Марк захаров: «очень не хватает саши абдулова. Хоронить мальчишку, которого вывел на сцену и который стал затем народным кумиром, раньше не доводилось»
Первого октября московский «Ленком» открыл очередной сезон премьерой спектакля «Визит дамы» по пьесе Фридриха Дюрренматта. А 13 октября в театре ждут визитеров обоих полов: Марк Захаров, худрук славного коллектива с Малой Дмитровки, отмечает 75-й день рождения и 35-летие работы в театре. Хороший повод оглянуться и вспомнить, что было и как стало.
«Я хорошо помню, каково жить в постоянной нужде»
— Незаменимых нет, Марк Анатольевич?
— Есть. Никто не заменит Евгения Леонова, Татьяну Пельтцер, Александра Абдулова. Да и Николая Караченцова… По крайней мере, для меня.
— Тем не менее месяц назад вы в тысячный раз сыграли «Юнону и Авось», обойдясь без помощи «незаменимого» Караченцова.
— Вы же знаете… Николай Петрович не может выходить на сцену после тяжелой травмы, полученной три с половиной года назад. Премьера «Юноны» состоялась в 1981-м, и из первого состава остался лишь один человек — гитарист и вокалист Александр Садо. Перед началом тысячного выступления я специально поднялся на сцену, чтобы представить Сашу как самого долгопоющего ассирийца Российской Федерации. Меня буквально смели шквалом аплодисментов. Наверное, так на III съезде комсомола встречали Ленина. Или теперь Диму Билана. Когда сталкиваюсь с подобной реакцией, становится немножко смешно. Словом, юбилейный спектакль прошел в триумфальной обстановке, мы заранее решили, что сыграют оба дублера Караченцова — Певцов и Раков. Элемент соревновательности пошел на пользу, Дмитрий и Виктор в тот вечер, как говорят в цирке, поймали кураж.
— Лукавите, Марк Анатольевич, называя двух народных дублерами.
— Вы правы, это больше похоже на реверанс в сторону Коли.
— Николай Петрович так ни разу и не увидел «Юнону» из зрительного зала?
— Думаю, ему тяжело и неприятно было бы на это смотреть. Говорят, у оперных певцов устают связки, когда они со стороны слушают чужое исполнение. Колина жена Людмила Поргина предлагала поставить спектакль, в котором ее муж молча присутствовал бы на сцене, реагируя на происходящее мимикой и жестами. Шоу наверняка был бы гарантирован аншлаг, но я отказался от идеи, что-то меня смутило.
— Кроме Караченцова «Ленком» в последнее время потерял еще одну приму — Абдулова. И последнего, увы, безвозвратно.
— В моей жизни случались болезненные прощания с людьми, но хоронить мальчишку, которого вывел на сцену и который затем стал народным кумиром, еще не доводилось. Знаете, Саша часто мне снится.
— Как?
— Светло. Абдулов мог быть разным, но ко мне обычно поворачивался лучшей стороной. Его любили в труппе, нам всем не хватает Саши. Он до конца верил, что сумеет сыграть Кочкарева в «Женитьбе», но сил уже не осталось.
— А вы надеялись, что болезнь отступит?
— Всегда ждешь чуда. И в Израиле, где Саша лечился, его обнадеживали. А потом он поехал к каким-то знахарям, кажется, в Киргизию, и я понял: все, это последняя соломинка… Разумеется, смерть близкого человека не оставила меня равнодушным. Другие события, случившиеся в последние годы, задевали не столь сильно, наверное, с возрастом я стал менее эмоционально восприимчив. Хотя мировой финансовый кризис почему-то всколыхнул, словно я олигарх или обладатель миллионных счетов в банках. Моя жизнь поделена на два периода: когда занимал деньги у друзей и когда перестал. Вторая фаза началась с «Обыкновенного чуда», но я хорошо помню, каково жить в постоянной нужде.
Еще больно ударила по нервам история с Грузией. Я не политолог, не могу судить профессионально, но интуитивно чувствую: где-то наверху допустили ошибку, которая непременно аукнется.
— Где вы, кстати, были 8 августа сего года?
— В Германии. Внимательно смотрел репортажи из зоны боевых действий, слушал комментарии официальных лиц, следил за интонациями и сразу отметил выражение «принуждение к миру», заметно обогатившее лексикон политиков, журналистов и дипломатов. А вскоре вместе со всеми узнал имя главного врага русского искусства. Им стал Вахтанг Кикабидзе, отказавшийся принять орден Дружбы. Почему-то мне вспомнился последний российский император, любивший носить черкеску с газырями. Попытался представить Медведева или Путина в таком одеянии. Получилось плохо.
