Геннадий трошев: «кому нужна моя книга лет через десять? Одному богу известно, сколько мне еще жить на этом свете. Чего ждать? »
В 2003 году в интервью «Известиям» генерал Трошев, отвечая на вопрос, почему он взялся за написание книги о войнах в Чечне именно сейчас, сказал: «Кому нужна моя книга лет через десять? Одному Богу известно, сколько мне еще жить на этом свете. Чего ждать? Я чувствую — книга нужна сегодня, сейчас. Пока родные и близкие погибших на войне ребят задаются вопросами: за что и как они сражались, кто в этом виноват? А вы предлагаете мне ждать пенсии, чтобы обезопасить себя от начальственного гнева… » После этих слов генерал прожил пять лет. 14 сентября 2008 года он летел из Москвы в Пермь в том самом самолете, который разбился при заходе на посадку в аэропорту Перми, похоронив под своими обломками 88 человек. По одной из версий, которая активно обсуждается на российских интернет-сайтах, авиакатастрофа была якобы не случайной, а спланированной акцией, направленной на уничтожение Геннадия Трошева, едва ли не самого известного военного в России. Бывший командующий Северо-Кавказским военным округом, Герой России генерал-полковник Геннадий Трошев был одним из командиров российской армии в обеих чеченских кампаниях, но после второй его «разжаловали», назначив главным казаком страны. В России говорят, что в отместку за откровенность генерала, с которой он описал ход военных кампаний в Чечне в своей книге «Моя война. Чеченский дневник окопного генерала». Те, кто выдвигают подобные предположения, очень сомневаются, что версия о покушении на Трошева, летевшего рейсом «Москва-Пермь», подтвердится. А насколько предположения обоснованны, «ФАКТЫ» предлагают читателям сделать вывод самостоятельно, публикуя фрагменты книги Геннадия Трошева, которая вышла в издательстве «Вагриус» и стала настоящим бестселлером в России — она уже четырежды переиздана.
«В мирное время все хорошие, умные, смелые, а когда начались боевые действия — в кусты. Такое бывает и у генералов»
«… Любые войны начинают и заканчивают политики. Можно ли считать принятое в декабре 94-го политическое решение о вводе федеральных войск в Чечню авантюрой? В какой-то мере — да. Начиная с 1991 года, когда Джохар Дудаев (президент самопровозглашенной республики Ичкерия. — Ред. ) пришел к власти, в республике царили хаос и произвол. А после того как Чечню покинули части Российской армии (1992 год), оставив огромное количество боевой техники, склады боеприпасов, — стало ясно, что новый чеченский правитель рано или поздно воспользуется этим арсеналом. И действительно, генерал сразу же стал создавать свои вооруженные силы, исподволь готовиться к войне. А в Москве политики делали вид, будто ничего особенного не происходит. Пока ситуация не дошла до точки взаимного неприятия… И в штабы федеральных войск ушли директивы о подготовке и проведении операции по уничтожению вооруженных бандформирований. На рассвете 11 декабря 1994 года наш сводный отряд начал движение в Чечню.
Уже к полудню поступили тревожные доклады: на мосту, при въезде в г. Назрань, по колонне машин открыта стрельба из автоматического оружия. Появились первые жертвы войны в Чечне. На других направлениях выдвижения такая же картина: из-за живого щита, составленного из стариков, женщин, детей, выскакивали мужчины с заточенными металлическими штырями и протыкали колеса, специальными крючьями обрывали трубки бензопроводов и тормозов. В общем, в те дни Ингушетия превратилась в очаг сопротивления. Уже только по одному этому признаку стало понятно, что походным маршем в Чечню нам не войти и что не получится пальнуть пару раз в воздух, и на этом все закончится. Именно метод устрашения лежал в основе спешно утвержденного плана операции. Как позже выяснилось, его одобрили на самом верху без единого замечания. Потому что никто толком в план и не вникал.
