«когда я вышел на пенсию, жизнь мне продлила машина. Пора получать новую, а мне говорят: «ждите, ваша очередь 178-я… »
Погода в день нашей встречи была слякотная, далеко не лучшая не только для пожилых людей. И к моему предложению побеседовать в гараже Алексей
Порфирьевич Погарский отнесся без энтузиазма. Дескать, самочувствие неважное.
И тут, войдя из полутемного тесного коридора в комнату хрущевки, в которой обитает герой нашего рассказа, я увидел, что на правой ноге у него протез. Живет Алексей Порфирьевич на втором этаже. Не очень-то набегаешься. Но где-то через час разговора о жизни и автомобилях глаза ветерана загорелись молодым блеском. «Ладно, поехали!» — махнул он рукой и пошел одеваться. Его зять Марк Григорьевич (тоже уже пенсионер, отставной военный) побежал вперед прогревать двигатель.
«Из центра Житомира до центра Киева мы ехали ровно два часа»
Когда мы с Алексеем Порфирьевичем минут через пятнадцать подошли дворами к старенькому железному гаражу, оттуда доносился лишь отчаянный вой стартера. Машина явно отказывалась повиноваться полковнику-инженеру ВВС, некогда повелевавшему стратегическими ракетоносцами.
Тогда, перекинув через порог железную ногу, за руль уселся сам Погарский. Видавший виды «Запорожец» фыркнул и завелся, оглашая победным ревом округу. «Только хозяина признает!» — развел руками зять.
Молодой мужчина, поставивший в соседний бокс красавицу-иномарку, улыбнулся. Внуки и правнуки Алексея Порфирьевича тоже ездят на заграничных авто. И хотя иногда смотрят на мечту советских людей, как на чудище, созданное для того, чтобы на войне распугивать противника, все чаще завидуют: конструкторы как будто специально создали «Запорожец» для нынешних разбитых дорог.
Мы неспешно колесили по не избалованным ремонтом житомирским улицам.
- Я на «Запорожце» все леса области объездил, — говорит, сосредоточенно глядя на дорогу, Алексей Порфирьевич. — Мы с покойной женой Марьей Ивановной очень любили собирать грибы-ягоды, ездить на рыбалку. У нас всегда все было свое — соленья, варенья… Сколько раз видел в лесу — туристы на «Жигулях» заедут на лесную песчаную дорогу, да там и застрянут. А мой «жужик» потихонечку — чух-чух — и пошел себе по песку, по грязи, по ямам. И бензин любит самый дешевый, восьмидесятый.
Однажды в шесть утра выехали отсюда, из центра Житомира, к нашим сватьям, которые жили в Киеве на Крещатике. И ровно через два часа были у них! Очень резво по трассе бежит мой «Запорожец», сто двадцать идет без напряжения!
Первую машину я получил, когда вышел на пенсию, в 1976-м.
- Через три десятилетия после войны?! Неужели инвалиду-фронтовику не могли дать раньше?
- Предлагали сначала мотоколяску. Вы видели это чудо с мотоциклетным двигателем? Дырчит, дымит и еле ползет. Два человека с трудом помещаются. Я сказал работникам собеса: наше государство не такое бедное, чтобы позорить ветеранов. «Ну тогда жди», — ответили чиновники.
Первая машина была очень хорошая, с 40-сильным двигателем, за выступающие сзади по бокам воздухозаборники ее называли «ушастой». Она продлила мне жизнь! Пешком ходить, сами видите, тяжеловато. А я всю жизнь просидел в бухгалтерии. По вечерам — у телевизора. А тут такие возможности открылись!
«Готовить меня научила жена, когда почувствовала, что скоро умрет»
- Я понял, что жизнь — это движение, — продолжает Алексей Погарский. — И всегда куда-нибудь стремился. Сколько моих знакомых ровесников, людей с целыми руками-ногами, которые вроде особенно и не болели, выйдя на пенсию, не могли найти себе дела и через год-два оказывались на кладбище!
У меня же три ранения. В молодости, конечно, здоровым был. Мог на спор пол-литра выпить и потом вторую, выигранную, бутылку с друзьями раздавить. При этом не пьянел!
По профессии я бухгалтер. Работа очень ответственная, нервная. Любая ошибка может дорого обойтись. Когда-то один начальник в строительном тресте хотел, чтобы я покрыл его воровство. Я не согласился, и он решил меня убрать. Тогда я поехал в главк, все рассказал, в результате убрали его. Борьба за справедливость — хорошее дело. Только здоровья не прибавляет.
Словом, на первой машине я намотал 230 тысяч километров за семь лет. Таков был нормативный срок службы машины у инвалида. После этого ему давали новую.
Однажды первую мою машинку украли из гаража. Юнцы из соседней школы взломали ночью замки и решили покататься. На третьи сутки милиция нашла и ее, поврежденную, и виновников. Родители возместили ущерб и просили не заводить уголовное дело.
Я простил этих детей. Тюрьма или детская колония еще никого лучше не сделали.
В другой раз воры забрались в гараж через лаз-подкоп. Украли аккумулятор, еще кое-что. После этого мы забетонировали отмостки, сделали крепкий пол.
Вторую машину я получил на третий день после того, как сдал государству старую. Это был 1983 год. Но начала болеть жена. В лес мы уже меньше ездили. Все больше по докторам. Правда, когда Маше становилось легче, я возил ее на прогулки в парк. В 2001 году она умерла. Ей было 82 года. Так что на второй машине я наездил лишь 98 тысяч километров.
