Жена Николая Караченцова Людмила Поргина: «Раньше Коля не мог смотреть фильмы со своим участием, начинал рыдать»
Жизнь народного артиста России, ведущего актера театра «Ленком» Николая Караченцова перевернулась семь лет назад. В ночь на 28 февраля 2005 года он попал в страшную автокатастрофу. Николай Петрович был за рулем и спешил домой, узнав о смерти тещи. Почти месяц Караченцов находился в коме, врачи отчаянно боролись за его жизнь. Все это время супруга Николая Петровича актриса Людмила Поргина была рядом и молилась о здоровье мужа. Потом Караченцов перенес несколько операций, стал заново учиться ходить и говорить. Сражается за жизнь он до сих пор. Несмотря на тяжелое состояние, Николай Петрович находит в себе силы вести достаточно активный образ жизни. Вместе с Людмилой Андреевной ездит отдыхать, посещает театры и музеи. Сейчас готовится к поездке в Китай, где рассчитывает на чудодейственную китайскую медицину. «Спасибо организаторам фестиваля „Покров“, которые выделили нам финансовую помощь, — сказала со сцены оперного театра Людмила Поргина. — Сейчас для нас важна каждая копейка...»
Николай Петрович вместе с супругой приехал на открытие кинофестиваля и провел в Киеве всего два дня. Практически ничего не говорил, с трудом передвигался и лишь жестом показывал, что у него все о’кей.
— Киев — святой город, — сказала Людмила Поргина. — Здесь Коке хорошо... В ближайшее время мы с ним поедем в Китай, там он пройдет курс иглоукалывания, точечного массажа. Восточная медицина сильна в снятии спазмов, что сейчас ему необходимо. Сколько будет продолжаться лечение, не знаю. Может, месяц, два, три...
— Николай Петрович готов к такому длительному путешествию?
— Он на все готов. Только бы жить! Я уже договорилась и с клиникой в Пекине, и с авиаперевозчиком. Полетим обычной «командой»: я, медсестра и Кока. Правда, перед поездкой Коле надо подлечить левую ногу. Недавно сделали обследование, с ногой не все в порядке, возможно, потребуется операция.
— Знаете, что вы сильная женщина?
— Догадываюсь. У меня и мама была такой. Мой папа во время войны попал в концлагерь и вернулся не в 1945 году, а гораздо позже. Приехал израненный, больной. А мама все это время его ждала. Единственное, что он сохранил, — невероятную красоту. Кстати, я похожа на папу. А вот мама чем-то похожа была на Колю. Вообще, она его любила до безумия! Называла: мое солнышко, любимый Колясик. Однажды позвонила мне, слышу — заливается слезами. Я в то время как раз увлеклась антиквариатом. В середине
— Действительно, это невозможно себе представить.
— Более того, мне надо все время где-то брать энергию для того, чтобы не только себя подпитывать, но и Коленьку. Бывает, приходит медсестра и говорит: «Коля лежит и не хочет вставать с постели». Я тут же бегу: «Кто это не хочет вставать? У нас сегодня столько дел». И Коля оживляется, в глазах появляется огонек... Я стала его глазами, руками. Выполняю все его желания, а иногда и предугадываю их. Конечно, бывает тяжело, кажется, будто из тебя «вылили всю воду». Тогда я беру тайм-аут. В прошлом году на десять дней уехала на Гоа, затем еще две недели провела в Греции, вместе с паломниками ездила по монастырям. Просила у Бога: «Пусть Коленька подольше живет...»
— Николай Петрович часто объясняется вам в любви?
— Каждый день! Бывает, зовет меня: «Девонька, подойди ко мне, стань рядом. Хочу посмотреть на тебя, хочу быть все время рядом с тобой. Я так тебя люблю». Он тысячу раз в день повторяет, как любит меня.
— Так было и раньше в вашей семейной жизни?
