Капеллан в зоне АТО Андрей Зелинский: "Есть обстоятельства, оправдывающие грех убийства"
Три недели назад украинское правительство выступило с инициативой ввести в украинской армии капелланскую службу — то есть пригласить в Вооруженные Силы священников, которые поддерживали бы боевой дух офицеров и рядовых, а также удовлетворяли их духовные потребности в службах и церковных таинствах.
Но пока официальных пастырей при войсках нет, священнослужители разных конфессий поддерживают наших солдат частным образом — по собственной инициативе и нередко с риском для жизни.
Пастырь Украинской греко-католической церкви (УГКЦ) Андрей Зелинский три недели провел на передовой, под Славянском, и вернулся оттуда лишь тогда, когда город был освобожден от террористов. Теперь в зону АТО, а точнее в Луганск, где сейчас ведутся тяжелые бои и ежедневно гибнут люди, отправились по ротации другие капелланы УГКЦ.
С отцом Андреем мы встретились на Крещатике. Невысокий худенький священник весь светился оптимизмом, радостью и добротой. О своих духовных чадах — солдатах и офицерах — рассказывал с искренней любовью и восхищением.
— Я стал капелланом по призванию души, — говорит отец Андрей Зелинский. — Военнослужащие всегда привлекали меня своей искренностью и мужеством. Даже в наше нелегкое время для них честь и достоинство не пустые слова. Это очень специфическая, особенная категория людей. Я понимал, что если хочу проводить свое служение с ними, то должен заслужить их доверие, понять их внутренний мир, загореться их ценностями. Поэтому даже во Львове, в монастыре, я жил фактически жизнью солдата. Слушал песни, которые слушали они — от «Голубых беретов» и «Демобилизации» до советских военных шлягеров, таких как «День Победы». Во время ежедневной утренней пробежки преодолевал больше десяти километров от монастыря до Академии сухопутных войск, которую опекал. Вместе с десантниками прыгал с парашютом (поверьте, не ради собственного удовольствия — я не любитель острых ощущений), ходил в дальние маршевые походы. Во время одного 60-километрового пешего марафона был знаменательный для меня случай. Я шел, как и все, в строю, одетый в военную форму и берцы. Рука в кармане перебирала четки. Ко мне подошел один высокий, сильный солдат и тихонько спросил: «Отец Андрей, вы молитесь?» — «Молюсь, Кирилл» — «А можно я буду идти с вами — мне гораздо легче, когда вы рядом». В этом, по-моему, главная суть служения капеллана — не просто молиться за войско, а быть всегда рядом.
— Вы начинали свое служение с армией еще в мирное время. А было предчувствие, что придется попасть на передовую?
— Были юношеские мечты в полной мере воплотить служение военного полевого священника, попасть на фронт. Когда началась война на востоке Украины, я быстро разобрался с насущными проблемами и стал проситься в зону АТО. Руководство нашей церкви отослало официальный запрос в Генеральный штаб. Когда оттуда пришел утвердительный ответ, я уже был собран. В рюкзаке лежали чаша, облачение, церковная утварь и вещи первой необходимости. Вместе с другими капелланами доехал на легковой машине до Харькова, куда мои коллеги направлялись на служение. Там пересел в автомобиль к волонтеру, который довез меня до штаба наших войск под Славянском. Поразило то, что дороги и поселки возле зоны АТО абсолютно пустые, похожие на вымершую Припять. За Изюмом нашу машину догнала колонна бронетехники. Водитель — неопытный в таких делах человек — не знал, что он должен прижаться к обочине и остановиться. Хорошо, что догадался пропустить колонну, услышав предупреждающие выстрелы в воздух. Иначе танки не оставили бы от нас мокрого места.
— Как вас приняли в штабе?
— Любезно, доброжелательно. Поселили в палатку и дали мне полную свободу действий. Я выбрал в палаточном городке место для полевой церкви, попросил у командира большую армейскую палатку. Председатель ближайшего сельсовета принес мне стол, на котором я смог совершать литургию, а местные жители из разных церквей посносили сюда иконы и богослужебные книги. Начались фронтовые будни. Я, как и все, ходил в тельняшке и военной форме, только с крестом на груди. Каждый день приходили известия о том, что кого-то убило или ранило. Бывало, наших ребят не могли эвакуировать после выездов. По две недели на передовой находились и тела погибших, и раненые, которым некому было оказывать помощь… А бывало, что я отпевал горсточку пепла или обугленные головешки — то, что осталось от наших ребят после вражеских ракет.
*"На передовой я, как и все, ходил в тельняшке и военной форме, только с крестом на груди", — говорит отец Андрей
— Вам было страшно за свою жизнь?
