Леонид Броневой: «Я часто ошибался в людях»
Палата, в которой вот уже больше месяца лежит Леонид Сергеевич, находится в самом конце коридора реабилитационного отделения киевского Центра сердца. На стеклянной двери объявление: «Не беспокоить». Известного пациента стараются лишний раз не тревожить. Броневой сам устал от того, что никак не может встать на ноги и вернуться на сцену, к прежнему образу жизни. Леонид Сергеевич не любит давать интервью, о чем не раз прямо говорил. Но для «ФАКТОВ», которые регулярно рассказывают о состоянии его здоровья, сделал исключение. Правда, по ходу нашей беседы отругал меня: «Как, вы не видели гениальный спектакль Захарова „Вишневый сад“? Нужно стремиться попадать на такие постановки! А фильм „Простые вещи“, где я сыграл свою последнюю на сегодняшний день роль, тоже не видели? Ну и о чем нам с вами разговаривать?» Поверьте, страшно, когда такое вам говорят голосом Мюллера… Поэтому я быстро исправилась. Лента «Простые вещи», в которой Броневой играет больного пожилого актера, в каком-то смысле оказалась пророческой. Именно в таком состоянии сейчас находится Леонид Сергеевич. Но, несмотря на все упреки, услышанные от актера, мне повезло: рассказывая о своих любимых писателях — Чехове, Пушкине, Лермонтове, — он цитировал их произведения. Это был настоящий спектакль…
«Хотел бы знать английский, немецкий и французский языки»
— Как вы относитесь к круглым датам? Однажды вы сказали, что после тридцати лет нужно прекращать отмечать дни рождения…
— Никакого отношения у меня нет, — отвечает Леонид Броневой. — Если бы я был здоров, возможно, было бы о чем говорить. Мне никогда не хотелось принимать подарки. Гораздо приятнее их дарить. Громким словам я не верю. Даже не могу вспомнить, как отмечал дни рождения раньше. А вот спектакли запомнившиеся есть. В Японии в «Чайке» Чехова я играл Дорна, а Инна Михайловна Чурикова — Аркадину, Саша Захарова — Нину, Дима Певцов — Треплева, Олег Иванович Янковский — Тригорина. Первый акт — гробовая тишина в зале. Не понимаем, в чем дело. Выглянул в щелочку, смотрю — у каждого японца на коленях маленькая книжечка. Оказалось, это текст пьесы. Они смотрели на сцену и потом читали — так обожают Чехова. Позже мы узнали, что после первого акта у них не принято аплодировать. Но в конце такие овации были, каких мы никогда не получали ни в России, ни где бы то ни было! Это длилось минут десять, после чего из зала прибежала молоденькая японка, вся в слезах, и говорит на ломаном русском: «Я решила связать свою жизнь с русским». Захаров спрашивает: «Почему?» — «Чтобы мучиться!» Это особая нация. По-моему, она близка к марсианам. В Японии мало места, поэтому в квартирах крошечные комнаты — стенка к стенке, слышимость невероятная, используется каждый сантиметр. А о технике и говорить нечего — чудо!
— Где еще приходилось выступать?
— Я работал в Театре на Малой Бронной и поехал в Лондон со спектаклем Эфроса «Месяц в деревне». Играл доктора. Также были заняты Миша Козаков, Ольга Яковлева, Лена Коренева. На поклоне я не заметил ступеньку — упал и сломал ногу. Играл потом три спектакля так: на одной ноге была нормальная обувь, а на второй — калоша или тапок, потому что ступня опухла. Нам устроили замечательный прием. Также была рецензия, посвященная, как ни странно, в основном мне. Но мне об этом не сказали, а я не владею английским. Узнал об этом через много лет, когда уже не работал в том театре. Ко мне плохо относились Эфрос и Яковлев. Не могу объяснить почему…
— Вы жалеете о том, что не выучили иностранные языки?
— Я стал артистом, потому что все другие дороги были для меня закрыты как для сына врага народа. Об этом я подробно рассказывал в нашем прошлом интервью. Мне всегда хотелось знать как минимум три языка — английский, немецкий, французский. Тогда можно было бы спокойно чувствовать себя за границей, общаться с людьми, а так — словно глухонемой.
