На зарубежных турнирах людмила пахомова прятала под скамейку ноги в самодельных коньках, а в праге выступала в полном крови ботинке
Бум фигурного катания начался в СССР после чемпионата Европы-65, который проходил в Москве в Дворце спорта «Лужники». Советские фигуристы в танцах не блистали. 19-летняя Мила Пахомова, до этого еще выбиравшая между одиночным и парным катанием, восхищалась зарубежными парами. «Я была в каком-то упоении. Еще только спортсмены выехали на разминку и уже заворожили зал», — говорила Людмила Пахомова, которая вскоре сама будет блистать на льду в паре со своим партнером и мужем Александром Горшковым.
Они были любимцами если не всего мира, то 1/6 его части уж точно. И хотя уже ушли в прошлое уютные зимние семейные вечера перед голубыми экранами, когда практически из каждого окна неслось разухабистое «Ка-алин-нка--ма-алин-нка, калинка моя!.. », ностальгия снова и снова возвращает нас к тем временам. И не надоедало почему-то смотреть чемпионаты СССР по фигурному катанию, потом — показательные выступления после чемпионата СССР, чемпионат Европы и показательные после чемпионата Европы, потом чемпионат мира и соответственно показательные… В олимпийский год — то же самое с Олимпийскими играми…
Отец Людмилы Пахомовой, Герой Советского Союза, хотел, чтобы дочь стала отличной парашютисткой
За всю свою спортивную карьеру Пахомова каталась с четырьмя партнерами: с двумя в парном катании и с двумя в спортивных танцах. Самым первым был Сергей Селезнев. Начали они с ним неплохо, даже заняли первое место на первенстве Москвы, а среди юниорских спортивных пар страны были вторыми. Катались вместе года два. После Сережи Людмила выступала с Фаридом Сафаргалеевым. Это был очень оригинальный спортсмен, мастер спорта по акробатике и теннису. Очень ловкий, уверенный и красивый парень. Он придумывал для выступлений какие-то просто немыслимые поддержки. Некоторых из них так никто по сей день и не повторил. Все свое внимание фигуристы концентрировали исключительно на поддержках. Но, выступая в паре, на льду они выглядели одиночниками. Катались вместе всего один сезон. Потом выздоровела постоянная партнерша Фарида, и Мила вновь стала одиночницей.
- Ей не давалось все легко, — вспоминал Виктор Иванович Рыжкин, первый партнер Людмилы Пахомовой в танцах на льду. — У нее очень драматичная спортивная и человеческая судьба. Ее ведь вначале, когда она занималась одиночным и парным катанием, считали бесперспективной фигуристкой. Помню, как встретил в метро ее маму, Людмилу Ивановну, и она мне сказала: «Мы закончили, успехов в фигурном катании нет. Папа забирает Милочку в парашютный спорт». А отец ее, Алексей Константинович, был генералом, Героем Советского Союза, заместителем председателя ЦК ДОСААФ. В то время, будучи уже тренером сборной СССР, я решил вернуться на лед, чтобы взяться за новое дело в нашем фигурном катании — спортивные танцы на льду. И, конечно, я не забыл Милочку (ее не только родители, все так называли) — ее пластику, артистизм. Она ведь у меня с детства начала заниматься, на Стадионе юных пионеров.
Пахомова и Рыжкин танцевали произвольную программу под непривычную музыку, они использовали «Очи черные», «Коробейники», «Светит месяц» и, наконец, «Бублики» в эмигрантском исполнении, что вызывало недовольство и страх у чиновников из Федерации фигурного катания.
На первый чемпионат страны по спортивным танцам на льду, который состоялся в 1964 году в Кирове, Пахомову и Рыжкина упорно не хотели пускать. Сначала объявили, что они будут выступать вне конкурса. Папа Милочки ходил к руководству, пробивал, чтобы им разрешили выступить в личном зачете. Телеграмма в Киров пришла в тот момент, когда они уже выходили на лед. Диктор объявил, что Пахомова и Рыжкин участвуют в личном первенстве. И они стали первыми чемпионами страны по спортивным танцам на льду.
Рыжкин был намного старше Пахомовой. Какой-то период он был ее тренером в ЦСКА и, став партнером, остался тренером и Виктором Ивановичем. Эту пару так и называли — Мила и Виктор Иванович. Рыжкин в отличие от Людмилы был абсолютно другим по своему характеру и темпераменту человеком. Будучи партнером-тренером (при том, что был еще один тренер — Станислав Жук), он постоянно что-то анализировал, изучал, разбирал… Он сам себя тренировал. И еще тренировал Пахомову. Психологическая несовместимость перешла все границы, и Мила ушла.
