Андрей вознесенский: «моя картина «бабочка набокова» висела в спальне жаклин кеннеди на пятой авеню… »
Андрей Андреевич прилетел в Одессу из Москвы буквально за два часа до начала творческого вечера в Русском драматическом театре. Конечно, это уже не тот громкоголосый молодой человек, памятный по выступлениям в Политехническом, на площадях и стадионах. Мэтр еще не оправился от тяжелейшей болезни, поэтому передвигается с трудом, говорит тихо…
На следующий день Андрей Андреевич любезно согласился дать интервью корреспонденту «ФАКТОВ».
«Во мне течет грузинская кровь, жаль только, здорово разбавленная»
-- С чем для вас ассоциируется Одесса?
-- Одесса -- это Бабель, Катаев, Багрицкий… Плеяда неповторимых творческих индивидуальностей.
-- Для большинства нынешних молодых людей вы -- автор текста песни «Плачет девочка в автомате», которую исполняет кумир молодежи Евгений Осин. Для старшего поколения вы -- один из лучших современных поэтов, автор «Юноны и Авось». Для среднего поколения, безусловно, «Миллиона алых роз»…
-- Увы… «Миллион алых роз» Пугачева уже не поет -- у нее какие-то счеты с Раймондом Паулсом. Жаль, конечно. Алла Борисовна -- веха в российской эстраде, но… А на мои творческие вечера приходит, уже по традиции, треть представителей старшего поколения, и две трети -- молодежи.
-- Ваше самое яркое воспоминание детства? Кто оказал на вас самое большое влияние?
-- Прежде всего, мама. Она была очень красивая, с большими серыми глазами, улыбчивая, настоящая русская женщина. Если во мне есть что-то поэтическое -- это от нее. До замужества она окончила два курса филологического факультета. В детстве частенько ругала меня за то, что не хотел по нескольку часов в день играть на фортепиано. Я же предпочитал гонять в футбол с ребятами. Помню свое первое стихотворение -- о Джульбарсе, моей собаке. Это детские стихи, но они очень дороги мне. Прежде всего, непосредственностью, чистотой, несмотря на наличие ненормативной лексики (в эвакуации поднабрался)…
-- А отец как-то влиял на ваше становление как личности?
-- Конечно, но в более поздний период. Это связано с тайной, великой тайной нашей семьи…
-- ?!
-- Перед смертью отец поведал мне ее, сказав, что делать это ранее опасался: дескать, я был слишком молод. Дело в том, что прапрадед мой по отцовской линии был грузином.
При покорении Кавказа русские в качестве заложников брали детей тамошних вождей. В их числе был и мой прапрадед. Его увезли в Муром, в монастырь. Затем он закончил семинарию, женился на россиянке. И фамилию получил церковную -- Вознесенский. Затем его сын женился на русской… И пошел-поехал род российский…
Любопытно, что этого моего предка хорошо знали и Александр I, и Николай I, он дослужился до высокого церковного сана. Однако выехать из Мурома не мог, это была своего рода почетная ссылка. Возможно, поэтому теперь его представили к канонизации.
… Узнав эту историю, я поехал в Муром, отыскал на местном кладбище надгробную доску и написал поэму. Так что во мне течет и грузинская кровь. Жаль только, что здорово разбавленная…
«Евтушенко постоянно конфликтует со мной, с Беллой Ахмадулиной, со всеми, кто здесь остался»
-- Жизнь диктует свои законы…
-- Мы всю жизнь двигаемся задом наперед. Весь мир прошел стадию дикого капитализма -- мы в нее погрузились, да еще и со своим неизжитым идиотизмом. Чудом надо считать то, что в стране еще остались живые души…
Я без брезгливости вспоминаю девяностые годы. Очень жалко людей. У них иногда просто не было выхода, приходилось заниматься чем угодно, вплоть до преступления. Никого не могу судить, простил бы даже людей, ограбивших мою дачу.
-- Их нашли?