— Вы всегда относитесь к себе очень критично. Но слова критиков, писавших о том, что вы хороший артист, для вас были важны?
— Ну конечно! Представьте, английский критик посвящает огромный абзац разбору моей роли, да еще в газете Financial Times, которая в основном пишет о политике и экономике. Это была хорошая моя работа. А вообще я не обращаю внимания на критику. Слова ничего не стоят. Ни написанные, ни сказанные. По крайней мере, в моем возрасте они уже ничего не стоят.
«Фильм «Безымянная звезда», считаю, должен был получить «Оскар»
— Вы о людях судите по их поступкам?
— Я часто ошибался в людях: хорошего человека принимал за дурного, а очень нехорошего — за прекрасного, потому что он много улыбался и говорил приятные вещи, — продолжает Леонид Сергеевич. — С тех пор не люблю улыбающихся людей и говорящих приторные слова. Люблю людей мрачноватых и не очень рассуждающих.
— Какую картину со своим участием вы любите? Смотрите, если показывают по телевизору?
— Да, при этом не оцениваю свою работу, а смотрю как зритель. На днях, кстати, показывали фильм, в котором я не занят, но который, с моей точки зрения, должен был получить «Оскар» в Америке, если бы киноакадемики поступали по-человечески, а не руководствовались политическими причинами. Это фильм Миши Козакова «Безымянная звезда». Лучшая работа Насти Вертинской, Игоря Костолевского. Чудесно сыграл Миша Козаков. И даже такой малоизвестный артист, как Лямпе, который уже умер, замечательно играет. А Крючкова! Это поразительная картина. Каждый раз я нахожу в ней такие глубокие вещи. Она немного напоминает мне мой самый любимый американский фильм «Римские каникулы». Там тоже рассказывается о том, что люди из разных социальных слоев не могут соединиться.
Говорят, советские власти не хотели пропускать «Безымянную звезду» на экраны, найдя в фильме намек на то, что российская провинция ужасна. Но ведь она еще хуже! Она еще страшнее, чем румынская. Там хотя бы какие-то платья привозят, музыку пишут, поезд останавливается на полминуты. Российская провинция мне знакома. Это ужас! Ужас!!! Я знаю, как живут артисты в провинции. Они голодают! Как-то сводят концы с концами те, у кого есть участки, где можно выращивать картошку, помидоры. Раньше была биржа труда. Я однажды побывал на ней. Ужасное ощущение, когда видишь огромное количество красиво одетых и накрашенных актеров и актрис, пытающихся понравиться хоть кому-то…
— В вашей жизни тоже были времена, когда приходилось выживать, играть в парке в домино, чтобы заработать пару копеек…
— Тогда за рубль можно было прокормиться. Мне всего 24 года. Дочь совсем маленькая. Жена умерла. Я выписал из деревни тетку жены. У нее из-за полиомиелита были парализованы ноги, но зато сильные руки. Она воспитывала дочь, а я должен был зарабатывать. Жили в коммуналке. Сначала в этой квартире проживали 18 человек, потом стало меньше. А Московский драматический театр Пушкина, который возглавлял Равенских, не взял меня на гастроли. Я пришел к директору Зайцеву (он еще жив, но я с ним не общаюсь) и говорю: «Вы меня только оформили на договор, возьмите на гастроли. Моей семье есть нечего, дочь голодная. Ей пятый год. У тетки пенсия — копейки. У меня вообще ничего нет. Я аккордеонист. Поеду по селам: пока вы гастролируете, буду петь песни военных лет и привезу вам грамоты для театра». «Нет, мы не можем вас взять», — сказал директор. И тогда я пошел на бульвар, где люди играли в шахматы, домино. Меня тогда еще никто не знал в Москве, я был актером провинциального театра. И мне было все равно, как добыть денег в тот момент. Если бы нужно было украсть, я бы украл! Как можно оставить ребенка голодным? К счастью, не пришлось воровать. Я, кстати, не женился, пока дочь не окончила школу и институт, чтобы ее не травмировать. Потом вот — Вика…
«Любить по-русски — это жалеть»
— В этом году вы отметили 42 года семейной жизни. А как познакомились с Викторией Васильевной?