Рассмотрев ноги нашей примы, английские тренеры подарили ей первоклассные коньки фирмы «Вилсон»
Последним партнером в фигурном катании и самым любимым человеком в жизни стал Александр Горшков. Пахомова предложила Александру кататься вместе. Он был потрясен: «Двукратная чемпионка СССР хочет кататься со мной, с перворазрядником, у которого нет в танцах никаких перспектив!» Было от чего потерять голову. Тем более что Горшкова полжизни держали в неудачниках, в неспособных. За ним это «звание» закрепилось еще в группе начинающих. Если бы не мама, так и оказался бы за бортом в самом начале. Мама привела Сашу в группу фигурного катания в парк Сокольники и оставила в ней. Обычно в группе оставляет тренер, у Горшкова получилось наоборот — мама. После года занятий (а это было еще в 1953 году) тренер перевел Горшкова в группу самых слабеньких. А это прежде всего самое плохое время для тренировок на открытом катке. Мама посчитала, что с ее Сашей поступили несправедливо. Она испугалась, что его вообще вскоре отчислят, потому что из группы самых слабых дальше дороги не было. И она решила перехитрить тренера: однажды пришла с сыном на тренировку сильнейших и незаметно втолкнула Сашу в группу ребят.
- Я был ни жив ни мертв. Страшно и стыдно будет, если обнаружат, что я незаконно стою в строю, ребята меня засмеют, и ничего горше в жизни нет, чем такой смех. И, о чудо! — тренер останавливается передо мной, смотрит внимательно, а потом, когда я уже чуть было слезу не пустил, спрашивает: «Где ты был целых две недели? Болел, что ли?» — вспоминал в своей автобиографической книге Александр Горшков. — Потом махнул рукой и сказал, чтобы я оставался. Так я попал в число перспективных.
Из Милы и Александра получился прекрасный дуэт: потрясающее обаяние, энергия и задор партнерши и благородная сдержанность элегантного партнера. Они были одной из самых блестящих пар в стране, не на льду, а вообще — в жизни. Уже через несколько лет эта пара потеснила с высшей ступени пьедестала почета родоначальников и законодателей спортивной моды в танцах — англичан и сделала из танцев на льду нечто такое, что их уж просто невозможно было не включить в программу Олимпийских игр. И в 1976-м Пахомова и Горшков стали первыми олимпийскими чемпионами по танцам.
Кстати, мало кому известно, что Пахомова долгое время каталась на коньках, переделанных из одиночных (отечественных коньков для танцев на льду в те годы не было). У Людмилы были коньки, которые отец будущей чемпионки Союза Елены Щегловой переделал из одиночных, все, что требуется, укоротив, распилив и запаяв. И лучшая наша фигуристка (и, без преувеличения, очаровательная женщина) старалась, оказавшись после выступлений перед телекамерой, прятать ноги с самодельными коньками под скамейку… Тем не менее ноги нашей примы рассмотрели, и английские тренеры Арнольд и Джордж Гершвиллеры подарили ей первоклассные коньки фирмы «Вилсон».
При всем своем обаянии и доброте Мила была очень волевым человеком. Особенно ярко проявился ее характер на турнире «Пражские коньки». Во время выступления она на всем ходу врезалась в конек партнера. Но Мила дотанцевала до конца. Ботинок ее был полон крови. Только после того, как на табло высветились оценки, санитарная машина отвезла ее в больницу…
«Пахомова, зачем вы раскрыли руки, как самолет?!»
Подарком судьбы Людмила считала поступление в ГИТИС, а туда был огромный конкурс. Ее к этому конкурсу не хотели допускать — у Пахомовой не было специального хореографического образования, а это считалось необходимым условием. Тогда она пошла прямо к Захарову — он тогда набирал курс. Людмила сказала, что она фигуристка и что фигурному катанию уже сейчас нужны специалисты с балетмейстерским образованием. Видимо, она смогла убедить его, и ее приняли. Приняли условно, ради эксперимента (хотя Людмила и сдала на пятерки общеобразовательные дисциплины, специальные же она не смогла бы сдать и на двойку).