Неразбериха стояла и в самом командовании объединенной группировкой федеральных войск. Павел Грачев (министр обороны РФ в 1992-1996 годах. — Ред. ) в свое время вcпоминал: «Открыто с самого начала против ввода войск выступал только Борис Громов (замминистра обороны России в 1992-1995 годах. — Ред. ), но и он не подавал в отставку до поры до времени, выжидал. Еще до ввода войск руководить операцией я назначил командующего войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-полковника Митюхина. А сам его подстраховывал. Но Митюхин, когда под станицей Слепцовской началась стрельба, запаниковал. Начал орать на подчиненных, растерялся. Я пробовал успокоить — не вышло. Потом позвонил ему: ты, говорю, видимо, «заболел», садись на вертолет и лети в Ростов. Сам начал командовать. Но ведь я не мог, бросив все, заниматься только Чечней. Приглашаю первого заместителя командующего сухопутными войсками генерала Воробьева. В Моздоке он отвечал за подготовку частей к боям. На совещаниях в штабе всегда четко и очень толково делал доклады: товарищ министр, такие-то части готовы идти в наступление, такие-то еще готовятся… Я объяснил ситуацию: Эдуард Аркадьевич, Митюхин заболел, сам Бог велит вам возглавить операцию. И тут мой дорогой генерал Воробьев, сильно покраснев и помолчав секунд 15-20, вдруг заявил: командовать отказываюсь. Как так? Я вам приказываю! А он: войска не подготовлены. Как это? Почему раньше молчали? Вот ваши доклады, значит, вы меня обманывали? Вы знаете, чем это грозит? 15 лет или расстрел… Как хотите, отвечает, так и оценивайте, командовать не буду. В общем, отправил его в Москву, пригрозив судом. Он щелкнул каблуками… В мирное время все хорошие, умные, смелые, а когда начались боевые действия — в кусты. Такое бывает и у генералов.
20 декабря 1994 года командующим Объединенной группировкой войск в Чеченской Республике был назначен генерал-лейтенант Александр Квашнин. Его назначение было радикальным шагом в кадровой политике Павла Грачева. Но если бы министр тянул, сомневался, крови наших солдат пролилось бы несравнимо больше.
«До сих пор помню слова одного из офицеров, томившегося восемь месяцев в плену: «Об одном просил Бога — быстрее умереть… »
В конце декабря в боях за Грозный появились первые пленные, вокруг которых развернулись баталии с участием московских политиков, правозащитников и журналистов. Особо недобрую роль в этом сыграл тогдашний уполномоченный по правам человека Сергей Ковалев, который открыто призывал наших солдат сдаваться в плен под его могучие гарантии освобождения. А о том, что их ждет в плену у «добрых» чеченцев, особо и не задумывались. Мне до сих пор памятны слова одного из офицеров, томившегося восемь месяцев в яме под Шали: «Об одном просил Бога — быстрее умереть… » Об избиениях, садистских пытках, публичных казнях и прочих «прелестях» чеченского плена говорить можно долго — читателя этим не удивишь. Но вот отрубание голов, снятие кожи и скальпов с живых солдат, распятые тела в окнах домов — с таким федеральным войскам впервые пришлось столкнуться в Грозном. К сожалению, мы не готовили наших солдат к тому, что их может ожидать в плену. Но почему? Боялись травмировать психику, вселить в сердца страх? Да нет, по давней российской привычке надеялись на авось.
Одним из любимых зрелищ боевиков в первую войну были драки между невольниками. Думаю, особо стоит сказать и об этом. Боевики часто устраивали что-то вроде гладиаторских поединков, выиграешь — будешь жив, а проиграешь — значит, сам выбрал смерть. Чтобы сохранить жизнь, некоторые узники соглашались принять ислам. Потом «новообращенцы» в телевизионных интервью рассказывали, что быть мусульманином — значит, служить истине, что Россия — агрессор и в Чечне занимается неправедным делом, а вот чеченцы (т. е. бандиты) праведники, они ведут священную войну против гяуров. Не говорили только об одном нюансе: принятие ислама окроплялось кровью: перед тем как принять ислам, пленник должен был застрелить или зарезать своего же товарища-пленного. Так что смена вероисповедания в тех условиях была не только религиозным актом.