— Сорок два — как расписались, а знакомы около 50… Вика много раз ходила на спектакли «Мятеж неизвестных» и «Свадьба брачного афериста». Сначала я ей не понравился — она решила, что я очень старый. Ей было 22 года, мне — 33. Наверное, я выглядел не очень хорошо. Потом привыкла. Я не хотел жениться. Расписались мы в первый день, когда начались съемки «Семнадцати мгновений весны». Из загса меня вызвали на площадку. Вика плакала. «Чего плакать, — сказал я. — Я ведь еду работать». Купил несколько бутылок шампанского, чтобы отметить женитьбу.
— Виктория Васильевна к вам первой подошла?
— Да, на улице после спектакля. Я шел по тротуару, а она — по мостовой. В старой беличьей вылезшей шубке… Вот я ее и полюбил. Любить по-русски — это жалеть, а безжалостность — это отсутствие любви.
— Жена примчалась в Киев тут же, узнав о вашем инфаркте, не отходит от вас ни на секунду…
— Вика все время со мною. Я ее не заставляю, наоборот, говорю: «Может, останешься дома?» «Что ты будешь без меня делать?» — отвечает на это она. Сейчас я снова в Киеве на реабилитации. Находиться здесь мне придется долго — с коленом проблемы… Приехал в Центр сердца, потому что Борису Михайловичу Тодурову доверяю больше, чем остальным врачам. Каждый день он делает по пять-шесть операций. Зайдет ко мне поздно вечером — на нем лица нет. Я спрашиваю: «Почему не оперируете меньше, чтобы пощадить себя?» — «Нельзя отказать. Люди просят»… А еще он ездит по регионам страны, где консультирует больных. Замечательная личность. Скромный человек. Лишнего никогда не говорит.
— Жене сложно с вами?
— Очень трудно! Она милый, добрый, благородный человек. Она, как и я, слабо разбирается в людях и часто ошибается. Вика беспредельно преданная. И я это ценю. Я ее люблю.
— Часто это ей говорите?
— Нет. Но она знает, как я ее люблю. Без слов.
*Виктория Васильевна и Леонид Сергеевич в браке уже 42 года, а знакомы около 50 лет. (Фото Сергея ТУШИНСКОГО, «ФАКТЫ»)
«Раньше я жил безалаберно, транжирил время, играл в карты, на бегах»
— Вы следите за новостями? Как относитесь к тому, что Украина неожиданно отказалась от союза с Европой, из-за чего на площадь вышли люди?
— Политические игры мне мало понятны. Точно знаю одно: нужно выпустить Тимошенко. Зачем эту женщину гнобить в тюрьме? Во-первых, она женщина. Во-вторых, больной человек.
В-третьих, она была вашим премьер-министром, черт вас раздери, — Леонид Сергеевич начинает волноваться, его голос крепнет, в нем звенит металл и знакомые «мюллеровские» интонации. — Идите на Майдан, скажите за нее слово. Глупо, что ваш президент, здоровый двухметровый детина, боится эту женщину. Да отпусти ты ее подлечиться!
— Вы приветствуете желание молодых людей громко заявлять о своих стремлениях и желаниях?
— Приветствую, но боюсь, что их будут бить, затем сажать. (Мы беседовали с Леонидом Сергеевичем накануне 30 ноября. — Авт.) Страшно, если начнется гражданская война. Знаете, у Ленина был друг Мартов, который еще в юности объяснял Владимиру Ильичу: «Ты взял мертворожденную идею какого-то Маркса, которая звучит очень красиво и даже логично, но на самом деле она не живая. И ты хочешь эту теорию внедрить в России. В стране по существу феодальной, рабовладельческой. Так сделай хотя бы минимальное начало капитализма». Ленин его послушал. Через несколько лет отправил Мартова за границу, не позволив Дзержинскому арестовать его, а сам начал НЭП. Все возродилось. Но Сталин прикрыл это дело. К сожалению.
— Встреча с каким человеком стала для вас важной?
