Виталий масол: «мы тихонечко готовились к эвакуации киева»
«Отмечали 1 Мая, тут звонит Ляшко: ты должен завтра встречать Силаева, Рыжкова и Лигачева»
- Виталий Андреевич, как вы узнали, что в Чернобыле что-то случилось?
- Это была суббота, я не спеша шел на работу пешком, поскольку живу рядом с Советом министров, — рассказывает Виталий Масол. — В субботу можно было позволить себе прийти к девяти утра. Только подхожу я к зданию, и тут же мне навстречу выходит Станислав Гуренко (в те годы заместитель председателя Совета министров УССР. — Авт. ) и говорит: «Ты знаешь, Виталик, что у нас в Чернобыле пожар?» Мол, авария случилась и поэтому возник пожар. У меня, как у бывшего директора завода, была естественная реакция: «А пожарных там достаточно?» Оказалось, что и из Киева уже послали пожарные машины в Чернобыль. Ну, думаю, все нормально. Как бывший производственник я знаю, что у нас на заводе, когда шла закалка гребных валов, всегда дежурили три пожарные машины, так, на всякий случай. Уже потом, в середине дня, я узнал, что на станции проводили испытания, во время которых взорвался реактор. К вечеру пожар был потушен, но пожарные получили, конечно же, смертельные дозы облучения, их потом отправили самолетом в Москву на лечение в специализированный институт.
- Скажите, а сразу было понятно, что пожарные действовали со стопроцентным риском для жизни? И если знали, то мог ли кто-то отказаться выполнять такую работу?
- Разумеется, степень опастности была понятна с самого начала. Мы все-таки физику в школе изучали, да и в мире атомная энергетика развивалась. Мне кажется, об этих людях (пожарных) еще недостаточно рассказано и написано. Ведь они ценой своей жизни, здоровья спасли, без преувеличения, весь мир от ядерной катастрофы. Если бы мне пришлось еще поработать в правительстве, то, думаю, забота о семьях этих людей была бы гораздо большей. Тем более что пожарные даже не подозревали, с какой опасностью сопряжена выполняемая ими работа на Чернобыльской АЭС. Пожарные бригады, работавшие непосредственно при ЧАЭС, конечно, догадывались об опасности. Но прибывающие на станцию из Киева понятия не имели о степени риска для их здоровья и жизни. А в это время союзное правительство (управление всеми украинскими электростанциями в советские времена осуществлялось непосредственно из Москвы. — Авт. ) никаких решений не принимало, поэтому организацию всех первичных работ взял на себя Совмин Украины.
В Киеве в день аварии утром уже была создана правительственная комиссия во главе с председателем Совета министров УССР Александром Ляшко. И я как председатель Госплана УССР в первые пять дней после аварии получал информацию о случившемся, но 2 мая с утра я уже был в Чернобыле. Помню, когда мы 1 мая пришли с демонстрации и дома отмечали праздник, мне позвонил по правительственной связи Александр Ляшко и сказал: «Ты завтра должен встречать из Москвы Силаева (в то время заместитель председателя Совета министров СССР. — Авт. ), также приезжают Рыжков (председатель Совета министров СССР. — Авт. ) и Лигачев (секретарь ЦК КПСС. — Авт. ). А затем поедешь в Чернобыль, так как ты включен в состав союзной правительственной комиссии». Естественно, я спросил: «А почему я? Я ведь плановик». Через некоторое время Ляшко сообщил, что меня просил включить в комиссию Николай Рыжков, с которым мы были много лет знакомы.
Итак, со 2 по 17 мая я был в Чернобыле. На первом же совещании, состоявшемся 2 мая непосредственно на ЧАЭС, прозвучало, что возможен повторный взрыв с зоной поражения в радиусе 500 километров, а в «мертвой зоне» (в радиусе 30 километров) не останется ничего живого. Вот тогда-то и довелось столкнуться с совершенно противоположной реакцией разных людей. Разумеется, отдельные чиновники четко понимали, что аварию нужно ликвидировать во что бы то ни стало. Но, честно скажу, находились и такие, кто отказывался работать из-за высокого риска для здоровья. Чтобы уклониться от Чернобыля, ложились в госпитали, больницы. Когда я прибыл в Чернобыль, эвакуация людей еще не закончилась. Территорию только-только распределили на зоны, и людей вывозили согласно занимаемым зонам.
- Виталий Андреевич, черно-быльские зоны определяло союзное руководство или украинское?