Но как ни старались дудаевцы морально сломить наших солдат и офицеров, им это не удалось. Даже в первые дни штурма Грозного, когда многих охватил страх и отчаяние от безвыходности ситуации, проявлено немало примеров мужества, стойкости. Танкист лейтенант В. Григоращенко — прототип героя фильма А. Невзорова «Чистилище», распятый на кресте, навсегда останется образцом для нынешних и будущих защитников Родины. Тогда в Грозном дудаевцы искренне восхищались офицером из бригады спецназа СКВО, в одиночку сдерживавшего натиск неприятеля. «Все! Хватит! Молодец! — кричали окруженному и раненному русскому воину. — Уходи! Мы тебя не тронем! Мы вынесем тебя к твоим!» — пообещали чеченцы. «Хорошо, — сказал лейтенант. — Согласен. Идите сюда!» Когда те приблизились, офицер подорвал и себя, и боевиков гранатой. Нет, ошибаются те, кто утверждал, что в результате «новогоднего» штурма федеральные войска были разгромлены. Да, мы умылись кровью, но показали, что и в нынешнее время — время размытых идеалов, в нас жив героический дух предков.
К апрелю боевики были вытеснены к предгорьям Главного Кавказского хребта. Несмотря на понесенные потери и отсутствие сплошного фронта обороны, дудаевцы сумели выставить минно-взрывные заграждения, укрепить опорные пункты (расположив их в том числе и в жилых домах) и передислоцировали технику и артиллерию. Судя по этим деталям, они готовились к войне в горах, готовились и федералы. Хотя весной 95-го мы все же надеялись, что дудаевцев можно склонить к сдаче оружия и прекращению сопротивления. В переговорном процессе довелось участвовать и мне, я первым из командования группировки встретился с Масхадовым (первый замначальника Генштаба Вооруженных сил «дудаевской» Чечни. — Ред. ). Изложил свою точку зрения, Масхадов — свою. Позиции наши не сошлись, да и полномочий на это у нас — никаких. Поэтому условились организовать встречу на более высоком уровне — Дудаева и Грачева. Пусть пообщаются. Может, это принесет какую-то практическую пользу, меньше людей погибнет… Позже Масхадов рассказал мне, что Дудаев был абсолютно безразличен к таким переговорам. Но я-то наивно считал, что позицию Аслана разделяет Джохар! И, соответственно, переговорил со своим министром обороны: так, мол, и так, Масхадов хочет встретиться с вами. «Хорошо, — согласился Грачев, — мы пойдем с ним на переговоры». И назначил время.
Я взял с собой радиостанцию и выехал с охраной в условленное место. Мы свиделись в Новых Атагах. Я обеспечил Масхадову связь с Грачевым. Переговорив лично, они условились о предварительной дате встречи. А я должен был сообщить уже конкретный день и час. Схема планировалась такая: я прилетаю в Новые Атаги на вертолете, остаюсь там, а Масхадова увозят к Грачеву на этом же вертолете. Я жду, пока Масхадов вернется живым и здоровым. О своем «заложничестве» я ничего не знал, даже не догадывался. Мне сам Масхадов об этом рассказал, но никто из наших — ни Грачев, ни грушники, ни фээсбэшники, даже словом не обмолвились по этому поводу. Держали в секрете. А Грачев на встречу так и не приехал. Но это, как говорится, дело десятое. Главное в том, что мой противник — Масхадов — вел себя со мной честнее, чем свой министр обороны.
Встречались мы с Масхадовым и уже будучи уполномоченными на это центральной властью. Во время одной из таких встреч он мне говорит: «Геннадий, мы с тобой военные люди, мы можем договориться не стрелять друг в друга, обменяться пленными и ранеными. Но вывести войска и сдать оружие — нет, не наш с тобой уровень… » Мы долго спорили, потом разговор зашел о семьях. Аслан рассказал о своей жене, детях… «А как отреагировал Дудаев на наши с тобой переговоры?» — поинтересовался я. «А никак. Он даже не спросил, о чем мы с тобой говорили… Думаю, ни ему, ни Ельцину не нужен мир… »
«Кто наш главный противник: бандиты в горах или предатели в сановной Москве?»
