Михайлина Коцюбинская: «Когда я переводила на украинский язык сценарий Сергея Параджанова, особенно остро ощутила — он владеет тем же даром от бога, что и сам Коцюбинский»
В Киеве живет родная племянница Михаила Коцюбинского. Не знаю, как для кого, а для меня этот факт сродни чуду — живой «перекличке» столетий. Сама Михайлина Фоминична Коцюбинская с улыбкой вспоминает, как однажды на встрече со школьниками ее спросили: «Вы были на похоронах писателя?» Нет, присутствовать на них она никак не могла — Коцюбинский ушел из жизни в 1913 году. Создателем и первым директором литературно-мемориальных музеев писателя (сперва в Виннице, а затем в Чернигове) стал его младший брат — Фома Михайлович Коцюбинский. Ему было за 60, когда в семье появилась дочка. Девочка родилась в том же доме и в той же комнате, где 17 сентября 1864 года появился на свет автор «Теней забытых предков». И назвали ее в честь знаменитого писателя — Михайлиной. Павло Тычина поздравил родителей с рождением дочери телеграммой: «Михайлина своє знає, кріпне іросте »
Увидев в Италии мальвы, писатель улыбнулся цветам и снял перед ними шляпу
— Помню, как я, еще совсем маленькая, декламировала перед посетителями Черниговского музея (для себя определяя их как «писатели» и «вожди») стихи «Наша хатка» Коцюбинского и «На Майдане» Тычины, — рассказывает Михайлина Фоминична Коцюбинская. — Все мое детство и ранняя юность прошли в атмосфере музея. Отец и мама не мыслили жизни без него. Летом 1941 года, когда Чернигов нещадно бомбили и все эвакуировались, отцу предложили место в поезде для семьи и нескольких чемоданов. Он отказался! Добивался отдельного вагона для музея. Ходил, просил, требовал — и все-таки добился. С 20 августа вагон, загруженный экспонатами, стоял на путях разбомбленной станции «Чернигов». Немцы уже подходили к городу, и ни о каком регулярном движении поездов не могло быть и речи. Ночью, во время налетов, по крыше вагона барабанили осколки, бомбы рвались рядом. Родители укладывали меня на кованный железом сундучок с рукописями Коцюбинского и с двух сторон накрывали нас своими телами. Так они защищали самое дорогое, что у них было Казалось, вырваться из этого ада невозможно.
— Но вам все-таки удалось спастись?
— Да, тогда вмешалась судьба, или Божье провидение. Однажды утром мы почувствовали, что едем. Санитарный эшелон, проезжавший через Чернигов, на свой страх и риск прицепил к себе наш вагончик. Еще месяц мы добирались в Уфу, куда уже была эвакуирована Академия наук Украины. Музей включили в состав академии, практически все экспонаты удалось спасти После войны музей был восстановлен. И постепенно оживал сад (мама называла его раем) — отец собрал в нем цветы и растения, которые любил Михаил Коцюбинский и о которых писал. Виноград, розы, георгины, агавы, крупные красные гвоздики (есть даже ботаническое название — гвоздика Коцюбинского) И, конечно, мальвы. Им писатель обрадовался, как добрым знакомым, увидев возле домика рыбака на Капри. Улыбнулся цветам, снял шляпу и сказал: «Здоровенькі були, як живеться на чужині?»
Засушенные цветы, собранные во время путешествий в Италию, Коцюбинский часто вкладывал в письма к своей любимой женщине — Александре Ивановне Аплаксиной. «Солнышко мое, светлее итальянского», — обращался он к ней. И признавался: «Если великий Данте имел свою Беатриче, то пусть позволено будет мне, обыкновенному смертному, иметь свою »
Впервые они увиделись в 1902 году на вечере, где присутствовали члены губернской земской управы. Шурочка Аплаксина только-только устроилась в статистическое бюро земства, где работал в то время Михаил Коцюбинский. «В дверях появилась пара, которая сразу же привлекла мое внимание, — вспоминала Александра Аплаксина. — Она — с подстриженными волосами (в те годы это было редкостью), высокого роста, с цветущим, интересным лицом, с решительными, немного резкими манерами. Он — стройный, элегантно одетый. Поражали матовая бледность его лица и темные глаза, смотревшие внимательно и вдумчиво. Это были Коцюбинские — Михаил Михайлович и жена его Вера Устиновна».
