Вия артмане: «сейчас моя жизнь совершенно разрушена — нет денег, нет здоровья»
Накануне вечером по телевизору в энный раз крутили «Театр». А утром мы с собкором «Комсомольской правды» по Прибалтике Кареном Маркаряном отправились в гости к актрисе, сыгравшей Актрису. Вия Фрицевна по телефону подробно объяснила, как найти ее дом, и все же нам пришлось изрядно поплутать по проселкам, пока удалось отыскать хутор Маерс Дарзине. Артмане ждала у порога. В дом заходить не стали: через час у Вии Фрицевны начиналась репетиция в театре, а до Риги — ехать и ехать.
К сожалению, это было последнее интервью великой актрисы. 11 октября на 80-м году жизни Вия Артмане скончалась. Ее похоронили на Покровском клад-бище в Риге по православному обычаю, как она сама того хотела. Проститься с любимой актрисой пришли несколько тысяч человек. Столица Латвии давно не видела такого прощания. Отпевание состоялось в главном православном храме республики — Христо-Рождественском кафедральном соборе. Заупокойную литургию отслужил митрополит Рижский и всея Латвии Александр.
«У дома, в котором мы жили, нашлись новые хозяева»
— Вия Фрицевна, в одном из недавних интервью вы сказали: «Увы, я теперь вяло живу». Это результат двух перенесенных инсультов?
— Не только. В конце декабря у меня случился инфаркт. Впервые в жизни встречала Новый год в больнице. Признаться, уже не верила, что встану с койки. Было очень страшно. Еще страшнее оказалось возвращаться в дом, в котором сейчас обитаю. Эта деревенская изба не рассчитана на то, чтобы в ней зимовали, жили круглогодично. Тем не менее сейчас это единственная крыша над головой для меня, дочки, зятя и внучки.
— А что случилось с вашей рижской квартирой?
— Ее больше нет. У дома, в котором мы жили, нашлись новые хозяева. Якобы они являются наследниками тех, кто владел зданием до 1940 года. Насколько я знаю, это все неправда. Ловкие люди купили нужные бумаги и теперь хотят избавиться от нас.
— Вам повысили квартплату, цены на воду, свет, газ?
— Это очень тяжелый рассказ, не хотелось бы с него начинать интервью. Я сравниваю ситуацию, в которую попала, со сталинским ГУЛАГом. Можно сказать, что десять лет я уже отсидела — эта грустная история тянется с середины 90-х годов. Объявившие себя домовладельцами, по сути, выставляют за дверь людей, у которых вся жизнь прошла в этих стенах. Хозяева еще и умудряются прикрываться буквой закона, мол, все делается правильно. При этом минувшей зимой средняя температура в моей квартире не поднималась выше нуля градусов. А как иначе, если два с половиной года не работает отопление, нет горячей воды? Кто выживет в таких условиях? Нас силой вынуждают уходить. Все это очень неприятно. Трудно смириться с жестокостью и безобразием, но, к сожалению, сейчас в Латвии много людей, которые оказались в положении, подобном моему.
— Пытаетесь бороться?
— Бесполезно. Я оставляю квартиру. Придется подыскивать себе что-нибудь другое — поменьше, попроще, но боюсь, у меня и на маленькую жилплощадь не хватит денег. Пенсия едва-едва позволяет сводить концы с концами.
— Вроде бы на днях сейм Латвии принял решение о повышении размеров пенсий?
— Очередное издевательство! Станут давать больше на семь латов — разве это выход? Я пятьдесят лет отработала на сцене — и что? По новым латышским законам мне не полагается никаких льгот, надбавок. Говорят: «Вы работали на Советский Союз, а не на Латвию». То, что я всегда и везде представляла не себя лично, а свой народ, республику, никто не берет в расчет. Один важный чиновник прямо в глаза мне сказал: «Что же это советская власть не обеспечила вам старость? К ней все претензии — в свободной Латвии вы не заработали на пенсию». Честное слово, поражаюсь людям, которые свято уверовали, что Латвия существует только с 1991 года. Все, что было до этого, ими забыто, перечеркнуто.
— Но ведь и вы голосовали за независимость республики от СССР.
— Так все делали. Свобода — это прекрасно, вопрос в том, как ею распорядились. Никогда прежде национальные недоразумения в Латвии не возникали, а что творится сейчас? Случившееся у рижской думы — это стыд.
— А вы могли оказаться в рядах митингующих?
— Нет, меня использовали бы как знамя, а я не хочу, чтобы мое имя ассоциировалось с политикой.