— Коленька всегда был очень ласковым и нежным. Ведь он вырос без мамы. Она была танцовщицей и часто гастролировала за рубежом. А Коля воспитывался в интернате. Поэтому всю жизнь его любимой едой были макароны по-флотски, томатная паста, намазанная на хлеб, и котлеты. Одна из наших домработниц жаловалась, что уже устала с утра до ночи крутить на мясорубке мясо для котлет. Сейчас котлетки Коленька не ест. Он ведь практически не может жевать. Мы отвариваем мясо, потом измельчаем в блендере, готовим жиденькие супчики. Вот это вся его еда. Питьевую воду для Коленьки тоже делаем сами. Набираем ее из-под крана в пластиковую бутылку, замораживаем, потом вынимаем из морозилки и прямо на бутылку надеваем наушники, в которых звучит музыка Моцарта. Часто ставим «Реквием». Это гармонизирует воду и заряжает ее положительной энергетикой. Один доктор посоветовал эту методику. А еще Коленька обожает сладкое. Его любимое лакомство — пирожное «Тирамису», к которому он пристрастился в Италии, когда еще был здоров. Может за раз четыре порции умять.
— Николай Петрович ведь до сих пор числится в труппе «Ленкома»?
— И я тоже. Еще несколько лет назад иногда выходила на сцену. После того как Коля попал в аварию, я три года не работала, все время проводила с мужем в больнице. Но зарплату мне платили. Потом я написала письмо Марку Захарову с просьбой вернуть меня в спектакли. И он это сделал, правда, вернул лишь в один — «Юнону» и «Авось», где я играю Казанскую Божью Матерь. Для меня выходить на сцену в этой постановке было как ножом по сердцу. Перед каждым спектаклем принимала сердечные капли, чтобы не упасть в обморок. Однажды участвовала в телепроекте, где обсуждалась ситуация в театральном мире Москвы. Один из критиков тогда заметил, обращаясь ко мне, что, мол, у вас в «Ленкоме» такое болото. Я не стала возражать, заметив, что, к сожалению, театр выпускает лишь один новый спектакль в год. Это позор.
— Захарову, конечно, о вашем «пассаже» доложили?
— Безусловно. Он обиделся и снял меня с «Юноны...». Когда я пришла с вопросом о дальнейшем сотрудничестве к Марку Анатольевичу, он сказал: «Людмила, а зачем вам работать в болоте?» На этом мы и расстались. До сих пор ничего не играю в театре, хотя регулярно получаю зарплату. Конечно, без сцены мне тяжело. Иногда хочется выплеснуть все свои эмоции перед зрителем: поплакать, порыдать, похохотать... Для меня как для актрисы это очень важно. Ведь жизнь моя ох как непроста. Приходится жить за себя и за того парня. Надо сделать так, чтобы Коля жил достойно, ощущая себя нормальным, полноценным человеком. Мы ходим с ним в музеи, театры, кино, он обожает балет. Конечно, даже маленькая роль в каком-то спектакле была бы для меня огромной отдушиной. И Коле тоже этого очень хочется. Помню, как после трех лет борьбы за его жизнь впервые вышла на сцену в «Юноне» и «Авось». Меня целый день накануне трясло, я выпила огромное количество лекарств, и взгляд мой практически остекленел. Коля, увидев все это, заявил: «Я пойду тебя поддержу». Тогда он еще хорошо передвигался.
Помню, вошел в зал «Ленкома», и зрители как один подорвались со своих мест, встретив его овациями. Тогда графа Резанова играл Виктор Раков, он страшно разволновался, увидев в зале Караченцова. Я говорю: «Не дрейфь, он пришел меня поддержать». И вот поют: «Аллилуйя, аллилуйя любви...» Я должна выходить на сцену, и вдруг у меня начинается истерика: рыдаю, меня хватает судорога, не могу двинуться... И тут слышу хриплый голос мужа из зала: «Я здесь и я живой». После этого я сумела сделать шаг и с ребенком на руках выйти на сцену в роли Казанской Божьей Матери. Когда закончился спектакль, все несли букеты сидящему в зале Коле. А он сгреб их в охапку и бросил к моим ногам со словами: «Любовь моя, спасибо тебе за жизнь». Зал плакал, актеры на сцене тоже рыдали, все поклоны были сорваны. Знаете, я думаю, даже хорошо, что больше не выхожу в «Юноне...». Потому что, стоя на сцене, я все равно слышу в роли графа Резанова голос Караченцова. Он всегда живет во мне. Но ничего... Человеку в жизни надо немного и пострадать.