«При внешней меланхолии в толпе могу вести себя агрессивно»
— Значит, пребываете в привычном миноре, Мрак Анатольевич?
— Мы ведь живем не только политикой или курсом доллара к евро. В моей жизни есть «Ленком», и я преисполнен оптимизма в ожидании ближайшего будущего. Театр начал новый сезон, все пока идет складно. Вот Александр Морфов поставил спектакль «Визит дамы». Это второй опыт нашего сотрудничества. Первым было «Затмение» по роману Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки». Морфов — человек отважный, я не взялся бы за такой материал после фильма Милоша Формана. Между тем авторитетные люди говорили мне, что Абдулов в каких-то моментах даже переиграл Николсона. Я, правда, не очень понял, в чем именно, но все-таки… Поэтому рассчитываю, что и «Визит дамы» удастся.
— Вмешивались в работу над спектаклем?
— Даже на репетициях не появлялся.
— Это ваше правило?
— Применительно к Морфову. Он самостоятельный художник. Зачем мешать? Я ведь помню, как складывались мои взаимоотношения с худруками, когда делал первые шаги в режиссуре.
— Вы о Гончарове?
— Об Андрее Александровиче. На моих репетициях он стоял за портьерой и следил, что происходит на сцене. Тем не менее «Разгром» дожил до премьеры и даже не был закрыт благодаря счастливому стечению обстоятельств в лице главного партийного идеолога Суслова, неожиданно поддержавшего спектакль. Потом мы играли его в Румынии, и Николае Чаушеску проникновенно сказал исполнителю главной роли Армену Джигарханяну: «Да, тяжело нам, командирам… » Румынский диктатор оказался прав: вскоре ему стало совсем несладко.
— Почти двадцать лет с того момента прошло.
— Ощущение, будто прожил несколько эпох. С другой стороны, так и есть. Я ведь помню Сталина на трибуне Мавзолея. Еще до войны. И то, как в 53-м хоронили вождя народов. Неожиданно обнаружил, что при внешней меланхолии в толпе могу вести себя агрессивно. На подходах к Колонному залу, куда поместили гроб с телом генералиссимуса, стояли грузовики, чтобы как-то сдерживать людей, не допустить давки. Эти автомобили почему-то вызвали у меня приступ животной ярости. Если бы в ту минуту кто-то вложил мне в руку камень или коктейль Молотова, без колебаний метнул бы. Потом долго анализировал свое поведение и с тех пор не люблю большое скопление народа на улицах, ощущаю смутную тревогу. На моей памяти была лишь одна радостная и по-настоящему счастливая демонстрация — в день полета Гагарина в космос. Я тоже вместе со всеми ходил на Красную площадь.
— А когда в последний раз вас что-то трогало до слез?
— Пожалуй, в 1949 году. Я из поколения, в котором у каждого кто-то из родственников обязательно сидел по 58-й статье. В нашей семье ГУЛАГ прошел отец. Правда, он отделался сравнительно легко, остался жив, успел повоевать на фронтах Великой Отечественной, демобилизовался, вернулся к нам с мамой. Потом началась очередная серия борьбы с космополитами, и папе велели убираться из Москвы. Я провожал его, и когда поезд отъехал от перрона, предательски защипало глаза. Еще слезы навернулись после операции на сердце. Но это не эмоции, чистая физиология, реакция организма на пережитый стресс. Врачи говорили, что теперь и птички будут петь для меня по-другому, и солнце светить. Силился это почувствовать, но, признаться, не преуспел. Впрочем, до сих пор стараюсь получать позитивные впечатления от того, на что раньше не обращал внимания. А вдруг завтра все закончится? Правда, меня успокоил Владимир Войнович, которому аналогичную операцию сделали двумя годами раньше. Я как-то спросил, какой срок гарантируют нам врачи. Володя ответил: «Следи за мной». Этим теперь и занимаюсь. Рад, что Войнович увлекся живописью, не теряет интерес к жизни. Значит, и мне негоже.
— Но сюда, в «Ленком», приходите по привычке?
