Женихи с букетами цветов стояли на центральной аллее, а между ними сновали свахи, объяснявшие, какое приданое дают за каждой барышней
В старом Киеве люди жили открыто. И свадьбы справляли так же: столы расставляли не только в комнатах, а и во дворе, в саду, который имелся тогда почти при каждом доме. Лучшего времени, чем погожий осенний денек, для свадьбы трудно было сыскать. А предшествовала этому событию знаменитая киевская «любовная канитель», длившаяся несколько месяцев — смотрины невест, сватанье и помолвка. «Генеральный смотр» невест проходил на Троицу.
«Студенты знали всех барышень и давали каждой особое прозвище»
Девушки на выданье посещали гулянья в Братском монастыре на Подоле. При этом все знали, что гуляют они там не просто для удовольствия. Сюда же являлись будущие женихи, и само их появление в монастырском саду свидетельствовало о «серьезных намерениях».
«Туда, — пишет о нравах киевской биржи невест Иван Нечуй-Левицкий, — на позднюю службу сходилась вся подольская аристократия, туда сходились все молодые барышни, чтобы показать себя. Надев пышные шелковые платья, широкие и длинные шляпки, похожие на ульи, они приходили каждое воскресенье к Братской церкви. Молодые люди обычно стояли при входе в церковь в два ряда около огромных дверей, до самой колокольни, и без церемоний осматривали каждую даму… Студенты знали всех барышень, которые бывали в Братской церкви, и давали каждой особое прозвище, или по одежде, или по лицу. Одних барышень они звали черненькими, других беленькими, иных гвоздичками или чернобровками».
Дочек хозяина иконописной мастерской напротив академии называли пальмами: «рослые, пышные, с горделивой поступью, лицом настоящие украинки, они действительно казались роскошными пальмами среди других девушек».
Раз в год, на Троицу, здесь же происходил «генеральный смотр» невест. Присматривания и приценивания в этот день оканчивались. Центральная аллея монастыря превращалась в настоящую биржу невест. Женихи с букетами цветов выстраивались густыми рядами на центральной аллее от колокольни до самого собора. Между ними сновали свахи, которые объясняли — за какую невесту сколько и чего дают в приданое. Девицы являлись в сопровождении родителей, знакомых и родичей. Молодой человек, увидев предмет своих воздыханий, подавал знак свахе, и та немедля вступала в переговоры. Если родители не возражали, молодой человек вручал девушке свой букет, получал приглашение в дом, и с этого момента считался уже нареченным женихом.
Еще одна ярмарка невест была в Сретенской церкви на Сенной (теперь Львовской) площади. Однако о ней ходила нехорошая слава — здесь обзаводились не только подругами жизни, но и приятными спутницами на вечер, на месяц, а то и год, пока не надоест. В Сретенской церкви случались скандалы с участием кокоток и весьма известных в городе людей. Молодежь крутила здесь романы с девицами сомнительной репутации. Поэтому жители Верхнего Города предпочитали благопристойные смотры невест на зеленом подворье Святой Софии. Здесь тоже было где погулять, была и своя «смотровая аллея» — от колокольни до собора.
«Вся внутренность моя рвется к Вам»
О жизни влюбленных от помолвки до свадьбы известно мало. Некоторое представление об этом дают старые любовные письма, которые дошли до нашего времени. Один из таких редкостных документов — послание бывшего семинариста, молодого эконома академии Александра Дорогановского к неизвестной нам подольской барышне. Читая его, трудно отделаться от мысли, что перед тобой любовное письмо, а не сочинение юмориста…
«Драгоценное мое поросяточко Машенька! Нетерпимые отлагательства дела мешают мне лететь к Вам, мой пупочек. Вся внутренность моя рвется к Вам. Хочется взглянуть на Вашу мордочку. Вы поразили меня в самую совесть. Посылаю Вам яблок и апельсин для наслаждения Вашей внутренности и желаю радостно танцевать без меня.
Остаюсь любящий Вас с прискорбием по гроб души моей за невозможностью приехать, т. к. у нас в академии заготовка капусты в погребе, и я должен по закону находиться при девках, чтобы не испортили качанов волею Божию. А. До».
Иногда у невесты объявлялся не один, а два и даже три жениха. Надо было что-то решать. На совет собирались родственники и друзья дома. Судили-рядили, но часто ни к чему не приходили. И тогда всей компанией отправлялись в… сумасшедший дом в Кирилловском богоугодном заведении, где в грязной каморке содержался особый больной, общепризнанный в городе прорицатель и ясновидец. Это делалось по примеру москвичей, которые часто ездили за советом к знаменитому юродивому Ивану Корейше, посаженному в сумасшедший дом за неугодное начальству пророчество.
