалку сходить, и поработать. Причем последнее было самым главным. Отец был полностью погружен в работу.
Нам все еще тяжело поверить в его смерть…
Строительство памятника расстрелянным в Бабьем Яру в 1941 году планировалось еще в 1945-м. И только к 35-й годовщине трагедии, в 1976 году, на сырецких склонах наконец открыли мемориальный комплекс. Вписанный в живописный ландшафт, монумент жертвам фашизма является визитной карточкой архитектора Анатолия Игнащенко
«У Анатолия идеи рождались так быстро, что он с легкостью мог отправить в корзину первые десять набросков и придумать еще столько же»
Долгие годы с Анатолием Игнащенко дружил известный киевский скульптор Николай Рапай — автор памятников Анатолию Соловьяненко на улице Институтской, Лесю Курбасу на Прорезной, Михаилу Булгакову на Андреевском спуске. Николай Петрович с теплотой отзывается о своем коллеге и друге.
— Последнее время Толя часто звонил мне по утрам: «Слушай, что я придумал!» И начинал с восторгом рассказывать о своем итальянском проекте, о том, как сагитировал городские власти Болоньи возвести в Карарском карьере огромное, циклопическое сооружение (Толя всегда мыслил громадными категориями, тяготел к эдакому космогоническому гигантизму). Живописал, как через карьер будет проходить 200-метровая линия, над которой подвесят крышку рояля из карарского мрамора. «Мэр сказал, что они все сделают!» — уверял он меня.
По замыслу архитектора открытие комплекса должно было стать международным событием, посвященным памяти Соломии Крушельницкой. Анатолий восхищался судьбой нашей оперной певицы, которая выступала в миланской Опере и голос которой до сих пор помнят и в Италии, и во Франции. К своему проекту Анатолий Федорович планировал привлечь режиссера Романа Балаяна. Хотел, чтобы тот создал фильм об известных композиторах, начиная с Джузеппе Верди, Тосканини. Говорил: «В Караре установят огромный экран, на котором будут демонстрироваться лучшие фильмы, и сюда будут приезжать туристы со всего мира».
Я представил себе такое сооружение. Толя фантазер был беспредельный! И слушать его было одно удовольствие. Анатолий красиво излагал свои мысли, приводил убедительные аргументы в пользу проекта. Рассказывая мне об этом, он, видимо, и себя убеждал в необходимости такой работы. Вообще, ему нравилось купаться в размышлениях о крупных событиях, он тяготел к единению людей всех национальностей. Его, пожалуй, можно назвать каким-то общеземным мыслителем. Мне с ним всегда было очень интересно.
- А когда вы познакомились?
— В начале 1960-х годов. Толя в 1953 году окончил архитектурный факультет КИСИ (Киевский инженерно- строительный институт, теперь — Киевский национальный университет строительства и архитектуры. — Ред.), где учился у знаменитого столичного зодчего Иосифа Каракиса. По распределению остался в одном из проектных институтов. Я же после окончания Киевского художественного института преподавал в художественно-промышленном училище, которое в те годы находилось на территории Киево-Печерской лавры. Там же у меня была и мастерская. Толя пришел в мастерскую, эффектно представился: «Иг-на-щенко. У меня есть к тебе предложение. Может, осуществим совместный проект?»
Это было время солидных монументов погибшим воинам. И у Игнащенко возникла идея памятника воинам горно-спасательной дивизии, погибшим в Приэльбрусье в боях с немецким альпийским соединением. Анатолий подыскал подходящее место в горах — на площадке перед началом подъема на Эльбрус — и предложил сделать там памятник: из земли торчат три русских штыка, на один из которых нанизана немецкая каска.
Сам по себе замысел интересный, выразительный, но размеры! Игнащенко предлагал сделать штыки высотой 100 метров каждый. Говорю ему: «Недалеко Эльбрус, с которым конкурировать бесполезно. Ты хоть 200-метровый штык сделай — Эльбрус поглотит любой размер. Опять-таки циклопические размеры никто не утвердит, в том числе и из-за сметы. Неосуществимый проект. Зачем на это замахиваться?»
— И как архитектор Игнащенко относился к критике?
— Спокойно. Считал: раз критикую — значит, я не понял его задумку. Во время работы над заказом он мог позвонить: «Коля, я придумал десять гениальных вариантов!» И сразу приезжал ко мне в мастерскую с набросками. Показывает первый вариант. Понимаешь, говорю, нам даны размеры, за рамки которых выходить нельзя, к тому же и тема не решается. Раз! — Толя набросок порвал и показывает следующий. А за ним еще один. У него идеи рождались так быстро, что он с легкостью мог отправить в корзину первые десять набросков и придумать еще столько же. В этом отношении Игнащенко был подлинно творческим человеком, которому еще и удалось многое осуществить.
«Великая княгиня Ирина пожаловала Толе титул «барон фон Игнащенко»
— А каким Анатолий был рассказчиком, — продолжает Николай Петрович. — Неповторимым! Как подмечал жесты, мимику, копировал людей! Увиденное всегда комментировал с юмором, превращая любую сценку в анекдот. Толя был невероятно артистичным человеком.
Пару лет назад Игнащенко привел ко мне в мастерскую великую княгиню Ирину — жену князя Владимира якобы по линии Рюриковичей. Сначала она с мужем жила во Франции. Князь писал стихи, музицировал. После смерти мужа княгиня переехала в Киев. Со временем она пожаловала Игнащенко титул барона. И Анатолий с театральным видом вручил мне визитку «барон фон Игнащенко», которая у меня до сих пор хранится.
— Чем угощали высоких гостей?
— Я сделал чай, подал пряники. Мы чаевничали, вспоминали прошлое. Княгиня подарила мне сборник стихов своего супруга — роскошный фолиант с золотым тиснением. Просила, чтобы я передал их известному артисту Сергею Юрскому (мы с ним знакомы). Ей хотелось, чтобы он что-то читал из поэзии князя…
Игра была в системе Толиного восприятия. Он всю жизнь играл, и в творчестве тоже. По-моему, он, как и я, придерживался мнения, что к творчеству нельзя относится серьезно. Творить надо легко, вдохновенно, с улыбкой: «У тебя новая идея? Ух ты, давай делай!» Только зануды прячут свои идеи, чтобы, не дай Бог, не украли, не использовали. Чушь собачья! Люди с серьезным выражением лица никогда ничего путного не делали, ремесленно что-то вымучивали. Достичь значительных результатов нельзя, если у тебя нет душевного размаха, творческого веселья. У Толи присутствовало именно легкое и одновременно глубокое отношение к творчеству, контактность, общительность и доброе отношение к людям.
1397Читайте нас у Facebook