И боевые действия продолжались. Потом снова переговоры. Так было после блокирования Грозного, после успешного наступления на Шали, после форсирования Аргуна… Я считаю, что тогда, во время первой чеченской кампании можно было окончательно дожать бандитов. Но даже когда началась Шатойская операция, нам вставляли палки в колеса. Кое-что разъясняет перехват разговора Масхадова с одним из полевых командиров. Последний сообщал, что его отряды больше не могут сдерживать русских. «Выручайте, срочно!» Масхадов ответил буквально следующее: «Продержись до девяти утра. Все будет нормально. Мы договорились: объявят мораторий». Ни я, ни Куликов не знали еще о предстоящем событии, а Масхадов уже знал. Эти словно врагом спланированные остановки, эти украденные у армии победы — самая острая, после людских потерь, боль.
Как воевать, если достигнутый кровью успех напрочь перечеркивался совершенно ненужными «переговорами»? «Кто наш главный противник: бандиты в горах или предатели в сановной Москве? — распалился один из моих подчиненных генералов, узнав о моратории. Плечи у боевого генерала опустились, желваки пошли ходуном. — Мне просто плакать хочется, что же они творят?»
Глубокой ночью, после получения приказа из Москвы о прекращении огня, командующий Объединенной группировкой войск А. Куликов стал звонить Черномырдину. Сонный, измотанный за последние дни премьер взял трубку. Он еще не успел отойти ото сна, а Куликов в ухо дятлом долбит: «… Нельзя прекращать огонь, Виктор Степанович! Трошев высадил десант, люди находятся в горах. Если прекратим поддерживать их авиацией и артиллерией, то обречем ребят на погибель!.. » Виктор Степанович слушал-слушал и наконец сорвался: «Это решение Верховного! Ваше дело — выполнять приказ, а не обсуждать его! В девять ноль-ноль прекращайте огонь артиллерии, авиацию — на прикол! Максимум, что я вам разрешаю, — отвечать автоматным огнем на огонь противника. Все! Разговор закончен!.. »
Казалось, все — «труба» нашему десанту, «труба» идее, за которую сложили головы воины, «труба» замыслу добить бандитов в районе Шатоя… Другой на его месте давно спасовал бы перед такой «безысходностью», но Анатолий Сергеевич продолжал упорствовать. Связавшись со мной, сказал: «Значит, так, Геннадий Николаевич. Я — командующий группировкой войск, и я беру всю ответственность на себя. Бей их, гадов, всеми средствами! Нужна авиация — поднимай в воздух, нужна артиллерия — круши бандитов снарядами. Не бойся. Я за все отвечу. Москва далеко, а нам тут, на месте, виднее… »
Утром наш десант обрушился с гор на головы боевиков, как снежная лавина. Бандиты запаниковали. Одновременно радиоэфир накалили вопли чеченских лидеров, жаловавшихся своим благодетелям в Москве на своенравие генералов, дескать, Куликов неуправляемый. «Эдак он скоро и Кремль будет бомбить. Дождались Бонапарта?!» — звучали по космической связи провокационные тирады…
Ближе к полудню на меня вновь вышел Анатолий Куликов: «Все, Геннадий, стой! Больше держаться не могу. Давят, сил нет. Останавливай всех и закрепляйся». Те несколько часов, которые отвоевал у политиков Куликов, фактически решили исход дела в нашу пользу. Москва не забыла его упрямства. В конце концов его сместили с должности командующего… путем повышения — назначили министром внутренних дел. Лишь бы от Чечни подальше.
А бандиты, почувствовав, что федеральный центр «буксует», обнаглели. За время действия моратория командованию боевиков из разрозненных и деморализованных отрядов удалось собрать четыре относительно крупные группировки, пополнить их «добровольцами», вооружением, боеприпасами. Мы все отчетливее понимали, что это не конец противостояния. И вскоре получили от разведки сообщение, что чеченские вооруженные формирования приурочили ко дню инаугурации Президента РФ
(9 августа 1996 года) серию террористических акций в Грозном: в Москве — ельцинский триумф, а у нас — трагедия.