Прошло еще два года, и Коцюбинский положил на рабочий стол Шурочки записку: « Я виноват только в том, что Вас люблю, горячо и искренне. И если же Вы все-таки считаете меня виновным, я готов чем угодно заслужить Ваше прощение, только не сердитесь. В знак того, что не сердитесь, взгляните на меня. Поднимите же Ваши глаза, дорогая, любимая!»
Она не подняла глаз. Последовала вторая записка: « Я очень сожалею, что не сдержал вспышки своего чувства — но чувство мое искренне и глубоко. Если бы Вы захотели выслушать меня, если бы Вы позволили мне встретить где-нибудь Вас — я рассказал бы Вам целую поэму — или, если хотите, — драму о том, как я Вас полюбил »
Но и это послание не смогло заставить девушку, золотую медалистку Черниговской гимназии, отступиться от строгих правил. А в конце 1905 года Шурочка Аплаксина пришла на вечер, где Коцюбинский читал свою новеллу «Цвіт яблуні» (в новелле на глазах героя-художника умирает его дочка). Взволнованная услышанным, она спросила у писателя: умирал ли у него ребенок? «Нет, — ответил он. И добавил: — Меня часто спрашивают об этом». Потом, внимательно посмотрев на Шурочку, поинтересовался, все ли у нее в порядке. Она рассказала, что тяжело болеет брат. Коцюбинский так горячо успокаивал ее, что на сердце у девушки стало легче. На следующий день она получила записку: « Как мне хочется поговорить с Вами. Но я у Вас ничего не прошу. Я всецело отдаю себя во власть Вашего доброго сердца. Захотите — ответите мне, не захотите — не отвечайте. Если Вам неприятно, что я пишу Вам, порвите этот клочок и не отвечайте. Я больше не буду надоедать Вам».
Она ответила, что согласна встретиться Первое свидание произошло 3 января 1906 года. Шурочке в то время было 26 лет. Коцюбинскому, отцу четверых детей, — неполных 42 года. Он уже был тяжело болен. Ему оставалось жить семь лет И все это время прошло под знаком любви к Александре Аплаксиной.
«Ты мне необходима, как воздух, как живописцу краски и музыканту звуки»
Из письма Михаила Коцюбинского к Александре Аплаксиной: «Семь лет я люблю тебя, а мне кажется, что не прошло и семи часов, так мое чувство свежо и ново. Разве это не чудо, разве это не радость!.. Может быть, это особый дар, но я благодарен судьбе за него
»
Встречались они тайно — в городе или на природе. Все письма и записки, полученные от нее, писатель уничтожал. Но одно послание случайно осталось. Его нашла Вера Коцюбинская, перед тем получившая анонимное письмо: муж ей изменяет. Последовало выяснение отношений. Писатель был поставлен перед выбором — долг или чувство. Он не решился оставить семью. И не смог порвать с Шурочкой: «Ты мне необходима, как воздух, как живописцу краски и музыканту звуки». Их свидания возобновились. О времени и месте встречи сообщала «тайная почта» в кармане Шурочкиного жакета.
В отличие от Коцюбинского, Аплаксина не уничтожала адресованных ей посланий — хранила все, начиная от самой первой записки. Он отправил ей 335(!) писем и записок. Писал в каюте парохода, вагоне поезда, больничной палате (исследователи творчества писателя позже обнаружат внутреннюю связь между его шедеврами последних лет и письмами к Аплаксиной). В последней весточке, отправленной из Киева 21 января 1913 года (Коцюбинский лечился тогда у знаменитого доктора Стражеско), он сообщает: «Дома надеюсь поправиться быстрее и увидеться с тобой. Я стосковался до невозможного. Хоть бы одним глазком увидеть тебя. Из Чернигова напишу, когда буду иметь возможность выехать на прогулку. Как же ты, моя любимая?.. »
Но с переездом Коцюбинского в Чернигов они уже не могли не только видеться, но и переписываться Хоронили Михаила Михайловича 15 апреля. Всю ночь накануне похорон, вспоминает Александра Аплаксина, она «пролежала с открытыми глазами», не в силах справиться с горем. Утром поехала к садовнику, у которого Коцюбинский всегда покупал для нее цветы. Хотела сделать венок, но он никак не получался. И вдруг увидела корзинку с бело-розовыми цветами. Вспомнила: «Цвіт яблуні!» «Я придвинула к себе корзинку и быстро сплела венок из одного лишь яблоневого цвета». На похороны она прийти, естественно, не могла. Шурочке сообщили, что «Вера Устиновна просила от вас не принимать ни венков, ни цветов » Но венок она все-таки передала. И кто-то положил его в гроб «в головах Михаила Михайловича».