— Трудно ответить. Скажу, что нет — не поверят читатели. Скажу, что да — солгу. На самом деле страха смерти не было. Было ощущение, что я нахожусь в нужном месте в нужное время и занят тем, чем нужно. Каждый день я исповедовал людей, совершал литургии, молился с солдатами перед боевыми заданиями, отпевал усопших. Исповедь на войне совсем другая, чем в мирное время, когда люди зачастую воспринимают ее просто как обряд. На передовой покаяние очень искреннее, настоящее. Для того чтобы немножко переключить бойцов с ужасов войны на что-то мирное, важное и интересное, я начал преподавать им английский и итальянский языки, которыми хорошо владею. Языковые курсы им очень понравились. Но чаще всего ребята обращались ко мне за советами, задавали жизненно важные для себя вопросы. И как правило, риторические: когда кончится война? Почему погибают самые лучшие? Тут важно было понять причину, по которой человек это спрашивает. Если он отчаялся — вселить в него надежду, дать вспомнить о чем-то светлом и важном. Например, как он после окончания войны обнимет своих деток, или напомнить о вкусе его любимого клубничного мороженого. Если упал духом — ободрить, мобилизовать его волю, напомнить, что надо идти вперед и делать свое дело, чтобы смерть товарищей не была напрасной.
Иногда солдаты спрашивали меня: грех ли убивать? Я отвечал, что да, грех. Но есть обстоятельства, оправдывающие его — когда враг нападает на твою родину, и ты убиваешь его, чтобы защитить мирных жителей своей страны. Один из ребят, помню, удивил меня вопросом: а как молиться за дураков? Сам он родом с востока Украины, и его родные и близкие на стороне сепаратистов. Он отчаялся их переубедить и в сердцах попросил меня научить его молиться за них, дураков, чтобы прозрели. Как настоящие христиане, мы молились и за врага — чтобы Бог открыл россиянам глаза и они прекратили братоубийственную войну на нашей земле.
— Солдаты сразу пошли на контакт с вами?
— На установление доверия нужно время. Но с каждым днем за советом и на исповедь ко мне в палатку приходило все больше людей. Не в последнюю очередь потому, что видели, что я в этом кругу свой — как минимум треть офицеров и рядовых, которых я встретил под Славянском, были моими знакомыми и друзьями. За восемь лет своего пастырского служения Вооруженные силы стали для меня большой семьей, и куда бы я ни поехал, везде встречаю наших ребят.
*"За восемь лет своего пастырского служения Вооруженные Силы стали для меня большой семьей", — признается священник
В подтверждение слов пастыря тут же, на моих глазах, проходившие мимо нас два молодых парня в камуфляже остановились, удивленно улыбнулись и бросились обниматься с капелланом. Мы познакомились. Оказалось, офицеры украинской армии Денис и Алексей только утром приехали из Луганска в Киев, чтобы пройти курсы по оказанию первой медицинской помощи на войне. Попросив не указывать их фамилий и не фотографировать, ребята поделились с «ФАКТАМИ» последними новостями с передовой.
— Мы уже укрепили свои позиции в Луганске, — говорит Денис. — Хотя, конечно, погибших и раненых украинских солдат очень много. Сегодня, например, боец нашего подразделения получил тяжелые ранения в легкое и печень. Хорошо, что государство и волонтеры сейчас поправили ситуацию с нашим обмундированием, иначе пострадавших было бы в разы больше. У нас есть кевлавровые каски, из которых мы время от времени выковыриваем пули, есть баллистические очки — мои, например, уже все в царапинах от осколков гранат. Не было бы очков, уже лишился бы глаз. Есть бронежилеты шестого уровня защиты. Но даже они, бывает, не спасают — например, один боец погиб от пули, попавшей ему под мышку, а вышедшей из шеи.
— Чего сейчас не хватает армии больше всего?
— Витаминов, — подключается к разговору Алексей. — Мне, например, яблок хочется. Хотя я не привередливый в еде. Могу целыми днями одними консервами и сухпайками питаться. Нам достаются даже американские — они очень питательные.
— Я предпочитаю отечественные, — не согласился с товарищем Денис. — В американском мясе с овощами, хранящемся в вакуумной упаковке три года, столько консервантов, что аж горло дерет. Наша тушенка куда вкуснее и натуральнее. Выходя на боевое задание, мы с ребятами берем из американских пайков специальную смесь и разогреваем ею наш украинский обед. Так что с едой и питьем проблем нет. Хотя бывают и исключения. Помню, когда только приехали на восток, попали в переделку, когда вся группа на боевом задании осталась без воды. Последний день был совсем невыносимым. У нас осталась литровая бутылка на пятнадцать человек. Каждый час мы делали по одному глотку. Один наш товарищ от жажды потерял сознание. Привести его в чувство, напоить было нечем. И тут я вспомнил, что у меня в походной аптечке есть хлорид натрия. Разорвал упаковку и напоил бойца физраствором.
