Нобелевский лауреат жорес алферов: «меня три года не выпускали в западные страны. Пришлось объясняться с чиновниками из кгб матросским матом»
Жорес Иванович Алферов -- вице-президент Российской Академии наук, директор Физико-технического института им. Иоффе. Нобелевскую премию получил за разработку так называемых полупроводниковых гетероструктур. Без его открытия не было бы лазерных дисков и лазерных проигрывателей, мобильных телефонов и Интернета, лазерных «скальпелей» и солнечных батарей. Недавно этот легендарный человек приезжал в Киев. Он принимал участие в украинско-российском семинаре по нанофизике и наноэлектронике. Жорес Алферов во время своего визита открыл в Украине филиал Фонда поддержки образования и науки.
Однажды в Вашингтоне я застал у себя в номере сотрудника гостиницы, вынимающего из стены замаскированный «жучок»
-- Жорес Иванович, вы сделали такую головокружительную научную карьеру, что кажется, вверх по ступенькам вас вел ангел-хранитель. Были ли в вашей жизни тяжелые моменты, когда приходилось «наращивать новую кожу»?
-- В самом начале я действительно «вытянул счастливый билет»: после окончания института получил назначение в физико-технический институт, основанный Иоффе. А вот тяжелых моментов в жизни хватало: в последнее десятилетие -- развал Советского Союза, ставший для меня личной трагедией, а в юности -- гибель на фронте старшего брата Маркса, уже в зрелые годы -- смерть родителей…
-- Всегда ли вас, физика, работы которого, безусловно, интересовали специалистов в других странах, выпускали на научные конференции за границу?
-- Нет. Даже свою первую международную научную награду, медаль имени Франклина, я получал не в США, где ее должны были вручать, а в Москве, в почтовой экспедиции Академии наук СССР на улице Вавилова. Мне отдали бандероль после того, как я расписался в квитанции за получение 33 граммов золота.
А в начале семидесятых, когда мы были в своей области «впереди планеты всей», я около трех лет не мог попасть ни на одну научную конференцию, хотя получал много приглашений. Мне ничего не объясняли, говорили: «Да, конечно, поезжайте». Я готовил доклад, делал перевод, а в последний момент получал отказ. В один прекрасный момент, а я уже был членом-корреспондентом Академии наук, лауреатом Ленинской премии, мое терпение лопнуло, и я решил поговорить с руководством известного комитета. Пошел в первый отдел у себя в институте и спросил: «Кто у нас в Ленинградском комитете отвечает за всю науку?» Мне назвали фамилию. Во время нашей встречи этот человек решил продемонстрировать, как он говорит «сильным» языком, а я в ответ показал, что владею матросским матом, не хуже, чем он. Это произвело впечатление. Он сказал: «Да, я вижу, наш человек!»
-- В те годы как раз был разгар холодной войны, с вами приключались какие-нибудь шпионские истории?
-- Ой, много! Однажды в Вашингтоне я застал у себя в номере сотрудника гостиницы, вынимающего из стены замаскированной «жучок».
-- И как вы отреагировали?
-- Сказал: «Продолжайте свою работу, я просто забыл кое-что взять с собой». Хотя на самом деле возвратился специально. В тот день за завтраком в нашем посольстве мне сказали, что заметили хвост. Я предположил, что в номере «гости». Ключ у меня был с собой, я вышел через боковой выход, возвратился в гостиницу и убедился, что был прав. Когда уезжал, провожать меня в аэропорт пришел американский физик, незадолго до моей поездки в США десять месяцев проработавший у нас в институте. Я рассказал ему о своем приключении и добавил: «Дин, учти, в комнате, кроме тебя, никого не было. Записаны там только наши с тобой разговоры, а ты все время ругал США и хвалил Советский Союз и физико-технический институт». Он побелел.
-- Вы получали Нобелевскую премию вместе с двумя американскими физиками. Какую сумму она составляла?
-- В 2000 году премию по физике дали мне, Джеку Килби и Герберту Кремеру. Дело в том, что свой первый патент в области гетеропереходов я получил в 1963 году. В США возможности полупроводникового лазера открыли в том же году. Поэтому премию разделили на троих. Половину премиальной суммы -- более 900 тысяч долларов -- получил Джек Килби, который изобрел миниатюрный лазерный чип, такие теперь есть в каждом компьютере. Около 250 тысяч долларов -- я и Герберт Кремер, замечательный физик-теоретик.
-- Как вы потратили свою премию?