-- Да. Я впервые увидел, как работает милиция. Мне вернули мое кожаное пальто, какие-то там колонки… не в этом дело. Преступники, наверное, рассчитывали найти золото, брильянты. Представляю, как они были разочарованы… Мне трудно было туда приезжать, в разоренный дом. Там хозяйничали чужие, выбрасывали все на пол… Мне рассказали, что один из них -- убийца, семь лет отсидел, двое других -- безработные, наши, подмосковные. Они понятия не имели, кто я такой. И, наверное, ни строчки моей не знают. А если бы и знали, их бы это не остановило. Но мне их все равно жалко. Я ведь знаю, какая жизнь сейчас…
-- Правда, что ваша «великолепная четверка» поэтов-шестидесятников, по сути, распалась?
-- Просто Евтушенко как бы откололся… Он все больше там, в Штатах. Ему хочется конфликтовать со мной, с Беллой Ахмадулиной, со всеми, кто здесь остался. Я написал о нем статью, он позвонил: «Андрей, это лучшее, что ты сделал в своей жизни». Мы долго говорили по телефону. Я ему сказал: «Мы одиноки. У меня нет брата. Будь им. Давай больше не расставаться… » «Хорошо», -- ответил он. Мы должны были встретиться в Центральном доме литераторов, в 18. 00. Я готовился к этому, как к празднику… Явился ровно в назначенное время. Евтушенко опоздал на полтора часа, окинул меня равнодушным взглядом и… пошел дальше.
-- Сейчас он в Москве. Не хотелось позвонить самому?
-- Зачем? Он поступит так же… Хотя зла я не держу, написал несколько добротных статей к его юбилею.
-- Ностальгия не по прошедшему, ностальгия по настоящему?..
-- Именно по прошедшему, по шестидесятым годам -- как мы все тогда дружили!..
-- Значит, от «четверки» осталась «двойка»?
-- Пожалуй. С покойным Робертом Рождественским я не был так уж дружен. Хотя он был на редкость чистым, очень искренним человеком. С комсомольским задором боролся с подонками, верил в коммунистические идеалы… В то же время был очень богат: за песни получал весьма солидные гонорары.
«Не люблю, когда личная жизнь становится достоянием публики»
-- Раньше у вас было много любовной лирики, сейчас ее почти нет, зато много молитв. Это возрастное -- или…
-- Может быть, и так. Ничего плохого в этом нет, с годами нужно больше думать о душе. Проходит наглая молодость, остается молодая наглость… Но на самом деле я не очень это разделяю: любовная лирика, если она подлинная, всегда молитва, и «Озу» я писал как религиозную поэму… И в молитве, и в любовной лирике «Ты» пишется с заглавной. «Ты меня на рассвете разбудишь» -- попытка псалма.
-- Вы редко говорите о своей личной жизни. Это позиция?
-- Не люблю, когда личная жизнь становится достоянием публики. Все интимное отражено в моих стихах.
-- Какие качества в женщине цените более всего?
-- Она должна быть безоглядной, прежде всего, и красивой, конечно. Должна вдохновлять.
-- Вам везло в жизни на таких женщин?
-- Думаю, очень…
-- А в мужчине?
-- Уверенность в себе, рисковость. А вот ложь, обман не приемлю, как у женщин, так и у мужчин.
-- Говорят, вы были в особых отношениях с Жаклин Кеннеди, вдовой президента США…
-- Да, она была очень близким мне человеком… Как-то пришла на мою выставку в Нью-Йорке (иногда работаю и руками) и захотела купить понравившуюся ей «Бабочку Набокова». Я подарил ее ей. Жаклин сказала, что повесит ее в своей спальне, на Пятой авеню. Потом я попросил «Бабочку» на два года, чтобы показать на выставке в Париже… Вернулся в Нью-Йорк, хотел возвратить, но Жаклин уже умерла, квартиру ее продали. Приехал прямо на похороны этой удивительной женщины. С тех пор собственность Жаклин хранится у меня в Переделкино…
-- С кем еще из известных личностей доводилось общаться?