- Мне было семнадцать лет, и я была самой младшей из всех. Девочка в школьном фартуке с комсомольским значком — и взрослые люди, профессионалы, которые знали наизусть множество партий, окончили училище, изучили партитуры классических балетов, все перетанцевали на сцене, — писала Людмила Пахомова в книге «И вечно музыка звучит», написанной в соавторстве с Александром Горшковым. — Меня спрашивали: «Мила, ты уже целовалась? Или еще нет?» Со мной обращались бережно, поручали произведения, более подходящие мне по возрасту, например «Дикую собаку Динго» или «Юность». Совершенно очевидно было, что я не доросла до этого института. Учиться было интересно, я была захвачена, но… не справлялась. Мудрено мне было справиться. На многих занятиях по режиссуре, по актерскому мастерству я не могла понять самые простые вещи, я не могла их пропустить через себя, прожить искусственно, потому что я не прожила их в своей жизни…
Быть звездой мне нравилось. Разве не мечтает об этом каждая артистка? Я хотела кататься так, чтобы после меня и смотреть ни на кого не хотелось. Вот какая вершина была передо мной. Приблизилась ли я к ней? Нам ставили «шестерки», о нас писали, о нас сняли фильм, нас одаривали лестными эпитетами. Я знала себе цену как спортсменке, как фигуристке. Но что касается совершенства нашего танца, моего исполнительского мастерства, тут я не обольщалась. Решающее влияние на мою способность к трезвой самооценке оказал ГИТИС. Там, в институте театрального искусства, меня оценивали по совсем иным критериям. У нас был преподаватель Петр Антонович Пестов, он вел класс. Когда он меня видел, у него судорогой сводило лицо и портилось настроение на весь день. «Пахомова, — говорил он, — а у вас нет сейчас тренировки? Нет? А я так надеялся… » Он страдал. «Пахомова, что это у вас за позиция? Вы не на льду!» «Пахомова, зачем вы руки раскрыли, как самолет?!» И так всегда, все годы… Я была без пяти минут чемпионкой мира, а ему в ответ на все эти обидные слова говорила только одно: «Большое спасибо».
В 1970 году Пахомова получила два диплома — диплом об окончании ГИТИСа и диплом чемпионки мира.
Из-за рекламы спиртных напитков Пахомову и Горшкова могли дисквалифицировать перед Олимпиадой-76
«Она такая тяжелая!» — сказал Александр Горшков в раздевалке корреспондентам ТАСС. Горшков сидел на своем стуле и медленно переодевался. Медаль с себя не снимал. Олимпийская медаль действительно была тяжелее, чем медали чемпионатов мира и Европы. «Знаете, за кого мне сейчас обидно? — добавил Горшков. — За нашего тренера Елену Чайковскую. Ведь это она придумала наши программы, наши танцы… Я бы тренеров тоже награждал золотой медалью».
Тогда на Олимпийских играх-76 в Инсбруке Пахомова и Горшков опередили 18 участников из 9 стран и стали первыми олимпийскими чемпионами в спортивных танцах на льду. А за год до этого произошло чудо, к которому была причастна и Мила. Горшков перенес тяжелейшую операцию — он практически остался с одним легким. В связи с болезнью Саши на женские плечи Людмилы лег нелегкий груз. Заболевание мужа проверило на прочность характер и выдержку жены. Впоследствии Горшков вспоминал: «Для меня лучшим лекарством были тренировка, музыка, танец. Я не должен был думать о перенесенной операции. Я должен был тренироваться так, как будто ее и не было. Мила помогла мне. Со стороны могло бы показаться даже довольно жестким отношение Милы ко мне и на тренировках, и дома. Никакой домашней мелодрамы, никаких поблажек и послаблений. Режим нашей жизни не изменился ни на йоту. Домашняя работа, учеба, тренировки шли заведенным раз и навсегда образом. «Нечего жалеть себя, ты практически здоров, вот и работай, как тебе положено!» И я работал, как положено. Как было нужно для меня, для нас, для будущей победы».
У них была одна жизнь на двоих. И болезнь одного обязывала другого непринужденно, с улыбкой нести на своих плечах двойной груз. Ни разу никто не услышал от Милы ни одной жалобы. Ведь и мечта у них была тоже одной на двоих — олимпийское «золото».
А ведь Пахомову и Горшкова могли просто не пустить на Олимпийские игры. Это случилось на чемпионате Европы-75 в Копенгагене. Наши фигуристы победили с большим отрывом, получив высокие оценки. Танцевали на одном дыхании. Впереди был чемпионат мира. После награждения и пресс-конференции фигуристов попросил задержаться один из руководителей команды: «Всего на несколько минут попозируйте перед камерой. Это просьба свыше. Надо, чтобы вы стояли на фоне рекламы. Фотокорреспондент — из доброжелательно настроенной к нам газеты, он управится быстро».