-- Третью часть премии, приблизительно 75 тысяч долларов, вложил в Фонд поддержки образования и науки. Остальные потратил на покупку квартиры на Петровской набережной. Моя супруга давно хотела жить в центре Петербурга.
-- Жорес Иванович, волновались ли вы, получая Нобелевскую премию?
-- Очень. Церемония вручения там расписана по минутам. Утром для лауреатов устраивают репетицию. В роли короля -- исполнительный директор Нобелевского фонда Михаил Рольфович Сульман. Он рассказывал, кто и где будет сидеть, в каком порядке происходит награждение, что при этом нужно делать. Скажем, Нобелевскую медаль вручают в центральном круге на сцене. В круг король и лауреат должны войти одновременно. У меня есть запись церемонии, по-моему, я шел к королю запинаясь. Я все время думал: После награждения нужно поклониться королевской семье, затем представителям шведской академии наук и залу.
«Французы решили, что мое имя Алферов, а Жорес, естественно, фамилия»
-- Жорес Иванович, как появилась идея создания Фонда поддержки образования и науки?
-- Идея не моя, а моего сына. Я просто хотел отдать заметную часть Нобелевской премии нашему центру (при институте имени А. Иоффе). А сын сказал: «Папа, нашему центру ты хоть всю премию отдай, все будет мало. Конечно, появятся какие-то новые приборы, но это почти не изменит ситуацию. Лучше постоянно помогать талантливым школьникам, студентам, молодым научным работникам». После этого я объявил о создании фонда, передал в него треть премии, провел учредительное заседание. Затем некоторые российские банки и компании тоже сделали благотворительные взносы.
У киевского представительства такие же задачи, как и у Санкт-Петербургского. Стипендии ученикам составят по 600--800 российских рублей, студентам -- по 1200, учителям и преподавателям вузов -- по 3000 рублей. А несколько лет назад мы учредили такие же стипендии лучшим ученикам Комаривской сельской школы, где учатся дети и из села Хильки. Дети получают по 600, учителя -- по 3000 рублей.
-- Почему вы выбрали именно эту школу?
-- В селе Хильки в братской могиле похоронен мой старший брат Маркс. Он погиб 15 февраля 1944 года. Брату исполнилось тогда всего 20 лет. Я его бесконечно любил
-- Помните ли вы день, когда узнали о гибели брата?
-- Мы жили тогда на Урале, где отец руководил одним из оборонных заводов. Маме принесли похоронку на работу в мае. Через три месяца после того, как мы перестали получать от Маркса письма. Последнее он написал под новый год. Сообщил, что он в Украине, что приближается Рождество, в селе колядуют. А потом началось Корсунь-Шевченковское сражение. Больше писем не было. Когда мы узнали, что Маркс погиб, отец был в командировке в Москве. Он приехал примерно спустя неделю. Мы с мамой работали на огороде. Папа по нашим лицам увидел, что случилась беда и спросил: «С Марксом?» Мы ответили: «Да».
-- А как вы нашли могилу, где похоронен брат?
-- В похоронке было указано, что Маркс погиб в деревне Хильки Корсунь-Шевченковского района сейчас Черкасской, а тогда Киевской области. Через двенадцать лет, в 1956 году, я решил туда поехать. Мы с другом Борисом Петровичем Захарченей (он нынче академик) на пароходе приплыли в Канев. Оттуда на автобусе, а затем на попутных машинах и даже на подводе, в которую были запряжены волы, добрались до села. Местные жители показали нам братскую могилу. Я был уверен, что раз Маркс погиб в Хильках, то здесь и лежит. Официальное подтверждение получил относительно недавно. Сейчас в музее Комаривской сельской школы в списках погибших, чьи имена удалось установить, есть и гвардии младший лейтенант Алферов Маркс Иванович. Но больше всего мне запомнилось второе посещение -- в 1967 году. Возвращаясь из командировки из Светловодска, мы с товарищем заехали в Хильки. Люди, узнав, что я приехал на могилу брата, быстро принесли столы, самогонку и закуску. На поминки собралось все село. С тех пор я бываю в Хильках часто.
-- Жорес Иванович, у вас необычное имя, оно не усложняло вам жизнь?
