Александр ширвиндт: «заниматься на рояле любовью с дочерью марка захарова я отказался наотрез»
Визитка Александра Ширвиндта вполне респектабельна и официозна: художественный руководитель Театра сатиры, народный артист России, профессор Высшего театрального училища имени Щукина. Но сам Александр Анатольевич с официозом никогда не ассоциировался. Напротив, одним своим появлением на сцене, экране или за праздничным столом он его ненавязчиво разрушал.
Друзья и коллеги, знающие Ширвиндта «тыщу» лет, считают его отдельным явлением в своей среде. Ведь и в ней, при всем многообразии творческо-богемных манер и антуража, такие ненарочитые вальяжность и дэндизм встречаются редко. Видимо, это, что называется, от природы. Ибо даже свой большой черный джип Александр Анатольевич в час пик разворачивает через двойную осевую на Тверской с невозмутимостью ленд-лорда, перед каретой которого должен притормозить и военный парад. Исполнив же такой смертельный номер, Ширвиндт мгновенно бросает руль и элегантно раскуривает погасшую трубку…
«Все зависит от того, как взаимоотношаться»
- У вас в близком кругу репутация человека умного, хлесткого и крайне ироничного. Вам эти качества как актеру не мешают?
- Немножко помешивают по внутреннему ощущению. Мне кажется, в настоящем актере наив и животное начало должны превалировать над разумом. Все-таки у наших собратьев собачья конституция: важны вера и желание сделать любую роль не анализируя. А когда все проверяешь, соображаешь, прикидываешь — начинается стопор. Конечно, многое зависит от степени талантливости режиссера и веры в него. А придет, бывает, режиссер Икс — ты посмотришь и начинаешь крутить, сразу возникает внутренняя настороженность. Вот почему сейчас так много актеров занимается режиссурой? Потому что явится такой Икс, начнет что-то предлагать, а ты старый мастер, ты все это уже прошел и видел. Сидишь, сидишь, потом думаешь: лучше сам поставлю, чем буду слушать эту бодягу. Хотя я занимаюсь режиссурой больше 40 лет, если считать и постановку дипломных спектаклей. А преподаю ужас сколько времени!
- Столько талантливых учеников у вас уже было, что галерею славы можно составить. Любимчиков как-то отличали?
- Нет. Ты знаешь, это все равно как дети, которые за четыре года становятся твоими. Они бывают и шаловливыми, и плаксивыми, и веселыми, и талантливыми — но все равно дети. Известных имен среди моих учеников действительно много — Миронов, Демидова, Пороховщиков. Все солидные люди. У меня есть выпускники, которым за 60, потому что я рано начал преподавать, с 1957 года. Помню, как-то одна из моих студенток (сейчас заметная актриса) попросила: «Александр Анатольевич, расскажите, пожалуйста, о своей встрече с Мейерхольдом». Я тогда подумал: на сколько же это я выгляжу?! Все так перемешалось, что уже непонятно, где и когда происходили те или иные события. С тем же Державиным мы встретились в первой половине прошлого века — ужас какой-то!
- Не надоели еще друг другу?
- Все зависит от того, как взаимоотношаться. Ведь это только ощущение, что мы круглые сутки вместе, даже обсуждают, уж не мы ли зачинатели ныне модной ориентации. Но когда мы начинали, она еще была подсудна. И если говорить об эстраде прежней поры, то там сложились замечательные пары: Мария Владимировна Миронова и Александр Семенович Менакер, Миров и Новицкий, Тарапунька и Штепсель, Шуров и Рыкунин. Масса пар, которые постоянно были вместе. Мы — другое дело. У нас все-таки разные семьи и рабочие графики, но обывательское ощущение такое, будто мы срослись пуповинами.
- Вообще-то образ вполне подходящий, учитывая, что вы и родились в одном роддоме.