-- Все женщины, с которыми я общался, личности… Что же до мужчин, боюсь, не хватит газетной полосы: Луи Арагон, Марк Шагал, Генри Мур, Пабло Пикассо, Пабло Неруда…
Был знаком и с Мартином Хайдеггером, пожалуй, последним из гениальных философов. В Германии тамошние левые отговаривали меня: «Не ходи к этой суке». (Хайдеггер -- немецкий философ-экзистенциалист. Во время Второй мировой войны был связан с нацистами, умер в 1976 г. -- Авт. ). Однако я пошел. Мы беседовали на английском (немецким я не владею) всю ночь, и оказалось, что наши взгляды на некоторые проблемы бытия совпадают… Дружил с Юрой Щекочихиным, он тоже жил в Переделкино… Там отмечали день его памяти: отравили мужика, он лежал в гробу весь черный… (Когда на одесской встрече Вознесенский прочитал четверостишие, посвященное Юрию: «Под траурным солнцем июля, отравленный сволотой… лежит последний русский святой» -- зал встал и замер в минуте молчания. -- Авт. ).
-- Какое-то грустное у нас получается интервью…
-- М-да… Хорошо, давайте поговорим о смешном! Давно это было, в Ялте. Я привез из США мобильный телефон, тогда его у нас еще даже не видели. С виду как транзистор, ловил на расстоянии пяти километров. Отмечали день рождения писателя Виктора Некрасова. Было много гостей. В общем, подговорил я именинника, мол, выйду в туалет, а устройство на столе оставлю включенным. А он скажет, что сейчас по радио будут транслировать интервью, которое Вознесенский дал в США. Так и сделали… Как я начал всех «поливать»! Сказал, цитируя Михаила Светлова, что «Паустовский ведет себя, как великий писатель, хотя на самом деле таковым не является. Что писатель Славич -- алкоголик, мол, может выпить больше, чем Брежнев… » Всю эту несусветную чушь все слушали в полной тишине. Возвращаюсь в комнату, вижу -- дело плохо, переборщил. Паустовский из-за стола встал: «Вот этот негодяй, который… Ухожу!» Я сигнал Некрасову подаю, мол, объясни… Он и говорит: «Ребята, успокойтесь, мы пошутили… » Боже, что тогда началось! Славич накинулся на Некрасова… Крови много было. У бедного Некрасова шрам на губе остался. С тех пор больше никого не разыгрываю…
«Жизнь удалась на все… «пять с плюсом»
-- Ваш литературный кумир?
-- Был и остается один -- Борис Пастернак. Он оказал на меня исключительное влияние как поэт и как человек. Кстати, в жизни он был совсем иным, чем на портретах. Он был неповторим: гениальность буквально сочилась из глаз. Рубашка-»сталинка» плюс серебряная курточка -- как заправский западный интеллигент… Он ненавидел свой авангард и восторгался моим авангардом. В ранней юности я настолько вошел в мир поэзии Пастернака, что его строки вплетались в мои, поначалу я этого даже не замечал. Однако «стал на горло собственной песне», выработал свой стиль, благодаря опять-таки Пастернаку…
-- Ваш любимый цвет?
-- Васильковый. Был приятно поражен, когда меня встретили в одесском аэропорту с букетом васильков!
-- Самый счастливый день?
-- Хочется верить, что он еще впереди.
-- Любите перечитывать свои стихи?
-- Не перечитываю никогда. Только в корректуре.
-- В вашем творчестве есть период, который вы цените больше других? Многим нравится, как вы писали в конце семидесятых…
-- Мне нравится, как я пишу сейчас, когда идет чистая работа с языком. Сейчас «поджимает» только время: опасаюсь опоздать, не успеть. Вот, вышел новый шеститомник -- «Пять с плюсом». Написал пьесу для Алексея Рыбникова, оперу, посвященную княжне Таракановой… Так что, можно сказать, жизнь удалась не просто на «пятерку», а еще и с «плюсом»…
Все же хотелось бы оставить после себя что-то материальное, что-то святое, белое и каменное…
-- Намекаете, что в Москве в скором времени может появиться храм архитектора Андрея Вознесенского?
-- Хорошо бы. Ведь не секрет, что мы лишь восстанавливаем разрушенные ранее старые храмы. Не возводим новые, в современном стиле -- отсюда все беды… Бог нас не слышит!
Я уже сделал проект церкви Захарова, его необходимо утвердить.
-- В начале третьего тысячелетия вновь заговорили о гибели поэзии…
-- Я думаю, происходящее опровергает подобные утверждения. Инстинкт подсказывает, что без поэзии мы погибнем. Поэзия -- это то, что внутри человека.
Читайте нас у Facebook