Накапливание боевиков в пригородах Грозного началось задолго до августа, часть из них проникала в город под видом мирных жителей и беженцев. Федеральные войска приступили к окружению группировки боевиков, сосредоточившейся в городе. Все дороги из города (а их более 130) минировались. Генерал Пуликовский, командовавший группировкой федеральных войск, обратился к жителям с предложением покинуть город в течение 48 часов по специально предоставленному «коридору» через Старую Сунжу. В беседе с журналистами командующий изложил свое видение решения чеченского конфликта: «Мы не намерены дальше мириться с наглыми и варварскими действиями бандформирований, продолжающими сбивать наши вертолеты, совершать дерзкие диверсии, блокировать российских военнослужащих. Из сложившейся сегодня ситуации я вижу выход только в силовом методе». Он подтвердил, что по истечении срока ультиматума и выхода гражданского населения «федеральное командование намерено применить против бандитов все имеющиеся в его распоряжении огневые средства, в том числе авиацию и тяжелую артиллерию». И резюмировал: «Мне больше не о чем говорить с Масхадовым, который выдвигает неприемлемые для нас условия и считают Россию врагом Чечни». В решимости генерала бандиты не сомневались, его слова по-настоящему напугали многих полевых командиров, которые тут же прибыли на переговоры, просили предоставить «коридор» для выхода в горы. «Не для того я вас окружал, чтобы выпускать. Или сдавайтесь, или будете уничтожены!» — ответил командующий.
Не мог скрыть своего смятения и Масхадов, в те дни он особенно охотно и много общался с журналистами: «Реализация угроз генерала Пуликовского не принесет славы российскому оружию, а лишь еще больше усугубит ситуацию, загнав ее в тупик». И здесь на военно-политической арене появился новоиспеченный секретарь Совета безопасности России А. Лебедь, наделенный к тому же полномочиями представителя Президента РФ в Чеченской Республике. Александр Иванович прибыл в тот момент, когда, по сути, решалась судьба всей чеченской кампании. Он критически отнесся к ультиматуму Пуликовского, заявив журналистам, что не имеет к этому никакого отношения, и вообще дистанцировался от всего, что говорит и делает генерал. Тем не менее Константин Борисович попытался отстоять свою позицию. Однако в тот же день в Москву, Верховному, было доложено, что жесткая позиция командующего объясняется не военной необходимостью, а личными мотивами: дескать, в Чечне у генерала погиб сын-офицер, и теперь им движет жажда мести, что ради удовлетворения амбиций он готов весь город стереть с лица земли. По коридорам власти в Москве поползли слухи о генерале, заразившемся чеченской «бациллой кровной мести». Пуликовского, мягко говоря, отодвинули от руководства группировкой войск.
Александр Лебедь и приехавший с ним Борис Березовский, пользовавшиеся, как известно, особым расположением президентской администрации, сломили упорство командования. Два столичных чиновника установили в Ханкале свои порядки, как бы утверждая на практике принцип: «Война слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным». Профанация чеченской кампании достигла своего апогея. Боевиков и на этот раз не удалось добить. Уже через несколько дней после приезда Лебедь подписал с А. Масхадовым в Хасавюрте соглашение, которое по сути своей было не более чем пропагандистским блефом.
Войска, поспешно погрузившись в военные эшелоны, покидали пределы Чечни. В декабрьские дни 1996 года последние части федеральной группировки были выведены из республики. Самопровозглашенная Ичкерия приступила к созданию своих регулярных вооруженных сил. «Независимость» Чечни де-факто закрепили состоявшиеся с согласия Москвы президентские выборы 27 января 1997 года, на которых один из лидеров чеченских боевиков А. Масхадов получил большинство голосов избирателей… В 1999 году мы вынуждены были вернуться в Чечню, чтобы уничтожить террористов, организовавших и осуществивших серию взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске…
Материал подготовил Сергей БОЧКАРЕВ, специально для «ФАКТОВ»
514Читайте нас у Facebook