- Конечно, союзное. На станции уже тогда работали академики Легасов, Велихов. Вот они вместе с Сидоренко, зампредом Комитета по ядерной защите, и определяли эти зоны. Но наряду с эвакуацией людей была еще одна, требующая немедленного разрешения проблема. Боялись, что реакторное топливо прожжет основание реактора и уйдет в землю. Поэтому начали строительство тоннелей под реактором с привлечением шахтеров. Насколько это были рациональные действия, тогда никто не понимал. Честно вам скажу, ни страна, ни наука были совершенно не готовы к такой аварии.
Вспоминаю такой эпизод. Когда
3 мая приехали шахтеры, то один из них подошел к Лигачеву и спрашивает: «А водку нам давать будут?» А Лигачев ему отвечает, мол, никакой водки, мы будем соблюдать постановление Политбюро ЦК КПСС. Он имел в виду этот глупейший закон о борьбе с пьянством, принятый Горбачевым. Тут я уже не стерпел и вмешался. «Иди спокойно, — говорю работяге, — будешь получать в столовой 100-200 граммов водки». К тому времени я уже встречался со светилом медицины академиком Ильиным, который объяснил: «Виталий Андреевич, если ты хочешь получить меньшую дозу облучения, то должен каждый день выпивать сто граммов спирта. Нет спирта — пей водку».
«Згурский, молодец, не пропускал машины из Чернобыля через Киев, чтобы не разносить радиоактивную пыль»
- А что, это действительно помогает?
- Ну посмотрите на меня, а ведь 20 лет уже прошло после Чернобыля. (Смеется. ) Чего скрывать, тогда мы каждый день утром, в обед и вечером выпивали водочки. Я сидел за одним столом с Велиховым, Легасовым, Иваном Герасимовым (теперешним народным депутатом). В первые дни меня поразило, что ликвидаторы стоят в очереди за обедами, да еще и платят за это деньги. Было невыносимо видеть, как несчастные селяне из зоны тащат свой скот, чтобы его взвесить и получить компенсацию. Да какая разница, сколько та корова весит — килограммом больше, килограммом меньше! Я пошел к председателю комиссии Силаеву и попросил его, чтобы он позвонил Рыжкову (Николай Рыжков был в Чернобыле лишь полдня, затем улетел в Москву. — Авт. ). Нужно было распорядиться, чтобы кормила людей армия, причем бесплатно. Необходимо было обеспечить круглосуточное питание, тогда водители машин тоже смогли бы работать круглосуточно.
Чуть позже приехал из Ленинграда известный химик, академик Борис Гидаспов, который открыл нам истины, очевидные для специалистов. Оказывается, нельзя допускать, чтобы радиоактивная пыль разносилась на колесах машин, автомобили должны ездить только по асфальту, не выезжая на обочины. А обочины нас научили покрывать специальным составом. Мы с тогдашним мэром Киева Валентином Згурским работали в одной связке. Я предупредил его по телефону: «Ты сейчас не пропускай машины, идущие из Чернобыля, через Киев». Силаев, узнав об этом, рассердился на меня. Но Згурский, молодец, таки не пропускал машины с радиоактивной пылью в столицу! Если быть до конца откровенным, то мы тихонечко уже готовились к эвакуации Киева. Только 5 мая стало окончательно ясно, что повторного взрыва на реакторе не будет: из емкости, где хранились около пяти тысяч кубометров воды, жидкость удалось отвести. То есть даже попади туда ядерное топливо, ничего бы не произошло.
Важным решением было и то, чтобы грузы транспортировались речным флотом, а не по дорогам. Недавно умер Николай Славов — бывший начальник Укрречфлота, с которым я ночью с 3 на 4 мая разговаривал. Давай, говорю, Николай Антонович, наутро свои корабли с бетоном, цементом, песком… Баржи пошли, и мы благодаря этому значительно снизили уровень загрязнения Киева радионуклидами. Сейчас даже трудно представить, какой был бы уровень загрязнения в столице, если бы все необходимые материалы везли автотранспортом…
- Все стратегические решения принимались в Москве?
