Иван Марчук: "Больно за Украину. Почему мы на райской земле живем, как в пекле?"
Сто три крутых ступеньки ведут в мастерскую Ивана Марчука. Возвращаясь сюда из дальних странствий, он всегда стучит в двери — просит у картин разрешения войти. Причуда гения? Как знать… Его полотна выставлялись в самых престижных галереях мира. Часть из них рассеялась по свету, находится в частных коллекциях на разных континентах. И еще сотни картин-шедевров, способных украсить лучшие музеи, теснятся, сложенные штабелями, в стенах мастерской.
По рейтинговому опросу в Великобритании Иван Марчук — единственный из наших соотечественников — вошел в число ста ныне живущих гениев мира, так как «повлиял на трансформацию общественного сознания». Итальянские академики назвали художника «маэстро, который написал красивейшую страницу в истории современного искусства». Его именная звезда — «Иван Марчук» — светит в космосе в созвездии Тельца. От нее бесконечно далеко до Москаливки — родного села художника на Тернопольщине. Но именно здесь, в маленьком уголке украинской земли, созревал его космический дар — среди райских пейзажей и совсем не райской жизни. Отсюда, из детства, и неповторимый марчуковский «плентантизм» (название стилю дал сам художник от слова «пльонтати» — плести). «Ой, — говорила мама, — так запльонталося волосся, що не годна розчесати». Мама и трое сестер пряли, плели корзинки из лозы, а отец был лучшим ткачом на всю округу. «Нитка жила в нашей хате. И если бы не она, может, я стал бы совсем другим художником», — говорит Иван Степанович Марчук.
Мы беседуем в его мастерской накануне юбилейной даты. Надо сказать, свои дни рождения он не отмечает. И это тоже из детства…
— В моей семье дни рождения никогда не праздновали, — вспоминает Иван Марчук. — И подарков не дарили. В селе была бедность страшная… Я потихоньку таскал из сарая куриные яйца, по одному, и прятал их в кукурузе. Когда наберется с десяток, бегу в магазин и вымениваю на них конфету или пряник. Вот это был праздник! Но не так уж много водилось кур, и нечасто они неслись… Лошади у нас не было, а без нее как зерно на мельницу в соседнее село свезешь? Мололи дома. Мука была не белая, а какая-то розоватая. Я сам ее молол на жерновах.
— Вы как-то упомянули, что подворье дома убирали под утро так тщательно, что ни щепочки не оставалось?
— Ни кусочка березовой коры! Дело в том, что отец делал березовые кресты — их ставили погибшим хлопцам из УПА. И если бы, не дай Бог, энкавэдисты увидели на подворье березовую щепку, нас бы не пощадили. Я это хорошо помню: ночью приходят наши хлопцы, а наутро являются энкавэдисты и свои порядки наводят. Отца они таскали, допытывались про его брата (тот ушел в лес и сгинул бесследно). И когда больной отец лежал на печи, мы, дети, накрывали его своими телами — прятали…
В моем селе еще живы люди, которые помнят то время. Помнят и меня — пацаненка. Такой был вреднющий, сорвиголова. Лазил на высоченные деревья и доставал яйца из вороньих гнезд — чтобы потом в девчат кидать… И вдруг совсем другим стал. Искусство меня изменило.
— Выходит, что самым счастливым в жизни, как однажды признались вы, был момент, когда узнали, что поступили во Львовское училище прикладного искусства?
— В тот день радовался безмерно: я стану художником!
— Кто тогда был вашим кумиром?
— Философ-проповедник Сковорода. А из художников — передвижники. Хотелось быть таким, как их лидер Стасов. Но позже, уже учась в институте, решил: буду ненормальным художником. То есть пойду своей дорогой. Когда приехал из Львова в Киев, работал на режимном предприятии и каждое утро твердил себе: «Ты выйдешь отсюда только вечером, значит, должен и что-то свое сделать». Выполнив заказ, делал наброски пером. Листки с эскизами приносил домой, воплощал сюжеты в цвете. И в какой-то момент произошел взрыв. Шлюзы моей внутренней скованности прорвало. Фантастические образы сами устремились на полотно сплошным потоком. Это был поток свободы! Не успевал все фиксировать, жалел, что могу работать только одной рукой. В тот миг почувствовал: «Я есмь!» Есть мой мир, не похожий на другие.