Позировать пришлось долго. Отказываться они уже не решались. Надо сказать, что Саша и раньше несколько раз периодически чувствовал боль под лопаткой. И обычно старался, насколько это возможно, не переохлаждаться. Чайковская всегда держала при себе теплую куртку, чтобы Горшков после выступления сразу мог накинуть ее. Делать эффектную поддержку для снимка становилось все тяжелее. Без сил, застывшие — ледовая арена в Копенгагене почти не обогревалась, температура в зале была близка к нулю — Саша с Милой вернулись в гостиницу, где их ждала взволнованная Чайковская. После того как ребята рассказали, где были, она впервые рассердилась. И даже не переохлаждение подопечного расстроило больше всего, а то, что ее вспитанники выступали практически в роли людей, рекламирующих спиртные напитки: «Да вас же моментально дисквалифицируют накануне Олимпийских игр! У кого хватило ума допустить такую съемку? Надо немедленно изъять пленку и вообще запретить использовать любой материал, снятый на фоне рекламы!» Протест тренера мгновенно возымел действие. Но последствия переохлаждения пришлось расхлебывать долго…
Одним махом мог перечеркнуть планы на будущее и инцидент, случившийся на чемпионате мира в Калгари. Говорят, что этот случай вполне мог быть провокацией по отношению к советским спортсменам — в то время они уже были практически вне конкуренции.
Пахомова и Горшков лидировали после обязательных танцев. Превосходно была принята и залом, и арбитрами самба. Оставалось сделать последний шаг. Сутки отделяли их от финишного рывка. Сутки и одна тренировка. Как всегда, фигуристы и тренеры жили в одной из центральных гостиниц города. Обычно доступ для других «квартиросъемщиков» на этажи, где живут спортсмены, закрыт. Это дает возможность прекрасно отдохнуть, чувствовать себя раскованно: вокруг только свои. Пахомовой, Горшкову и Чайковской был отведен огромный номер из двух комнат, между которыми находились ванна и туалет. Жили вместе и в то же время как бы отдельно. Очень удобно. Именно это их и спасло. После утренней тренировки все вернулись в гостиницу и отправились на обед. Вместе с ними за один столик сели еще двое участников чемпионата. Хотя выбор блюд был практически неограниченный, но жесткая самоцензура сводила меню фигуристов к минимуму — сок, бульон, кусок мяса, немножко овощей. Мила вообще только попробовала мясо и овощи.
Тотчас после обеда все ушли отдыхать. Ничего больше не ели и не пили. Чайковская отправилась на тренировку к еще одним своим подопечным — Карпоносову и Жарковой. Саша и Мила быстро уснули. Проснулся Горшков от собственного стона. Резкая боль согнула фигуриста пополам. Тошнота подступила к горлу. В голове одна мысль: «Только бы Милу не разбудить, только бы она ничего не узнала». Но, вернувшись в комнату, Саша услышал, что и Мила сквозь сон постанывает. Пришлось ее разбудить. Прошло добрых два часа, пока не вернулась Чайковская. К этому времени совершенно обессиленные фигуристы молча лежали в своих кроватях, то корчась от судорог и озноба, то просто «отключаясь», пылая от высокой температуры. Через несколько минут в номер примчался врач советской сборной.
- Отравление, и очень сильное!
После того, как наш врач отправился к организаторам соревнований, к Пахомовой и Горшкову был приставлен еще и канадский доктор. Без особой суеты и огласки (канадцы были организаторами турнира!) советских фигуристов напичкали лекарствами, которые в основном сняли симптомы отравления, но привели их в состояние полной расслабленности. Вялые, безучастные, Мила и Саша впали в полудрему, и утром, в день произвольного танца, они казались тенью самих себя. Но Чайковская была настроена по-боевому: «Ну что, устроим им родео по первому классу?!» А у них не было сил даже отшучиваться.
На тренировке Пахомова и Горшков коротко проверили шаги, не став повторять целые части танца. Соперники посматривали на них с недоумением и, вероятно, сделали для себя вывод: Пахомова и Горшков настолько уверены в себе, что даже тренируются в четверть силы.