- Не совсем. Правительственная комиссия была из Москвы, некоторые принципиальные вопросы украинское руководство согласовывало с союзным. Например, вопросы бесплатного питания ликвидаторов и премирования их согласовывались с Москвой. А вся оперативная текущая работа выполнялась в Киеве. Главное слово в принятии технических и научных решений оставалось за академиком Легасовым. Так повелось, что по вечерам Велихов, Легасов, Сидоренко и я обсуждали текущие проблемы. Затем я звонил тогдашнему председателю Госснаба СССР Павлу Ивановичу Мостовому (ныне покойному), и он принимал меры, чтобы доставить в Чернобыль необходимые материалы, инструменты, одежду, питание. А на заседаниях правительственной комиссии докладывали о проделанной работе все службы, которые участвовали в ликвидации последствий аварии.
«Вечером 7 мая над реактором вспыхнуло пламя и появилось зарево»
- Как вы думаете, почему Михаил Горбачев не говорил во всеуслышание об истинных масштабах Чернобыльской катастрофы? Ведь Швеция первой объявила миру о том, что произошло на ЧАЭС, а над самой станцией, как позже сообщала мировая пресса, зависали американские спутники. Получалось, что весь мир знает, а мы нет…
- Что касается Горбачева, то я бы вам посоветовал почитать книгу бывшего первого секретаря Пятигорского горкома Казначеева. В ней очень точно описывается, что из себя на самом деле представлял тогдашний генсек. Его интриганство, властолюбие, трусость — сейчас уже ни для кого не секрет. Думаю, Горбачев просто боялся объявить миру об истинных масштабах катастрофы. Если не ошибаюсь, то первое телевизионное выступление с сообщением о Чернобыльской катастрофе было 8 мая, когда уже стало точно известно, что нового взрыва не будет.
Как раз тогда в реакторе выгорел графит. Помню, вечером 7 мая вдруг над реактором вспыхнуло пламя, а потом появилось розовое зарево. Мы были в недоумении, что же произошло. Посидели, подумали, и Легасов говорит: «Скорее всего, это обвалились внутрь реактора остатки графита, он сгорел, и теперь уже точно никакого взрыва не будет». А рано утром Легасов на вертолете облетел реактор и убедился, что действительно графит выгорел. Обидно то, что не только отечественная, но и мировая наука не были готовы к подобной катастрофе.
- Так, мы не раз говорили президенту Академии наук СССР академику Александрову (ныне покойному) о том, что на станции возможен взрыв, — продолжает Виталий Андреевич. — А он только отмахивался. Дело в том, что на ЧАЭС хотели построить еще шесть ядерных блоков! Украинское руководство категорически возражало против этого, но союзные ученые какими-то обходными путями шли к первому секретарю Киевского обкома, добивались от него согласия на достройку этих блоков. Планировали построить там еще и мост через Днепр. Я тогда говорил первому секретарю: «Дорогой, зачем ты даешь согласие на достройку блоков? Я тебе выделю деньги на возведение десяти мостов, только не давай согласия на строительство реакторов!»
- Когда-то Константин Масик, бывший зампредседателя Совета министров УССР, рассказывал, как он приехал к Горбачеву, чтобы доложить о ситуации на Чернобыльской атомной станции, а тот отмахнулся: тебя, мол, по этому вопросу выслушают другие люди. Получается, Михаилу Сергеевичу было абсолютно все равно, что происходит в Украине после взрыва на ЧАЭС?
- Действительно, Горбачев не хотел вникать в детали. Помню, когда меня назначали в 1987 году председателем Совета министров УССР, а это номенклатура Политбюро ЦК КПСС, то мою кандидатуру должен был утверждать генсек. Я зашел к нему в кабинет — и тут же вышел. Вот и все утверждение. Горбачев не утруждал себя глубоким знанием тех или иных вопросов. На одном из заседаний Политбюро, когда я воспротивился завышенным нормам сдачи зерна Украиной в союзный фонд, он мне сказал: «Ну что ты прыгаешь, как Сахаров?»
- Вы как-то рассказывали, что, когда были две недели в Чернобыле, супруга даже не знала, где вы находитесь. Ну ладно, от народа скрывали, но почему же жене не сказать?
- Было не совсем так. Жена знала, что я нахожусь в Чернобыле, где на станции что-то произошло. Просто я долго ей не звонил. А когда наконец позвонил 5 мая и объяснил в общих чертах ситуацию, она расплакалась. Я считал, что не нужно создавать паники в семье. А то, что истинная ситуация в Чернобыле скрывалась от людей, это больше вопрос к Горбачеву. Самовольно Щербицкий не мог объявлять о ситуации на ЧАЭС, — Горбачев запрещал ему это делать.