— Так начался ваш первый цикл картин «Голос моєї душі»?
— Да, и моя жизнь с 1965 года идет в русле «Голоса…», меняется только диапазон. Это как дерево растет: на стволе появляются новые веточки, которые, в свою очередь, пускают отростки…
— Одна из «веточек» — созданные вами портреты. С портретом Богдана Ступки, насколько мне известно, связана необычная история?
— Ступку я рисовал для фильма «Осяяння» (киноленту поставил в 1971 году режиссер Владимир Денисенко). Богдан играл ученого-генетика, который увлекается искусством. По сюжету, художник рисует его в своей мастерской, и в финале появляется портрет. Для сцен в мастерской брали мои картины, а роль художника исполнял актер (я бы, пожалуй, лучше сыграл). После выхода фильма портрет переходил из рук в руки, затерялся. И лишь спустя много лет я увидел его в Национальном художественном музее. Богдан Ступка тогда уже тяжело болел… Для меня он был и остается непревзойденным актером.
— Слышала, что ваше любимое музыкальное произведение — «Мелодия» Мирослава Скорика. С композитором давно знакомы?
— Впервые увиделись в Киеве, в квартире архитектора Добровольского, который отстраивал Крещатик. У Скорика тогда был пышный чуб, длинные волосы… Потом еще не раз пересекались с ним на разных широтах — и дома, и в Австралии, Канаде. А знакомство с его «Мелодией» у меня было фантастическое. Возвращаюсь из Америки в Киев. Вечером машинально включаю телевизор, и вдруг звучит божественная музыка. Ничего подобного прежде не слышал. Чья она? Тут фильм закончился, пошли титры, и я успел увидеть имя композитора. (Кинофильм «Высокий перевал» Владимиром Денисенко задумывался как трагическая история семьи в Западной Украине во время Второй мировой войны. Но цензоры, усмотрев в этом «героизацию» воинов УПА, потребовали изменений. И тогда режиссер попросил Мирослава Скорика написать такую музыку к киноленте, которая смогла бы «рассказать» зрителю то, чего нельзя было показать. Так появилась «Мелодия ля-минор». — Авт.). Позже я назвал «Мелодию» духовным гимном украинцев.
— Ваша дочь, скрипачка-виртуоз Богдана Пивненко нередко ее исполняет.
— Я попросил Дану, чтобы она сделала мне запись на 40 минут, и брал кассету с собой в Америку. Рисуешь в нью-йоркской мастерской, а мелодия звучит…
— Некоторые искусствоведы говорят, что картины Марчука нужно «слушать». Вы-то сами музыкой никогда не занимались?
— Нет. Однажды критик, анализировавшая мои работы, заявила: «Судя по всему, у вас очень серьезное музыкальное образование». Я смутился, возразил. Наверное, ТАМ, наверху, это услышали — и… родилась Дана.
А вот литературой пробовал заниматься. Сочинил поэму, несколько новелл сюрреалистических. Как рисовал, так и писал: берешь слово и разматываешь его, словно клубочек. Мне это занятие пригодилось перед первой персональной выставкой. Собрал тогда друзей — поэтов, философов, врачей, ученых, — раздал фотографии ста своих картин и попросил дать варианты названий. Но… никто не проник в мою душу. С тех пор называю картины сам.
— А будущие полотна вам снятся?
— Почти каждую ночь бывают видения. Иной раз «кадры» прокручиваются быстро, как в калейдоскопе.
— Помнится, к 20-летию со дня Чернобыльской катастрофы ваши произведения выставлялись в Париже, в штаб-квартире ЮНЕСКО — зарубежные эксперты посчитали, что они наиболее созвучны трагедии. Там была и картина «Опустевшее гнездо». Казалось, она о чернобыльских переселенцах, хотя была написана еще в 1980 году, за шесть лет до трагедии. А провидческий триптих «Монолог» вы, если не ошибаюсь, написали за две недели до катастрофы?
— Это так. Вообще я не иллюстрирую события, а выливаю на полотно образы, которые теснятся в душе. Их сегодня столько скопилось! Вот только писать не могу.
— Отчего же?