«Мне приходится трястись в общественном транспорте»
- Но в советское время вы же успели побыть и депутатом Верховного Совета, и почетным членом различных президиумов.
— Будто кто-то спрашивал мое согласие! Меня втянули, добровольно я на такие вещи никогда не соглашалась. Какой из меня политик? Помню, депутатов обязывали встречаться с избирателями, и это были самые тяжелые дни для меня. Редко кто шел с радостью, обычно люди несли боль, горе. Наслушаюсь за день жутких историй, наревусь. Хотелось помочь всем и сразу.
Нет, в высокие сферы я никогда не лезла и от любых публичных оценок и заявлений всегда старалась воздерживаться, правда, сейчас все же скажу: российскому правительству нужно проявить выдержку и мудрость. Политические игры и реальная забота о русскоязычных — это разные вещи. Попытки давить на Латвию бумерангом ударят по тем, о ком на словах хлопочут московские власти. Латыши сожмут зубы, но вытерпят любые блокады — нам с родной земли деваться некуда, мы тут родились и умрем, а вот всех прочих могут ведь и попросить уехать в Россию.
Лучше бы не делить людей по национальному признаку. Сейчас в Латвии трудно всем. Я ведь не случайно рассказала о том, в каком положении нахожусь. У меня ни перед кем нет никаких преимуществ. Я живу бедно, хуже, чем бедно.
Слава Богу, есть этот дом на хуторе. Когда-то, много лет тому назад, им владел талантливый латвийский композитор Эмил Дарзиньш. Нелепая случайность: он погиб в сравнительно раннем возрасте. Дом перешел сыну Дарзиньша, но он уехал в Америку, и здесь поселились какие-то проходимцы. Моего мужа очень привлекала аура этого места, он хотел выкупить дом в память о Дарзиньше.
— Хутор не кажется престижным.
— Самый что ни на есть обычный. И дом наш стоит у самой дороги. Зато вокруг места красивые. А в близости трассы даже есть своя прелесть. Автобусная остановка рядом, мне не приходится далеко ходить.
— Вы добираетесь в Ригу на общественном транспорте?
— А как же иначе? Только так. Езжу
на репетиции в театр, по вечерам играю в спектаклях. Если представление заканчивается поздно, и я не успеваю на автобус, приходится просить, чтобы кто-нибудь подвез. А дорога, сами видите, не ближняя. Пока я играю мало, поэтому еще куда ни шло — удает-ся выходить из положения, но скоро ведь работы добавится. Вот и коплю деньги на городскую квартиру, чтобы было, где переночевать. А сейчас приходится трястись в транспорте. Автобусы ходят редко, порой людей набивается, как сельдей.
— Попутчики, наверное, уступают вам место?
— Конечно, меня узнают, но сейчас не принято ни в чем никому уступать — о карьере ли речь, о театральных подмостках или об автобусе. Впрочем, я и не жду поблажек. Неужели не смогу сорок минут на ногах простоять?
— Машины у вас никогда не было?
— Я их раздала — сыну, родственникам. После первого инсульта, который случился три с половиной года назад, за руль уже не сажусь, а сын водит хорошо.
«Церковь оказалась единственным спасением для сына, который сильно пил»
- Кстати, как дела у Каспара? Одно время он, кажется, всерьез увлекся религией?
— Церковь оказалась очень жестоким делом, она крепко измотала Каспара. Сын работал приходским священником в лютеранской церкви, вложил в нее много сил — материальных, физических, эмоциональных. Увы, желанной отдачи не последовало, поэтому Каспар оставил религию, вернулся к прежним занятиям — пишет стихи, прозу, музыку.
— Но ведь к Богу ваш сын обращался за тем, чтобы вырваться из прежнего окружения.
— Было, было. В какой-то момент церковь оказалась единственным спасением для Каспара. Он пил, сильно пил, и вера в Господа помогла сыну перебороть эту болезнь. Признаться, я всегда боялась людей, излишне увлеченных религией. Они настолько поглощены идеей, что не видят и не слышат никого вокруг. Такие люди не способны к компромиссу, они могут быть деспотичны, агрессивны. Мне в этом религиозном исступлении чудится что-то нездоровое. Поначалу я противилась и приходу Каспара в церковь, но потом не стала мешать. К счастью, сын не стал фанатиком.
— И с алкоголем завязал?
— Накрепко.
— К слову, в посольстве Латвии в Москве нам вежливо намекнули, что не стоит связываться с Артмане: мол, пьет. Как думаете, с чего бы вдруг такие разговоры?