- Да, в знаменитом роддоме имени Грауэрмана, который находился рядом с рестораном «Прага». Когда еще не существовало этой «вставной челюсти» Москвы — Калининского проспекта, ныне Нового Арбата, там была Собачья площадка, потом Малая Молчановка, на стыке с Поварской — дровяной склад, где мы перед войной воровали дрова, а напротив стоял огромный роддом Грауэрмана, где появилось на свет очень много симпатичных людей. Когда построили Калининский проспект, его решили «выселить», и нам звонил главврач, чтобы спасли роддом. Мы ходили в инстанции, рассказывали, что в «Грауэрмана» родились Булат Окуджава, Марк Захаров, Андрей Миронов, масса других знаменитостей. Все возмущались, как можно сносить такой уютный дом, но чиновники нашли аргумент: дескать, роженицам шумно рожать. Они, видимо, знали, что рожать надо в тишине. А поскольку мы оказались не очень опытными гинекологами, то не нашлись с контрдоводами. Там даже мемориальной доски нет — наверное, сами в складчину будем делать…
«Андрей Миронов был трудоголик совершенно запойный»
- А на концерты в филармонию, где ваша мама работала редактором, вас брали?
- Конечно, я на них часто ходил, тогда они пользовались большой популярностью. Это были классически сотканные сборные концерты «на все случаи жизни». Через маму проходили все артисты, которые сотрудничали с концертными организациями в Москве. Она дружила с мхатовцами, вахтанговцами, актерами Малого театра. У нас в доме собирались прекрасные мастера — многие из них проверяли на маме свои программы. Помню, когда мне было года четыре, Владимир Николаевич Яхонтов приходил к маме читать новую программу, сажал меня на колени, и я в течение полутора часов слушал совершенно для себя непонятный, бредовый текст. А он брал меня на руки для того, чтобы не жестикулировать и добиваться выразительности только словом. Так что в становлении Яхонтова я как тело сыграл очень большую роль.
- Ваши родители, конечно, общались с Мироновой и Менакером. А с какого времени вы Андрея помните?
- С детства, ведь наши родители дружили. Андрюша младше меня почти на шесть лет, и тогда мне это казалось огромной разницей. Он учился в четвертом классе, а я оканчивал десятый, был взрослым, уже пьющим человеком, поэтому смотрел на него, как на какую-то мелюзгу. Постепенно, с возрастом, эти шесть лет сгладились. Помню, когда был на четвертом курсе, в Театре эстрады делали обозрения, где я играл москвича, который водит по столице молодую провинциалку. И я, худой, лупоглазый, показывал ей, как прекрасна Москва. На премьере этого острого шоу где-то в середине зала сидели Александр Семенович Менакер и Мария Владимировна Миронова, а между ними — плотный толстопопый мальчик. Андрей тогда был в восьмом классе, и ему говорили: «Видишь, Шура уже артистом работает».
Потом он поступил в наше училище, стал замечательно там учиться, и поскольку на следующий год после выпуска я начал преподавать, то был педагогом Миронова и делал ему дипломный водевиль «Спичка меж двух огней». Сейчас, к сожалению, воспоминания об ушедших людях часто отличаются безнадзорностью и безответственностью, иногда в них встречается не просто небрежность, а откровенное вранье. И трудно поймать за руку, ведь чем больше проходит времени, тем меньше остается очевидцев. А что касается Андрея, то мы действительно знали друг друга давно, потом стали дружить, всю жизнь работали вместе. Такая вот биография.
- Все, кто близко знал Миронова, в один голос говорят, что он не просто работал, а пахал как одержимый.
- Андрей действительно был трудоголик совершенно запойный, он ни секунды не существовал вне профессии. Даже когда мы собирались на свои молодежные безумства, все равно это делалось на идее какого-то актерства, розыгрыша, шутки, капустника. Все дни рождения Миронова так проходили: не просто собрались и посидели — всегда присутствовала какая-то провокация.
Однажды пришли к нему на день рождения. Везде пусто, еды нет, стоит только бутылка водки и рюмочки. Андрей говорит: «Ребята, я решил, что мы будем устраивать тут изжогу, давайте просто выпьем». Ну мы выпили, а сами думаем: наверное, все спрятано. Вышли тихонечко на балкон — ничего. К холодильничку подошли — пустой совершенно. Так постепенно мы обшарили всю квартиру, но ничего так и не нашли. Куда же еду спрятали?! «Ну глупо, Андрей!» А он: «Выпили, спасибо, справили день рождения». Потом спускаемся вниз, уже прощаемся. А возле подъезда стоит автобус, и в нем духовой оркестр играет «Прощание славянки». Мы садимся и едем в «Русскую избу» — в то время один из немногих ресторанов за городом, на Москва-реке, а там уже нас встречает ансамбль народных инструментов и все шкварчит!..