В течение нескольких десятилетий на имя Аплаксиной было наложено негласное табу
Письма Коцюбинского Александра Аплаксина хранила в тайнике — в погребе во дворе материнского дома. «Откопал» их литературовед Илья Стебун, он же уговорил Александру Ивановну передать письма в архив Коцюбинского и подготовил их первую публикацию в 1938 году (публикация была неполной — снимались все упоминания о «врагах советской власти» — Грушевском, Терещенко, Шаляпине, о репрессированных сыновьях Коцюбинского — Юрии и Романе). К сенсационной находке многие тогда отнеслись неприязненно и даже враждебно. В течение нескольких десятилетий на имя Аплаксиной было наложено негласное табу
— Для меня Александра Аплаксина — не просто персонаж украинской литературной мифологии, а вполне реальная тетя Шура из мира моего детства, — говорит Михайлина Коцюбинская. — Она была другом нашей семьи и частенько гостила по нескольку дней.
— Как она выглядела?
— Худенькая (хотя в молодости была «пышечкой»), со светлыми и абсолютно незрячими глазами. Ослепла, по ее словам, после того, как упала в бане, ударившись затылком об каменный пол. Произошло отслоение сетчатки. Эту болезнь и сейчас не особенно-то лечат, а тогда тем более Но, несмотря на слепоту, тетя Шура ориентировалась в пространстве, даже шила и писала — листок бумаги складывала гармошкой, на ощупь определяя начало и конец строки. Мы с мамой часто читали ей вслух что-то из классики или новинки из литературных журналов. Александра Ивановна была таким благодарным слушателем!
О письмах Коцюбинского к ней я знала с момента их первой публикации, мне было тогда семь лет.
— Как вы думаете, почему в официальных литературных кругах их встретили «в штыки»?
— Скорее всего, из-за того, что сугубо личные моменты жизни Коцюбинского тогда не принято было афишировать. О донжуанском списке Пушкина говорить можно, это уже легендарная эпоха. А об интимной переписке «зачинателя социалистического реализма», «предтечи пролетарских писателей» (именно так подавался Коцюбинский в советских учебниках) — нельзя. К тому же сыграла свою роль и малосимпатичная личность автора сенсации.
— Но как бы там ни было, при жизни моего отца эти письма были включены в экспозицию музея, — рассказывает Михайлина Фоминична. — В витрине лежало фото молодой Аплаксиной, обрамленное засушенными цветами. И сама Александра Ивановна принимала участие в экскурсиях. Однако после того, как в 1956 году умер отец и директором музея стала дочь Коцюбинского Ирина Михайловна (к тому времени трое детей писателя ушли из жизни, жена умерла от тифа в 1922 году. — Авт. ), в стенах музея нельзя было даже произносить имя Аплаксиной — «соперницы» Веры Устиновны. Ирина Михайловна защищала честь матери. Болезненная острота чувств улеглась лишь со временем. Праправнук писателя Игорь Романович Коцюбинский — нынешний директор музея, рассказывал мне, что женщины однажды все-таки увиделись.
Из письма Михаила Коцюбинского к Александре Аплаксиной:
«
Да, милостивая государыня, у Вас имеется соперница. Блондинка она или брюнетка — решайте сами, но соперница несомненная: это
— Мне кажется, — продолжает Михайлина Коцюбинская, — что в этой шутке намного больше правды, чем, может быть, хотел сказать писатель. Главная любовь его жизни, главная соперница и жены, и возлюбленной — это Литература. Ради нее он готов был рисковать здоровьем и даже жизнью. Уже смертельно больной, за два года до кончины, он в Карпатах собрался путешествовать по Черемошу на «дарабе» — плоту из сплавляемых деревьев. «Бывают случаи, когда дараба разбивается о скалы, — пишет он Александре Аплаксиной. — Но волков бояться — в лес не ходить». И все расхваливает ей лошадку, на которой ездил в горы: «Мой конь-гуцул сходил в такие пропасти, влезал на такие скалы, что я, потом оглянувшись, не хотел верить, что был там. А конь ступает, как балерина, ловко и грациозно »
Он хотел все увидеть своими глазами. И не просто наблюдать со стороны! Попробовать на ощупь, на вкус, почувствовать цвет и запах — чтобы потом передать свои ощущения в прозе Помню, когда впервые путешествовала в Карпатах, рано утром вдруг проснулась от странных, смутно знакомых звуков. Почувствовала: где-то я уже слышала эту мелодию! И тут же вспомнила описание в «Тенях забытых предков» (я люблю их с детства и знаю едва ли не наизусть) — как течет по полонине отара овец, подгоняемая пастухами. Выглянула из палатки — так и есть! Литературное описание ожило в реальности. «Гісь! Гісь! — підганяє ззаду вівчар. Вівці ліниво згинають коліна, тремтять на тонких ніжках і трусять вовну. — Гісь! Гісь!.. — Голі морди, з старечим виразом зануди, одкривають слиняві губи, щоб поскаржитись бозна-кому: бе-е ме-е Треться вовна об вовну, біла об чорну » А вот как овчары делают брынзу из овечьего молока, мне наблюдать не пришлось. Но я знаю этот процесс. Я ВИДЕЛА его «стереоизображение» на страницах повести Коцюбинского. Он владел даром воспринимать жизнь как произведение искусства. И, мне кажется, Сергею Параджанову удалось создать киношедевр по «Теням забытых предков» прежде всего потому, что он обладал таким же природным даром от Бога, как и сам Коцюбинский. Невзирая на разницу в эпохах, национальности, темпераменте Особенно остро я ощутила это, когда переводила на украинский язык сценарий Параджанова по «Intermezzo».