— Понятия не имею. Никогда не злоупотребляла, никогда! Артур (Димитерс — известный в прошлом латышский актер, муж Артмане. — Авт. ) любил заглядывать на дно бутылки, эта страсть его раньше времени и в могилу отправила. А мне было не до гулянок. Я же всегда очень много работала. Да, я любила повеселиться, даже поозорничать, но к пьянке это не имело никакого отношения!
Дело в другом. Лет двадцать назад я была очень популярна в Советском Союзе, много ездила по стране, меня везде узнавали, за каждым моим шагом наблюдали. Может, кто-то увидел меня с рюмкой и распустил слух.
Нет, это все ерунда. Однажды мы с Артуром посчитали, и получилось, что на протяжении двадцати лет я в среднем работала по восемнадцать часов в сутки. И вот доработалась… Не знаю, как об этом рассказывать, но сейчас моя жизнь совершенно разрушена — нет денег, нет здоровья. Нужно собрать остатки сил, чтобы жить, заниматься творчеством, играть на сцене. Я ушла из театра Яна Райниса, в котором проработала много лет. Последнее время у меня практически не было новых ролей, а без дела я очень тяготилась. Теперь состою в новой труппе, где мне предложили интересную работу.
— Сцена кормит?
— Ой, о чем вы? Я репетирую, играю для того, чтобы руки не опустились. Актерское ремесло мало похоже на бизнес, им даже на хлеб не заработаешь.
Вообще, как я вижу, в нашем роду с предпринимателями напряженно: дочка с зятем — художники. По нынешним временам, тоже не самая хлебная профессия. Ребята талантливые, им бы искусством заниматься, но жизнь вынуждает браться за случайные заказы, подрабатывать.
«Говорили, будто отец моей дочери Евгений Матвеев»
— А у внучки способности к чему-нибудь прорезались?
— Признаться, мне трудно находить общий язык с Бертой. С дочерью было как-то проще. Она была менее привередливая, что ли. Когда моей Кристиане исполнилось два с половиной месяца, я не побоялась взять ее с собой на съемки картины «Никто не хотел умирать».
— Няню нанимали?
— Вместо нянь были жены актеров, занятых в фильме.
— Кстати, рассказывают, что ваш муж как бы в шутку долго открещивался от дочери. Мол, Кристиана — не мой ребенок, у меня рождаются только мальчики.
— Да, ходил такой анекдот. Артур слыл очень ревнивым человеком — он ведь видел, какие красивые мужчины, замечательные партнеры меня окружали. Я никогда не оправдывалась, не опровергала слухи. Одно время упорно говорили, будто отец Кристианы Евгений Матвеев. Помню, я гуляла с дочкой в городском саду Риги, и самые разные люди подходили к коляске, где лежала моя девочка, и внимательно вглядывались в лицо. Я все никак не могла понять: что они высматривают? А потом мне рассказали о Матвееве. Оказывается, любопытные граждане внешнее сходство искали.
— И как? Нашли?
— Увы. Не похожи моя дочка и Матвеев. Впрочем, Евгений всегда только загадочно молчал и вслух не отрицал, что это его ребенок, чем только подливал масла в огонь. Конечно, Артур меня ревновал, но муж и сам был далеко не безгрешен.
— Кристиана — не слишком распространенное имя, особенно для середины шестидесятых годов.
— Так звали одну из героинь в пьесе, в которой мы с мужем когда-то играли вдвоем. Имя мне запомнилось, хотя фабула спектакля достаточно примитивна. Это рассказ о слепой музыкантке, чьим талантом восхищался весь мир. После операции девушке возвращают зрение, и тут выясняется, что пианистка она весьма посредственная.
Когда родилась дочка, хотела сначала назвать ее в честь своей матери Анной, но потом передумала.
«Забыла, когда последний раз в бутики заглядывала. Не по карману мне это»
— Из-за Кристианы и на проблемы с КГБ можно было ведь нарваться. В имени явно слышны религиозные мотивы, а тогда этого не любили.
— Как ни странно, чекисты меня никогда не трогали, более того, даже оберегали. Сама я к ним обращалась всего один раз: ходила на прием к тогдашнему председателю КГБ Латвии Пуго, просила за нашего актера Андриса Берзиньша, натворившего всяких глупостей. Сидела в кресле и потихоньку рассматривала кабинет Пуго: огромный письменный стол без единой бумажки, жесткая неудобная мебель. Помню, главный чекист республики даже спросил: вы что-то ищете? Но не могла же я сказать, что пытаюсь определить, где спрятаны подслушивающие микрофоны, верно?