— На вас накатывает иногда чувство отчаяния?
— Скорее не отчаяния, а осознания того, что я не всесильна. Сейчас напоминаю себе зверька, который мельтешит туда-сюда в желании помочь разобраться и сделать что-то для Коленьки. Но часто делаю совершенно ненужные движения, не знаю, что предпринять. Самое страшное для меня время суток — ночь. Иногда просыпаюсь с мыслью, что все мы когда-нибудь уйдем. Но я не должна сделать это раньше, чем Коленька. Конечно, я обязана хоронить его, а не наоборот. Хорошо помню свои ощущения в ту трагическую ночь 28 февраля 2005 года. Казалось, что меня прострелили насквозь, что вместо тела осталась лишь оболочка. Я боялась даже поднять на людей глаза, казалось, они сразу увидят невыносимую боль и одиночество, которые я испытывала. Несколько недель, пока Коленька был между жизнью и смертью, меня постоянно лихорадило, я не могла согреться. И лишь умоляла Бога, чтобы мое сердце не разорвалось. Садилась за руль, ездила по городу, открыв окно, и орала. Вот так отрыдаюсь, отплачусь — и снова в бой. Теперь я понимаю, что жизнь человека — это постоянный колоссальный труд.
— Дом Караченцова всегда славился дружескими застольями.
— Ничего не изменилось. К нам все так же приходят друзья, они уже привыкли к тому, что Коля стал другим. Знают, что муж может и есть неаккуратно, что у него слюнка изо рта течет, он может вдруг пойти полежать. Но если ты любишь человека, принимаешь его любого: без рук, без ног... Главное ведь не это. Единственное, чего я боюсь больше всего, это приступов, которые иногда случаются у Коленьки. Поэтому все время рядом с ним медсестра. Если только он вдруг повел влево голову, или затряслась рука, надо тут же сделать укол.
— Николай Петрович смотрит фильмы со своим участием?
— Раньше не мог, начинал рыдать. Теперь смотрит. Иногда даже просит меня поставить что-нибудь из советского кино. Особенно любит «Собаку на сене». Услышит «Венец творений, дивная Диана...» и хохочет: «Ой, Караченцов молодец. Неужели это я?» Коля очень разносторонний человек. Когда был здоров, в театре к нему обращались с любыми вопросами. Его называли «ходячей энциклопедией». Бывало, актеры звонили ему домой и просили решить задачку ребенку, который учится в школе. Караченцов это делал в два счета. А еще любил сочинять стихи.
— Помню, когда «Ленком» был на гастролях в Киеве, а Караченцов тогда выходил в «Юноне» и «Авось» в роли графа Резанова, он часто выбегал за кулисы и хватался за сигарету. Рассказывали, что мог выкурить до двух пачек в день.
— Было и такое. Первое, что Коля попросил, придя в себя после той страшной аварии, сигарету. Доктора разрешали, потому что ничего поделать не могли. Но постепенно количество сигарет уменьшалось. Потом мы перешли на электронные. Теперь Коля не курит вовсе. Правда, иногда может сказать: «Ой, Людочка, как же мне хочется затянуться «Кентом».
— Хотела спросить, о чем вы мечтаете, но теперь, кажется, понимаю о чем...
— Только, чтобы Коленька жил. Я ему говорю: «Кока, если не будешь ходить, какая проблема, будем ездить на каталке. Но мне надо, чтобы ты ходил». В декабре прошлого года у Коленьки случился приступ, он упал с кровати, а потом целую неделю не разговаривал. Когда пришел в себя, признался: «Господи, девонька, как я испугался! Думал ведь, что умру». Я ему: «Ну и что? Все там будем. За тобой и я уйду...» А он: «Да нет, я испугался, что не смогу больше тебя защищать».
— Вы счастливая женщина?
— Конечно! Я встретила любимого человека, мы жили так радостно, что погреться у нашего огня хотели абсолютно все друзья. И когда случилась беда, в наших с Колей отношениях ничего не изменилось. Мы любим друг друга, как прежде.
*Людмила Поргина говорит, что в ее отношениях с Николаем Караченцовым ничего не изменилось. Они любят друг друга, как прежде (фото Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»)
2830Читайте нас у Facebook