А вот чего, а вернее кого, действительно не хватает, так это полевых военных психологов. Мы на передовой уже несколько месяцев, и нервы просто сдают. Бывает, ребята возвращаются с боевого задания не в себе, ложатся спать в касках и бронежилетах. Некоторые даже ночуют в блиндажах. Иногда идешь по своему лагерю ночью, а они во сне хватают автомат и целятся в тебя. Приходится быстро успокаивать, чтобы не получить пулю.
— Некоторые даже сходят с ума, — грустно вздыхает Леша. — Помню двоих ребят, которые, насмотревшись на изуверства врага, вообще потеряли связь с реальностью и пошли в душ под минометным огнем. Их забрали с передовой лечиться. Знаете, я раньше был атеистом, но когда сам попал под обстрел, горячо молился Богу, чтобы он дал нам оттуда выбраться. Помню, какими сумасшедшими глазами смотрели на нас ребята, которые провели пять часов под минометным огнем и к которым мы пришли на выручку. Они что-то говорили, плакали, смеялись. А мы выслушивали, успокаивали их. Большинство ударились в мечты: «Вот закончится война, приедем домой, обнимем жен, возьмем детишек и пойдем в парк катать их на качелях-каруселях». Но мечтам этим не суждено было сбыться: через неделю вся их группа, больше двадцати человек, сгорела под обстрелом ракетных установок.
— Да, смерть ходит близко. Но тут еще вот в чем штука: военные — народ суеверный, — говорит Денис. — После боев такие кошмары снятся, что просыпаешься в холодном поту. Расскажешь о сне, и тут же все вокруг: «Это не к добру!» Ходишь после этого и думаешь, а вернешься ли с задания живым. Но потом находишь что-то позитивное — улыбку друзей, sms-ку от жены — и отпускает. Очень выручают ребята с чувством юмора, которые не теряют его даже в аховых ситуациях. Помню, товарищ вернулся с задания раненым и… смеется. Мы давай спрашивать, а он снимает штаны и показывает окровавленную ягодицу с пулевым ранением. Говорит: «Не могли россияне, сволочи, хоть стрельнуть в меня по-людски. А так даже раной не похвастаешься!»
— Наверное, психологическая помощь нужна не только бойцам, но и доведенным до отчаяния местным жителям…
— Да, и мы, как можем, оказываем ее. Разговариваем, потихоньку переубеждаем, объясняем, насколько истинное положение вещей отличается от грязной пропаганды, навязанной им российским телевидением. Но тут важно не попасть на скрытых сепаратистов и боевиков. Правда, мы уже научились их отличать, даже когда они одеты в гражданское. Террористов выдает тюремный жаргон и наколки, многие пьяные и обколотые. Они грабят людей, выселяют их из квартир, насилуют украинских девушек.
О том, как бородатые ватники насиловали в общежитии двух ее подруг, мне рассказала 19-летняя девушка, которую мы фактически вытащили из кустов на блокпосту. Думали, шпионка. Оказалось, нет. У нее за последний год разрушилась семья: мать погибла на Майдане, отец ушел. Она познакомилась с парнем из России, влюбилась и решила перейти пешком границу и идти в Россию, к единственному оставшемуся в живых близкому человеку. Мы переубеждали ее, успокаивали, но было видно — девочка не в себе. Держать ее под замком мы не могли, поэтому накормили, дали батарейку для телефона (ее собственная вышла из строя) и отпустили с миром.
Был случай, когда нам пришлось вывозить из роддома в захваченном боевиками городке двух рожениц и их малышей.
— Что помогает выдержать такое нервное напряжение?
— Крепкая дружба внутри коллектива. Отличные отношения с начальством. На заданиях приказы командира выполняются безоговорочно, но в штабе он может и чай солдату принести, и бутерброд намазать, и поговорить по душам. Многих спасает молитва и такие вот душевные, добрые люди, как пастырь Андрей. Кто-то на досуге между боями успевает взять книгу в полевой библиотеке и почитать. Я, например, рисовать люблю, но на это времени не хватает. Кстати, письма и рисунки, особенно детские, которые нам передают волонтеры, очень поддерживают наших ребят. От них веет любовью, спокойствием, теплом. Некоторые мы даже вешаем в палатке. Вообще, дети — самое лучшее, что есть у нас. В отличие от россиян, которые воюют за деньги и ездят сейчас в зону АТО, как на работу (с утра пересекают границу Украины, вечером возвращаются в Россию), мы стоим тут за свободу нашей Родины и жизнь наших семей. У меня дома остались два полуторагодовалых сыночка, двойняшки. Я очень по ним скучаю. А самую большую психологическую и моральную помощь, которую я получил во время этой войны, мне оказала… пятилетняя девочка, наверное, дочка кого-то из местных жителей, отбившаяся от родителей. Она подергала меня за штанину, улыбнулась и сообщила доверительным шепотом: «Дядьку! Ми у вас віримо!»
10249Читайте нас у Facebook