— И каким же был этот сценарий?
— Химерным, весьма далеким от буквы оригинала. Но по духу своему, по ощущению жизни он был очень близок к «Intermezzo» Коцюбинского.
— Премьера параджановского фильма «Тени забытых предков» в кинотеатре «Украина» в сентябре 1965 года, как известно, была очень бурной. Вы знали о готовящейся акции протеста?
— Конечно. Накануне мы собрались втроем — Иван Дзюба, Юрий Бадзьо и я — и решили, что нужно публично заявить об арестах среди украинской интеллигенции. Уже арестовали Ивана Свитлычного, Панаса Заливаху, братьев Горыней На встрече я сказала, что готова выступить. Но предложение отклонили — по той причине, что я женщина, с маленьким ребенком на руках. На премьере тогда выступил Иван Дзюба. По призыву Вячеслава Чорновола, поддержанного Василем Стусом, в знак протеста против репрессий в зале встало немало людей, в том числе и я. К слову, директором кинотеатра в то время была мама поэтессы Ирины Жиленко. Она выделила нам зал. И, конечно, потом ей это аукнулось.
— Как и другим В Киеве ходила грустная шутка: «Кто в „Украине“ не встал, тот потом не сел». Вас, насколько я знаю, вскоре исключили из партии, уволили из Института литературы. И регулярно вызывали на допросы. Скажите, имя помогло вам избежать ареста?
— В какой-то мере, да. Чтобы арестовать человека с такой известной в Украине фамилией, нужно было иметь реальный «состав преступления». Но имя и «мешало» — когда, например, искала работу корректора в техническом журнале, от меня шарахались
Больше двух десятилетий Михайлина Коцюбинская была вычеркнута из творческой жизни и не могла заниматься научной работой. Во время обысков у нее изымали каждый листок. Поэтому все, что удавалось написать, она сразу заворачивала в целлофан и прятала под старый соседский шкаф в коридоре коммунальной квартиры
Порог Института литературы она снова переступила уже в конце
— Михайлина Фоминична, однажды вы признались, что учились у Коцюбинского относиться к жизни, как к произведению искусства. Как бы вы определили жанр своей жизни? Как драму?
— Нет. Как стихотворение в прозе. В широком смысле слова.
— А жизнь Александры Аплаксиной?
— Думаю, у нее тот же жанр
Шурочка Аплаксина не видела фильм «Тени забытых предков», где Маричка поет Ивану: «Iзгадай мні, мій миленький, три рази на днину, а я тебе ізгадаю сім раз на годину». Она умерла в Чернигове в 1973 году в возрасте 93 лет. Замужем никогда не была. Уже после ее смерти в бумагах Александры Ивановны обнаружили два письма Коцюбинского, которые она никому так и не отдала. Из этих писем следовало, что между писателем и его любимой не было интимной близости.
— Помню, уже повзрослев, я однажды спросила у Александры Ивановны, была ли она счастлива, — говорит Михайлина Коцюбинская. — И она сказала, что не променяла бы свое счастье, свой праздник ни на какие другие благополучные варианты. Александра Ивановна не лукавила — она действительно не чувствовала себя обделенной. Наверное, это не каждый сможет понять Чтобы доставить тете Шуре радость, я читала ей вслух Коцюбинского. Она слушала, замерев в кресле. И мне казалось: ее слепые глаза видят что-то, доступное только ей.
2513Читайте нас у Facebook