«Вернувшись из ЧАЭС, я проспал 16 часов кряду»
Когда я вернулся из Чернобыля, то от усталости проспал часов 16 кряду. А потом меня вызвал к себе Щербицкий с докладом о ситуации. Первое, что я ему сказал: последствия аварии не удастся устранить в ближайшее время, эта катастрофа на сотни лет, так как периоды полураспада радионуклидов могут длиться века. Поэтому мы решили детей из пионерских лагерей не возвращать. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что глава Президиума Верховного Совета УССР Валентина Шевченко была против этого.
- Некоторые ученые считают, например, что бетонировать площадку перед реактором — на этих работах облучилось множество народа — было абсолютно бессмысленно. Скажите, по прошествии 20 лет, какие еще технические решения сегодня кажутся абсурдными?
- С полной уверенностью заявляю вам, что аварию такого масштаба могла ликвидировать только советская система, когда была жесткая вертикаль власти и решения выполнялись неукоснительно. На ликвидацию этой аварии было поднято все народное хозяйство СССР! Из зоны поражения, включая зараженные территории Белоруссии и России, были вывезены миллионы людей.
Еще один важный вопрос: куда переселять людей, ведь свободного жилья не было. Некоторые вопросы, чего скрывать, Москва решала очень медленно. Я не мог добиться дополнительных вложений в строительство жилья, поэтому попросил выступить на сессии Верховного Совета СССР Валентина Згурского. Денег стали давать больше. Но Горбачев был очень недоволен выступлением Згурского. Сразу же из Москвы в Киев была прислана комиссия — проверить, что и как мы строим. Думаю, Горбачев не хотел объявлять миру о Чернобыле не столько потому, что тогда бы пришлось увеличить денежные вливания в ликвидацию катастрофы, сколько потому, что хотел остаться «чистеньким». Признай он в полном объеме катастрофу, нужно было бы принимать ряд важных правительственных решений, заниматься определением статуса ликвидатора или участника катастрофы. Горбачев не хотел всем этим заниматься.
Что касается явных технических просчетов, — так вы же помните поговорку «Дурень задним умом силен»? (Смеется. ) Когда принималось, например, решение рыть под реактором туннель, то никто не мог сказать, какова температура топлива, на какую глубину оно ушло. А ученые рассчитали, что как только топливо попадет (а его, если не ошибаюсь, было 180 тонн) в песок, то там может развиться температура, достигающая температуры Солнца! Поэтому, конечно, были перестраховки и неадекватные, с сегодняшней точки зрения, решения. Например, сначала думали строить городок работников станции не в Славутиче, а в Иванкове. Но потом это решение «переиграли», потому что в Иванков нужно возить людей и оборудование машинами (а вдруг гололед, грязь?), в Славутич же — железной дорогой. Не нужно забывать, что с 26 апреля по 5 мая мы жили в ожидании взрыва и принимали любые решения, только чтобы его предотвратить.
- Виталий Андреевич, какую дозу облучения вы хватанули?
- Я проверялся, но какая у меня была доза, честно говоря, не знаю. Дозиметры тогда почему-то даже у членов правительственной комиссии барахлили. Но у меня были хорошие дружеские отношения с Велиховым и Легасовым (а я в то время был председателем планово-бюджетной комиссии Верховного Совета СССР). Поэтому, когда я после 20 мая приехал в Москву, то мне Легасов предложил: «Виталий Андреевич, приходи, мы тебя проверим». Тогда ведь даже аппаратуры соответствующей не было. Меня обследовали, и Легасов вынес вердикт: «Мы тебе гарантируем еще лет 20 жизни». Как видите, 20 лет прошло — и я живой! (Смеется. ) Конечно, каждый организм реагирует по-разному на радиацию. Но я все-таки считаю, что меня спасли рекомендации главного союзного врача Ильина — блокировать радионуклиды водочкой. И не только меня! Все атомщики — академик Александров, бывший министр атомной энергетики СССР Николай Луконин пили спирт стаканами! И благодаря этому выжили.
- Мало кто знает, что академик Легасов после катастрофы на ЧАЭС покончил с собой. Как вы думаете, почему он это сделал?