-- Нет, хотя бывали и курьезы. Во время моей первой поездки во Францию на международную конференцию по физике полупроводников я получил нагрудный значок, на котором было обозначено «А. Жорес», точно так же и во всех документах. Они решили, что мое имя Алферов, а Жорес, естественно, фамилия. Папа у меня был старый большевик. Он член партии с сентября 17-го года, знал многих выдающихся революционеров. Старшего брата назвали в честь Карла Маркса. А меня -- в честь Жана Жореса, основателя «Юманите». Я всегда гордился своим именем. Это, безусловно, выдающийся француз, известный еще и как замечательный оратор. Самая популярная личность во Франции… После Наполеона, конечно.
-- У вас по физике всегда были пятерки?
-- Ну, в общем… Смотря какие, годовые да, а так и четверки получал, и тройка была. В девятый класс я пошел сразу после войны в разрушенном Минске. Физику у нас преподавал замечательный учитель Яков Борисович Мельцензон. Уроки были сдвоенными, два или три раза в неделю. Он нас практически не спрашивал, а в конце четверти устраивал контрольные и ставил оценки. В первой я получил четыре за контрольную, там были какие-то небольшие ошибки, во второй то же самое. А в третьей -- три с плюсом за контрольную, хотя все было решено абсолютно правильно. Правда, в задаче я записал ответ не так, как надо. Домой пришел очень расстроенный и мама, увидев мое лицо, заставила признаться, в чем дело. После очередного родительского собрания, она подошла к учителю и рассказала о моих переживаниях. И однажды Яков Борисович раскрыл журнал и сказал: «Алферов, вот ваша мама жалуется, поэтому я хочу выяснить, знаете ли вы физику». Он спрашивал меня 45 минут, а затем сказал, что мы продолжим на следующем занятии. Второй «экзамен» длился минут 20--25. Он «прогнал» меня практически по всему курсу девятого класса, а затем стал спрашивать за восьмой и там я в чем-то ошибся. Яков Борисович поставил мне четыре с плюсом и сказал: «Физику вы знаете». С тех пор я получал только пятерки. Он часто на уроках спрашивал: «Алферов, а что вы скажете по этому поводу?» Я говорил буквально несколько фраз, и учитель ставил жирную пятерку.
«Когда в лаборатории института Иоффе мы с ребятами играли в карты, проигравший получал ремешком по заднице»
-- Жорес Иванович, какой у вас любимый вид отдыха?
-- В последнее время, это чтение и игра в карты, в апендаун. Играем в субботу или в воскресенье, когда к нам на дачу приезжают дети или друзья. Правила, можно сказать, что как при игре в «дурака» или в преферанс. Увлекся картами 50 лет назад, еще в лаборатории института им. Иоффе. Сейчас просто подсчитываем очки и называем победителя. А вот когда играли в лаборатории, то проигравший получал ремешком по заднице.
-- А вам приходилось проигрывать?
-- Конечно.
-- Что любите читать?
-- Хорошие мемуары, книги о Второй мировой войне. Перечитываю любимые произведения «Тихий Дон», «В августе 44-го». Очень люблю Вересаева, у меня и сейчас с собой его томик. Мои поэты -- Маяковский и Лермонтов, Верхарн. Но читаю по памяти только Маяковского. Причем все его стихи, и ранние, и более поздние. Считаю одним из самых великолепных очерков по США «Мое открытие Америки». И американцы из русского беграунда говорят, что, безусловно, точнее всех суть Америки описал Маяковский.
-- Мне рассказывали, что каждое утро в бассейне у себя на даче вы проплываете триста метров…
-- Сейчас метров 200. 15 лет назад мне один строительный кооператив переделал гараж в бассейн длинной 7,5 метра. Мне это обошлось, в 8 тысяч рублей. Тогда моя месячная зарплата вместе с академической стипендией составляла больше 2 тысяч рублей. Так что я мог за четыре зарплаты построить бассейн.
-- Любите водить машину?
-- Люблю, но сейчас редко вожу сам. Как автомобилист прошел все стадии роста. Примерно до 28 лет ездил на работу на велосипеде, каждое утро целых 20 километров, с 28 до 35 лет -- на мотоцикле «Ява-350». Мама, стирая комбинезон, часто находила много штрафных квитанций. Потом продал мотоцикл и три года был «безлошадным». Затем купил первую свою машину «Москвич», после «Волгу». Последняя машина «Вольво-740» у меня с 90-го года. Купил ее, когда получил в Германии премию имени Карпинского -- 30 тысяч марок. Машина мне обошлась в 29 500 марок. Поскольку я хотел, чтобы она была перламутровой, голубого цвета, то специально заказывал ее на заводе в Гетеборге.
819Читайте нас у Facebook