Правда, чаще все-таки киевляне ездили в Лавру и Китаевскую пустынь, к святым праведникам, наделенным даром прозрения. Особым снисхождением к любовной канители киевлян отличался великий юродивый Феофил Горенковский, известный ныне как святой Феофил Киевский. Было время, утверждали современники, когда «ни одна свадьба никогда не начиналась без его благословения». Все пары после помолвки и особенно их родители, терзаемые сомнениями, мечтали навестить святого в Китаевской пустыни. «И каждое слово или совет блаженного, как бы он ни был суров или неудобен, принимался поклонниками без всякого раздумья, как вещий глас с небес, и был выполняем ими в беспрекословной точности».
Удивительной прозорливостью прославился также старец Алексий Шепелев, известный теперь как святой Алексий Голосеевский. Его пророчества отличались крайним лаконизмом. «В мае месяце 1914 года, — пишет его биограф, — приходит к отцу Алексию одна монахиня с родным братом офицером. Офицер желал жениться, и сестра привела его к батюшке взять на это благословение. Но отец Алексий ему сказал: «Нет, подожди: через два месяца будет война!»
При обручении вместо настоящего жениха мог быть подставной
Своеобразные брачные обычаи существовали среди студентов Киевской духовной академии и семинарии. По традиции, если умирал приходской священник, его приход на какое-то время оставался за одной из незамужних дочерей, и ей давалось право найти себе мужа среди выпускников семинарии — с тем, чтобы тот занял вакантное место и стал опорой осиротевшей семьи.
Часто случалось, что в момент смерти кормильца нужного жениха в округе не было. Тогда, как писал мемуарист, «нарежут и нажарят кур и поросят, напекут пирогов и булок, нацедят из бочонков разных наливок и с этим грузом на лучших лошадях и отправляются в город, хотя бы в Киев. В Киеве останавливаются они на постоялом дворе Афанасия Ивановича Каткова на Братской улице, занимают просторный номер и посылают своего кучера в семинарию уведомить дальнего родственника или близкого знакомого семинариста о своем прибытии, а равно и о цели такового».
Старинный ритуал смотрин, помолвки и благословения упрощался в таких случаях до предела. Близкий родственник или знакомый студент брал на себя роль свата и тут же созывал на экстренные смотрины всех подходящих, на его взгляд, семинаристов. Одному из них вскоре и выпадал жребий.
«К полуночи все гости становятся развязно непринужденными и веселыми, — пишет мемуарист, — многие пьют, а иные затевают ученые споры, переходящие иногда в ссоры. А хозяйка знай подносит да подносит:
— Да вы, господа, лучше выпейте, чем спорить. А вы попробуйте этой сливяночки!
— Выпить, так выпить. Ну, давай чокнемся!
Сливяночка оказывает свое благотворное действие на спорящих и умиротворяет их до того, что многие из гостей «складывают кости» тут же в номере».
Довольно смело обходились со свадебными обычаями и в том случае, если поповна уже имела жениха-семинариста, но он сдавал в это время экзамены и отлучиться из города никак не мог. Чтобы сохранить вакантный приход и обезопасить себя от конкурентов, предприимчивый жених… посылал к невесте своего друга. И тот, в предвкушении праздничных пирогов и ароматных наливок, отправлялся с заветными кольцами к чужой невесте. Объяснял ей суть дела. И дарил перед образами первый поцелуй суженого. Горожане возмущались таким отношением к обряду. Но семинаристы им резонно отвечали: «Если на свадьбах за отсутствием настоящих родителей фигурируют «посаженые», то почему не допустить, чтобы за отсутствием настоящего жениха при обручении фигурировал подставной?»
Со временем в старых свадебных обычаях появлялись новые черты, а что-то вовсе исчезало. Большой знаток старины академик Дмитрий Лихачев писал, что, когда он впервые увидел картину Кустодиева «Троицын день», то не сразу догадался, что именно на ней изображено. «То, что день на этой картине изображен праздничный, — это видно сразу, — замечает ученый. — Но почему Троицын день? Чинно идет купеческая семья. Впереди мать семейства с дочерью лет 18-ти. Тут же им стараются передать цветы молодые люди, заглядывающиеся на девушку»… И только вспомнив рассказы матери о показах невест в старину, ученый наконец понял сюжет понравившейся ему картины. Кустодиев еще видел красочные патриархальные обряды смотрин и помолвок, а Лихачев о них только слышал. В его время люди уже знакомились и женились по-другому.
357
Читайте нас у Facebook