— Года четыре тому прочел в интервью известной голливудской актрисы неожиданную фразу: «Боюсь умереть в нищете». Сначала удивился, а потом подумал, что тоже не хочу подобной смерти. Вроде бы мне это не грозит, но разве можно сегодня за что-то поручиться? Некоторое время назад к нам в театр приходил Дмитрий Медведев. Еще не будучи президентом. Разговор зашел о том, как порой нескладно покидают мир люди известные, многого в прошлом добившиеся. Дмитрий Анатольевич сказал, что на самом верху думают о проблеме, даже хотят составить список тех, кому надо безотлагательно помочь.
«Уже зим десять подряд планирую встать на лыжи»
— Вы попали в число особо опекаемых персон?
— Я же не о себе персонально хлопотал. Как ни странно, меня сильно расстроила промелькнувшая недавно информация о кончине Григория Романова, бывшего партийного босса Ленинграда. Никогда не питал симпатий к человеку, травившему Георгия Товстоногова и душившему питерскую интеллигенцию, но мне показалось несправедливым, что последние годы жизни Романов провел в бедности. Неверно это.
Конечно, иду в театр не ради куска хлеба. Верю, что по-прежнему могу принести пользу актерам, чем-то обогатить репертуар «Ленкома». Перед гастролями собираю труппу, включая художественно-постановочную часть, провожу с ней некую психотерапевтическую операцию.
— Полагаете, Инне Чуриковой и Олегу Янковскому это нужно?
— Им — нет, а молодым людям, надеюсь, да. Как показывает опыт, грубые нарушения дисциплины и этики случаются на гастролях. Александр Островский определил это замечательным словом «отвага». Вот и прошу обходиться без лишних подвигов. Без них как-то спокойнее.
— За коллегами следите, Марк Анатольевич?
— Не за всеми. С любопытством влезал в «Практику» Боякова. Театр Фоменко важен для меня. Как, наверное, и то интересное, что делают в «Современнике». Плюс Женовач. Смотрел его «Захудалый род». Сергей провел экскурсию по театру. Замечательное помещение, позволяющее зародить новый очаг культуры в столице.
— У вас тоже неплохой домик. Правда, соседей к себе под крышу напустили: сначала ресторан приютили, потом фитнес-клуб, затем еще один, уже ночной.
— Приходится зарабатывать на аренде. С одними постояльцами расстаемся, других берем. А ресторан в здании «Ленкома» находился почти всегда. Только названия менялись и хозяева.
— Наверное, кормят вас бесплатно?
— И это слегка удручает или, как сейчас говорят, напрягает. Поэтому стараюсь заходить туда пореже. Фитнесом не пользуюсь, хотя наш директор агитирует. Марк Варшавер — активный и современный человек. Деньги хорошо считает. Говорю ему: «Надо бы кофеварку купить». Отвечает: «У нас одна уже есть». Отказал, словом, не дал денег. Я оценил. Должен же кто-то думать о финансах, иначе и прогореть недолго. Хотя нам грех жаловаться: цены на билеты подняли, но зал все равно полон, постоянные аншлаги. Так продолжается, по сути, с премьеры «Тиля», сыгранного в 1974 году. С того спектакля началась новая жизнь «Ленкома». Я понял это, случайно подслушав диалог театральных гардеробщиц. Одна говорила другой: «Раньше-то к нам в валенках ходили, а теперь в болонье».
— Культур-мультур?
— Ну да. Публика изменилась. Был момент, мы хотели повесить колпачок Тиля на занавес, как Чайку во МХАТе. Потом отказались, чтобы не выглядеть излишне претенциозно. Ни к чему повторяться.
— Все когда-то заканчивается, Марк Анатольевич…
— Понимаю, и мне придется уйти. Но сам форсировать процесс не стану. Пусть все идет естественным путем. Да, после моего, скажем так, исхода в мир иной театру будет тяжело. Но жизнь не остановится, все образуется. Закономерность бытия. Ведь, если взглянуть на вопрос с философских позиций, придется признать: незаменимых все же нет… Впрочем, стараюсь не углубляться в дебри. Пока вот собираюсь научиться кататься на лыжах.
— Горных?
— С вашего позволения начну с беговых. Правда, встать на них планирую уже зим десять подряд. Но тут ведь важна готовность. Хочу, значит, живу…
В еженедельнике «СОБЫТИЯ» (»ФАКТЫ» по понедельникам), который выйдет 13 октября, читайте самые интересные отрывки из книги Марка Захарова «Театр без вранья».
273
Читайте нас у Facebook