- Легасов повесился потому, что Горбачев не признал, как ему казалось, удовлетворительной его работу в Чернобыле. Ученый настаивал, чтобы в СССР был создан комитет по ядерной безопасности. Естественно, рассчитывая, что станет его председателем, ведь в Чернобыле все, скажем так, научные решения принимались именно им. Более того, Легасов позволял себе иметь собственную точку зрения, не всегда созвучную с мнением генсека. Не боялся спорить с Горбачевым по научным вопросам. Михаил Сергеевич такого не прощал, поэтому не дал согласия присвоить Легасову звания Героя Советского Союза. В итоге и главой комитета Легасов не стал. А радиация, как известно, действует и на нервную систему. Вот нервы у академика и не выдержали. Очень жаль его, ведь он талантливейший ученый был.
«Водоснабжение всей(!) Украины начинается в Чернобыльской зоне»
- Приходилось слышать, что Щербицкий тормозил принятие некоторых решений, например об эвакуации столицы Украины. Константин Масик рассказывал, как у него со стола пропало решение Политбюро об эвакуации Киева, он не мог доказать Щербицкому, что такие документы были, и чуть не вылетел из партииЙ
- Хорошо говорить об эвакуации жителей Киева задним числом. Но нужно представлять, что такое эвакуация такого огромного города. О панике я даже не говорю. Какое бы началось мародерство: все магазины были бы разграблены, частные квартиры, музеи… Сотни людей погибли бы в давках на вокзалах, в аэропортах. А была ли необходимость в эвакуации? Председатель правительства Александр Ляшко прекрасно понимал, что, возможно, придется принимать экстренные меры. Поэтому подготовка к эвакуации шла. В полной готовности стояли автобусные парки, железнодорожные составы. Слава богу, они не потребовались.
- Московские газеты писали, что именно Николаю Рыжкову принадлежала идея изолировать взорвавшийся блок, а остальная станция пусть и дальше работает…
- Не думаю, что это была идея Рыжкова. Ведь руководителем правительственной комиссии был Щербина, к сожалению, уже покойный. В первые дни аварии Щербина был уверен, что ее быстро ликвидируют. У него была эдакая эйфория, мол, устраним последствия аварии, и станция будет работать как прежде. Я это лично слышал. По правде сказать, его слова никто всерьез не воспринимал.
- Как вы относитесь к идее превратить зону ЧАЭС в туристическую и водить туда экскурсии, зарабатывая на этом деньги?
- Отрицательно! Что там смотреть? Скелеты? Кроме того, я категорически против идеи сделать из Чернобыльской зоны свалку ядерных отходов! Ведь еще в 1986 году мы построили дамбу, чтобы радионуклиды не попали в Днепр. И сегодня люди, которые предлагают захоранивать ядерные отходы в зоне ЧАЭС, просто не осознают опасности. Ведь водоснабжение всей(!) Украины начинается именно в Чернобыльской зоне. Надо же думать о поколениях, которые будут жить после нас! Не дай Бог, хоть часть этой ядерной свалки попадет в Днепр! Ведь радионуклиды разнесутся по всей Украине. В годы моего премьерства не было принято проводить всенародные референдумы. Но сейчас свое слово должны сказать народ и ученые.
- Предыдущее правительство заявляло, что в Украине будет построено еще свыше десяти атомных энергоблоков. В то же время некоторые АЭС останавливают из-за переизбытка электроэнергии…
- Начну издалека. Разве нашей стране не был нужен сахар, когда «порезали» на металлолом сахарные заводы? А теперь завозим этот продукт из-за рубежа. Спрашивается: мы что, в будущем и от мяса откажемся? И разве сахарная свекла — это не корм для скота? Неужели нужно сворачивать посевы? Если кто-то в этой стране хочет заработать деньги, так лучше восстановить поголовье скота, чтобы у нас было свое молоко и мясо. Раньше украинец в среднем за год съедал 70 килограммов мяса, а сейчас только 25. А ведь зерно — это корм для птицы, а его вывозят из страны.
Так и с электроэнергией. Раньше Украина производила 300 с лишним миллиардов киловатт-часов электроэнергии в год. А сейчас — меньше 200. Конечно, есть избыток электроэнергии, потому что птицефабрики стоят, животноводческие фермы почти все уничтожены, а сахарные заводы ликвидированы. Но вот парадокс: производим лишнюю электроэнергию, а на улицах вечером темно. Почти не производятся отечественные товары народного потребления. Мы что, не можем выпускать свои телевизоры, холодильники? Просто мы не решили главную проблему — у нас нет рыночных отношений. Ведь за все нужно платить деньги согласно реальной стоимости.
1218Читайте нас у Facebook