«Я не матерюсь — я так разговариваю»
- Почему вы в последнее время к кино остыли и на сериалы не откликаетесь? Вас ведь наверняка и без всяких проб снимали бы, только соглашайтесь…
- По-моему, пробы — это вообще глупость, сейчас их, кажется, уже и нет. Например, покойный Миша Швейцер, замечательный режиссер, начал снимать «Золотого теленка» для того, чтобы Юрский сыграл Остапа Бендера. А когда тоже покойный Ленечка Гайдай снимал свои «12 стульев», он перепробовал на Остапа пол-Москвы, в том числе и меня. Но вообще, если меня приглашали в картину, то, как правило, не пробовали. Да я не так уж много и снимался. Вот Севка Шиловский начал делать «Миллион в брачной корзине», зная, что меня будет снимать. И все Эльдаровские картины тоже были без проб…
- Ваши киногерои в сумме создали образ обольстительного плута и записного сердцееда, хотя, если сравнивать с тем, что сейчас стали делать, это были просто целомудренные картины.
- А я сам очень целомудренный… Наивный, целомудренный, чистый.
- Ну да, с двумя Саскиями на коленях, как вас в персональном эссе живописали…
- Но скандалов никаких не было. Мне недавно принесли сценарий, очередные 45 серий: естественно, главный режиссер театра, молодая жена-актриса, да еще и молодая любовница. Там была сцена, где он в кабинете, на рояле ее любит. Спрашиваю: «А кто будет играть молодую героиню?» — «Саша Захарова». Я говорю: «Нет, с дочерьми друзей на рояле не могу… » И отказался. Меня часто приглашают, но то, что предлагают, как-то не вдохновляет. Не вижу предмета.
- Люди, которые вас хорошо знают, считают, что вы просто художественно владеете ненормированной лексикой. При такой интеллигентной семье откуда это?
- Конечно, если матерятся, ругаются — это ужасно! А я так разговариваю, у меня такой язык. Я же не изучал матерный английский. Надо владеть языком страны, в которой живешь. Вот я и говорю языком своей страны.
- Вы давным-давно курите трубку. Много их у вас?
- Штук 200 будет, если еще с дачи собрать. Правда, это не коллекция, а свалка. Коллекция — когда под стеклом лежит, а у меня они везде валяются: на даче, в машинах, дома. Процесс-то ведь идет уже больше 40 лет. Когда мы были молодыми и начинали курить, трубка была дефицитом, поэтому шастали, искали их. Потом потихоньку собралось: кто-то из друзей-трубочников бросит курить, кто-то, не дай Бог, помрет… У меня есть трубки Гриши Горина, Фимы Копеляна. Есть и авторские, ленинградских мастеров — федоровская, киселевская, гречихинская. А табак предпочитаю голландский — с ароматом вишни.
- Машину все еще сами водите или уже на пассажирское место пересели?
- Вообще-то, водитель есть, если уж совсем расслаблюсь. Но когда сам за рулем, хоть какая-то зарядка идет. Уже уйму машин за все время сменил.
- Про вашу знаменитую «Волгу» даже в чьих-то мемуарах написано.
- До «Волги» у меня была не менее знаменитая «Победа», с номером 44-51. Запомнил, потому что в юности машина производила сильное впечатление. А к старости помнишь только то, что было в юности и молодости, а из того, что вчера, — ничего. Такая вот закономерность. Я ведь с 1953 года за рулем, в следующем году 55 лет, юбилей. Приезжай — будем праздновать.
- Речь только прочувствованную подготовлю. Кстати, слышала, что ваша внучка переняла у вас талант тосты красивые говорить?
- Говорила, когда ей было лет 5-6, сейчас перестала. А тогда Саша действительно прекрасные тосты произносила. Но в честь меня ничего не вспомню. Она ко мне относится весьма иронично, поэтому заздравных тостов я от нее не слышал. В основном — воспитательные. Внучка меня иногда воспитывает, ну а я делаю вид, что надо меняться…
2539
Читайте нас у Facebook