Жена предчувствовала свою кончину. Зная, что будет трудно без нее, научила меня готовить. Теперь я сам варю себе первые блюда, а вторые готовит дочь.
Такой, как моя Марья Ивановна, уже не найду. Мы с ней прожили без одного месяца 63 года. Дети зовут жить к себе. Но мне здесь привычнее. К тому же если надо укольчик сделать, ко мне приходит медсестра из Красного Креста, да и девушка из социальной службы помогает.
У меня пятеро внуков — не забывают, два правнука. Живут самостоятельно, слава Богу, устроены.
«До сих пор снится, что пятка чешется»
- Третью, нынешнюю, машину государство выделило мне в 1990 году, — продолжает ветеран. — Увеличило срок ее эксплуатации до десяти лет. Вот езжу на ней уже 18. Набегала всего 52 тысячи километров, а все сыплется, кузов гниловат. Вот уже восемь лет жду новую машину. Теперь инвалидам, я слышал, дают «Таврии», «Славуты». А мне в собесе говорят: пока на машины денег нет. Вы на очереди 178-й. Ждите. Может, они сами ждут, пока мы, фронтовики, вымрем?
- А вы ноги лишились на фронте?
- Где же еще. Хотя мой отец, которого на войну не взяли по возрасту, погиб в мирное время. Работал мельником. Жернова были с трещиной, их уже ремонтировали. А тут моторист отлучился, что-то случилось с мотором — обороты увеличились, и камень разлетелся на четыре части. Один из кусков снес отцу голову. Мама потом рассказывала, что предчувствовала беду и не хотела пускать отца на работу…
Нас у отца и мамы было десять душ детей. Девять сыновей и десятая дочка. Жили мы в Омской области, в селе Георгиевка Полтавского района. Родители были переселенцами из Белоруссии.
Я еще до войны выучился на бухгалтера. Женился в 1938-м, двух девочек родили с Машей. Младшенькая, Ирочка, в младенчестве заболела тифом, десять дней не дожила до годика. А Люда, слава Богу, выросла. Уже на пенсии, но до сих пор работает санитарным врачом облсанэпидстанции.
Буквально на третий день войны в армию забрали нас, четверых братьев. Трое старших погибли еще в сорок первом. Я же три года провоевал в пехоте разведчиком. Под Ленинградом, Старой Руссой… Однажды в Калининской области мы пошли за «языком» на другой берег реки Ловати. Перебрались по льду, перебили в блиндаже спящих немцев, одного оставили и пошли назад. Речку переходили возле водяной мельницы, которая частично прикрывала нас от обстрела. Лед там оказался тонким! Все провалились — вместе с немцем. Но пленного не бросили. Еле выбрались из полыньи. Несколько часов, мокрые до нитки, добирались по морозу до штаба полка. Одежда взялась ледяной коркой. Промерзли страшно! Посиневший немец вообще только зубами стучал. В штабе его переодели в советское сухое белье и обмундирование, посадили к печке. А нам начальник разведки приказал налить по сто граммов и сказал: вон копна, залезайте в сено и грейтесь. И никакой благодарности! «Это ваша обязанность… »
В марте сорок второго мы окружили вражескую группировку. Как вдруг началась стрельба со стороны своих. Оказалось, что другая вражеская группировка окружила нас. Меня тогда ранило в руку (осколок вытащили уже после войны). Ходячих раненых собрал полковой врач и сообщил: мол, положение тяжелое, ваша жизнь в ваших же руках. Могу дать каждому по сухарю и предписание явиться к новому месту дислокации. Это 225 километров. Выходить мелкими группами по тропе через болото.
Мы шли с одним бурятом. У него была ранена правая рука, у меня — левая. Самолеты налетят — ложимся. Многие со страху шарахались в стороны и тонули в болоте. Так мы двигались с 17 марта по 25 апреля. Питались, когда ворону или лягушку поймаем, когда в огороде картошку гнилую найдем. Из нескольких тысяч человек вышли из окружения процентов десять…
Меня как человека с образованием начальство дважды хотело направить на командирские курсы. Но всякий раз перед тем, как выезжать, я попадал в госпиталь с ранением. Сначала в 1942-м, потом в 1943-м в спину долбануло. А 13 марта 1944-го командир дал задание: сходи в разведку последний раз и поедешь на учебу. На том задании я получил ранение в ногу, после которого и понадобилась ампутация… Просил доктора отрезать только стопу. «Жить хочешь? Надо отнять до колена!» — гаркнул военврач. Кстати, в первый и в третий раз меня ранило в один день — 13 марта.
Уже в госпитале я получил награды — медаль «За отвагу», орден Отечественной войны I степени. Потом прибавились и другие медали. А когда мне было уже под девяносто лет, президент Кучма присвоил звание старшего лейтенанта. Спасибо, конечно… (Смеется. )
Интересно, что уже почти шестьдесят пять лет я живу без ноги, а часто снится, что пятка чешется или что бегу куда-то, танцую…
- Как вы в Украину попали?
- В 1961 году дети позвали. Зять служил под Житомиром, в Озерном.
- Пенсия у вас какая?
- У меня 63 года трудового стажа, работал с 17 лет. Когда исполнилось 90, мне назначили пенсию почти три тысячи гривен, то есть увеличили в два раза. Есть такое положение. Только жизнь дорожает быстрее.
445Читайте нас у Facebook