— Ситуация давит. Больно за Украину. Почему мы на райской земле живем, как в пекле? Порой уже думаю: может, Бог просто хочет сохранить справедливость? И чем-то одаривает народы, а что-то у них забирает. Поэтому жители Арабских Эмиратов пустыню превратили в цветущий край. А украинцы мучаются, живя в раю.
— Иван Степанович, у вас ведь в жизни были моменты, когда вы оказывались на волосок от гибели?
— Да. Помню каземат районного КГБ, куда меня забрали из дому в 1972 году. Требовали покаяться в «ошибках» и «признать вину». Я не каялся. Но смотрел на окно (камера была на пятом этаже) и собирался выпрыгнуть. Слава Богу, не сделал этого… Потом еще 15 лет жил под «прессом», загнанный в угол. Идя по городу, замечал: знакомые, завидев меня, переходят на другую сторону улицы. Тяжело было. Спасался работой.
А в юности, на первом курсе училища, чуть не замерз. Ехал товарняком (тогда еще товарные поезда ходили из Львова в Тернополь) с большим чемоданом, сбитым отцом из досок. Сейчас думаю: и зачем его брал? Ведь из дома мог привезти разве что буханку хлеба… От станции до моего села — 15 километров. Шел пешком. А тут пурга, январский мороз. Присел отдохнуть. И чувствую, что засыпаю. Из последних сил встал и добрел до крайней хаты в соседском селе, где жили родичи отца. Там отогрелся. В этом селе потом я написал не один пейзаж… А ведь замерзнуть мог запросто — зимы были лютые. Но какая-то сила меня берегла.
…В эти дни Ивана Степановича ждут в родном селе. В местной школе открыт первый в мире музей Марчука. Экскурсии проводят ученики — гиды очень эрудированны, серьезны и преисполнены достоинства. К слову, земляки художника по своей инициативе назвали нынешний год годом Марчука. И с января персональные выставки художника в Украине не прекращаются: Киев (картины экспонировались в стенах «Мистецького арсеналу»), Тернополь, Львов… В ближайшее время Марчук отправится в Одессу. Он легок на подъем. По-юношески стройный, подтянутый.
— Не поправляюсь, потому что живу один, — шутливо замечает Иван Степанович. — Будь у меня жена, кормила бы чем-то вкусным, и я бы раздобрел.
— А сами чем питаетесь? Что в вашем меню?
— Овсянка, картошка в мундире, квашеные капуста и огурцы. Орехи… Первые блюда редко варю, разве что когда выбираюсь в Канев (больше десяти лет назад Иван Степанович купил там хату со старым садом. — Авт.). Борщ делаю — без мяса и жира, фасолевый или томатный суп. Ну и салат, конечно, — беру все подряд в огороде. В общем, натуральная еда — из того, что растет на земле или на дереве. Не признаю продуктов в пакетах. Порой, видя, что люди покупают в магазинах, хочется крикнуть: «Что вы делаете?» И еще у меня правило — дома не завтракать.
— Это почему?
— Завтрак надо заработать. Перекусываю уже в мастерской. А по дороге туда, в Ботаническом саду и Шевченковском парке, кормлю ворон. Они любят сардельки, сыр, мяско.
— Искупаете детские грехи перед этими птицами?
— Выходит, что так. Мы уже лет 12 дружим. Птицы меня узнают. А одна парочка даже ходит следом. На днях стою на переходе, возле газетного киоска, и слышу — ворон меня «окликает». Явился один — жена, наверное, сидит на гнезде, и он ей еду носит… Покормил я его и пошел в мастерскую. Подъем по ступенькам, кстати, тоже сжигает жир. Сейчас шагаю, читая газету. А раньше поднимался бегом.
— Бегом?!
— Вверх по ступенькам легче бежать, чем идти. Отталкиваешься — и… летишь!
— Говорят, наверх ТУДА тоже ведет лестница.
— Не знаю… Давайте расскажу анекдот. К прекрасному маэстро явился ангел: «У меня для вас две новости — хорошая и не очень». — «Начните с хорошей». — «Вы будете играть в раю!» Маэстро обрадовался. Спрашивает: «А другая новость?» — «Первая репетиция завтра в полдесятого утра». Мне нравится этот анекдот. Хоть и не готов пока играть в раю…
Фото в заголовке Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»
4197Читайте нас у Facebook