«Я на ногах в тот день не держалась, а вечером выступили и отыграли свою золотую медаль. Как такое было возможно? Как невозможное становится возможным? Я лично не склонна считать такие ситуации героическими. Это спорт. Это борьба, соревнование. Соревнование с соперниками, с судьями. В конце концов, соревнование с той частью самого себя, которая упрямится, хочет только отдыхать, хочет избегать суровых, но необходимых решений. В такие минуты. назову их стрессовыми, полностью мобилизуется весь организм человека. На такие поступки способны многие. Не все знают эти свои волевые способности, потому что редко попадают в истинно стрессовые ситуации. Спорт помогает открывать нам себя. И в спортивной элите буквально каждый человек способен на то, что журналисты называют спортивным подвигом. Вообще, опытных спортсменов чудом внезапного выздоровления никак не удивишь. Это не выздоровление, это переключение неизвестного нам регистра, который приводит в действие неведомые нам самим силы нашего тела и души. Я счастлива, что испытала такие мгновения!» — записала после этого в своем дневнике Людмила Пахомова.
Больная раком Людмила убегала из больницы на каток — к своим ученикам
Целое десятилетие безраздельно господствовала в танцах на льду пара Людмила Пахомова и Александр Горшков. Мы всегда с нетерпением ждали их новых программ. И каждый раз они удивляли и потрясали нас. Ни один танец не повторял другой. «Калинка-малинка», «Соловей», «Вдоль по Питерской», вальс из «Маскарада», «Озорные частушки», «Кумпарсита» — каждый раскрывал новые стороны их таланта. Решение уйти, по словам самой Пахомовой, было внезапным, и поводом к нему послужило до сих пор незнакомое чувство — кататься не хочется.
- Конечно, мы и так понимали, что пора. Саше — тридцать лет, мне — двадцать девять, — писала Людмила Пахомова. — Сначала думали: ну, откатаем еще один сезон. Но вот взяли и прервали тренировки в сентябре, когда уже немало сил и трудов было потрачено на новую программу. Мы понимали, что делаем что-то нелепое, несуразное, но не могли, и впервые не хотели сопротивляться наступившей апатии. Будущее показало — мы не ошиблись: ушли в то самое время, в тот самый час. Многие, заявив, что уходят, еще какое-то время продолжают кататься, выступать с показательными номерами. С нами так не было. Мы от всех предложений отказывались, никуда не ездили. И никогда с тех пор я не испытывала искушения выйти на лед. Наплясалась, видимо, на всю жизнь…
Мы собрались с духом и отправились к Чайковской домой и прямо с порога произнесли страшные для нас, да скорее всего и для нее, слова: «Лена, мы решили, что нам кататься больше не нужно». И в слезы. Я реву. Она ревет. В доме нашлась бутылка шампанского. Выпили мы по бокалу, успокоились немного. Помнится, Лена говорила нам, что это, конечно, очень горько, очень тяжело, но что, наверное, так надо, хотя она не представляет себе, как нам теперь жить дальше.
Трогательными были наши проводы во Дворце спорта — и грустными, и немного… забавными: с нами прощались будто насовсем. Последний наш танец был «Кумпарсита». И эта «Кумпарсита» была особенной. Мы танцевали разлуку, мы танцевали прощание…
- Людмила Пахомова заболела в 1979 году. Это продолжалось семь лет, хотя она сама признавать болезнь никак не хотела: родилась дочь Юля, и потом Мила только-только начала завоевывать признание как тренер. У нее было раковое заболевание лимфатической системы, которое на первых этапах можно было как-то затормозить. Но она убегала из больницы на каток. Даже в последние месяцы жизни, когда лежала под капельницей, мысли ее были об учениках. У нее была тетрадочка, в которую она записывала задания до последнего дня, — вспоминала подруга Пахомовой Наталья Морозова.
- 31 декабря 1985 года у нее был последний день рождения, — вспоминает Виктор Рыжкин. — Я приехал к ним с Сашей прямо с катка «Кристалл». Было страшно холодно, и я чуть ли не в валенках был. Мы танцевали с ней. И я даже не заметил, что на голове у нее уже парик, после химиотерапии…
А 16 мая 1986 года ее не стало. С великой фигуристкой прощались в ЦСКА. Очередь выстроилась от метро «Аэропорт». Людей было столько, что руководителю Спорткомитета Павлову и главе Олимпийского комитета Смирнову, которые тоже приехали попрощаться, пришлось два часа стоять на улице. Когда Королеву льда везли хоронить на Ваганьковское кладбище, перекрыли улицы…
2811Читайте нас у Facebook