Нет, я знала, что за ведущими актерами приглядывают, что в каждой зарубежной поездке к группе артистов приставлены соглядатаи. Скажем, мой первый выезд в солидную зарубежную страну был в Париж, Кв 1960 году. В делегацию входили Саша Галич, Юрий Герман, другие замечательные актеры, писатели. Был среди нас и странный человек, назвавшийся историком. Французы, поглядывая на него, только посмеивались: в своей жизни они уже столько «историков» из СССР повидали… А я-то ни о чем не догадывалась. Как-то вечером вместе с еще двумя приятелями из Латвии отправилась погулять на пляс Пигаль. Нам, конечно, настоятельно советовали не делать этого, но очень уж хотелось — мы слушаться не стали и даже позвали с собой этого «историка». Он с радостью согласился. Мы вернулись в гостиницу, а Саша Галич мне и говорит: «Вы зачем «хвост» за собой таскаете?» — «Хвост? Какой хвост?» Галич вспылил: «Он же чекист!» Я даже расстроилась: «Да? А мне понравился… »
Ой, если вспоминать! Как-то все в том же Париже я ночевала в гостиничном номере без… двери. Подвыпивший сосед возвращался с ужина, не вписался в коридоре в поворот, неудачно облокотился о мою дверь, а она оказалась чуть ли не картонной. Гостиница «Монтевидео» была, наверное, одной из самых дешевых в городе, поэтому и номера в ней соответствующие. Словом, среди ночи я осталась возлежать на кровати, как на сцене — ни спрятаться, ни скрыться. И смех и грех!
Легендарный Николай Черкасов, который жил на другом этаже, утром, прознав о моих злоключениях, великодушно позвал к себе: «Идите, дитя мое, в ванную. Помойтесь, утешьтесь». Я радостно побежала — у меня в номере даже душа не было.
Конечно, у меня могли возникнуть проблемы — из-за того, что не туда ходила, не то говорила. Если задуматься, мое отчество — уже повод для конфликта.
— Фрицевна?
— Ну да! В России меня часто называли Францевной, но я упорно поправляла. Впрочем, добавляла: зовите, как хотите, но мой отец — Фриц. Рисковала угодить в невыездные? Наверное. Но я никогда об этом всерьез не задумывалась.
Спасало и то, что я из Прибалтики. К нам всегда было более мягкое отношение. Вроде как мы и советские, но немного и западные. Хотя реально никаких поблажек нам не делали. Взять те же загранкомандировки. На руки выдавали тридцать процентов суточных, то есть четыре доллара из двенадцати. Ума не приложу, как на такую сумму можно было день прожить, но ведь умудрялись! Более того, я исхитрялась покупать какие-то сувениры, модные вещи, из-за чего слыла богачкой. Но это были преувеличения. Откуда сокровища, если в лучшие годы я зарабатывала по сто семьдесят рублей — инженер на заводе получал не намного меньше. К слову, это настоящее искусство: носить вещь так, чтобы она выглядела дороже своей цены.
— Свитерок, который на вас, наверное, из модного салона?
— Это вы пытаетесь сделать мне комплимент? Спасибо, но этот свитер я сама связала. Признаться, уже и забыла, когда в последний раз в бутики заглядывала. На экскурсии ходить глупо, а за покупками… Не по карману мне это.
Конечно, за долгую артистическую жизнь я должна была заработать хоть что-то и в старости гроши не считать. Мне даже внучка говорит: «Бабушка, а почему наш домик такой неказистый?» Я успокаиваю: «Берта, зато в глаза не бросается».
Правда, даже внешняя скромность не помогла: несколько лет назад меня ограбили. В тот раз мы все остались ночевать в Риге, а кто-то залез в дом. Внучка зашла первой: «Бабушка, телевизора нет! Бабушка, велосипед украли!» Такой был шикарный телевизор — «Филипс». И драгоценности, которые я всю жизнь покупала, тоже прибрали.
Очень, помню, тогда рассердилась. Полиция, конечно, никого не нашла, а может, и не искала. Каспар меня успокоил: «Что ты расстраиваешься, мама? Люди от бедности, от безысходности на воровство идут. Неужели мы без телевизора не проживем?» И я подумала: действительно, проживем.
Всегда встречала трудности с вызовом, правда, сейчас как-то даже совестно улыбаться. Люди смотрят на тебя с каким-то недоумением и подозрением: чего, мол, веселишься? Это меня действительно беспокоит. Если народ разучится радоваться жизни, верить в завтра, тогда дела совсем плохи. Надеюсь, до этого не дойдет. Во всяком случае, я, как вы видите, улыбаюсь.
1137Читайте нас у Facebook