— Человек меняется не в результате каких-то встреч, а сам по себе. Каждые десять лет с каждым из нас происходят серьезные изменения. Человек, который не меняется, — идиот. И таких очень много. Они как думали в 12 лет, так думают и в 90. Это невыносимо. Маяковский сказал: тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп.
— С кем вы общаетесь, кто вас поддерживает в Киеве?
— Я не люблю посетителей. Но всегда рад известному журналисту Дмитрию Гордону, который постоянно меня навещает. К сожалению, ко мне приезжает группа Андрея Малахова — хотят снимать к юбилею программу. Придется одеться, проехать на коляске в другую комнату. Главное — чтобы они не снимали коляску… Я человек малообщительный, хотя не могу сказать, что пессимист. Нет, скорее, оптимист.
— Что вы сейчас читаете, смотрите? Какие новые фильмы вас порадовали?
— Из новых фильмов я видел «Легенду № 17» о хоккеисте Харламове. Мне понравилось. Харламова хорошо играет Козловский, Тарасова — Меньшиков. Очень напряженно сделано. Монтаж замечательный, краски чудесные, звук прекрасный, играют отлично. Режиссура хорошая. Такие фильмы меня радуют, потому что их мало. Ведь такую дрянь иногда смотришь. На днях был фильм — зачем я его смотрел? — «Шулер». Безобразие, дурной вкус, пошлятина. Беда в том, что уходит профессионализм не только в актерстве. Во всем. В политике, экономике.
— Везде, — продолжает Леонид Сергеевич. — Попробуйте сейчас найти хорошего кровельщика, который хорошо сделает вам крышу, или плиточника. И так во многом. Актерство — это еще сложнее, чем класть плитку. Неуловимая вещь.
— Вы носите крестик, подаренный вам Борисом Тодуровым, не снимая…
— Да. Делаю это не потому, что крещеный, а просто он освящен и намоленный. А на днях у меня был народный депутат Андрей Деркач, привез мне такую икону потрясающую. И оберег с крестиком на руку. Я Вике отдал, чтобы ее оберегал. Раньше не придавал этому зачения, жил безалаберно: транжирил время, играл много в преферанс.
— На деньги?
— Обязательно! Кто же без денег играет? Пушкин играл на деньги. Хотел разбогатеть, но умер и остался всем должен. Хорошо, что царь Николай заплатил за него все долги — 40 тысяч. И в бильярд я играл на деньги. И на бегах. Ужасная азартная вещь. Самый большой выигрыш был 390 рублей. Большая сумма. Но все же чаще проигрывал. Выигрыш уходил легко. Такие деньги не имеют веса. Легко приходят — легко уходят.
— Может, все же с выигранных денег справили Вике новую шубку вместо беличьей?
— Это не с выигрыша, а с заработка сделал. После выхода на экраны фильма «Семнадцать мгновений весны» у меня началось огромное количество выступлений по всей России. Я здорово зарабатывал. Зарплата в театре была рублей 150, а за концерты (за одно выступление) получал 200 рублей.
— Все-таки ваша знаковая роль — Мюллер. Все вспоминают ее в первую очередь.
— Не все, — отвечает Броневой, тяжело вздохнув. — Одни в первую очередь вспоминают «Покровские ворота», другие — «Тот самый Мюнхгаузен», «Формула любви». Некоторые — «Небеса обетованные». Но каждая роль доставалась мне с большим трудом, большими муками, потому что я не верю в себя. Всегда наступает момент, когда мне кажется: это полный провал, все не так. Даже с ролью Фирса в гениальном спектакле Захарова «Вишневый сад». Он идет всего два часа, но затягивает в себя и долго не отпускает. После премьеры я зашел в кабинет к Захарову. У него как раз был бывший мэр Москвы Гавриил Харитонович Попов. Я его спросил: «Что вы вынесли из этого «Вишневого сада»? Он говорит: «Я сделал очень грустный вывод, что в России никто никому не нужен. Никто! Полное равнодушие к судьбе человека, кроме самого себя. Вот что царит сегодня. Это очень грустно. Я это понял на примере вашего Фирса». Человек, воспитавший с пеленок несколько поколений семьи, и они его забыли. Это самое ужасное, что может быть: уехать и оставить его среди старых вещей и вырубленного сада. Это пятая или седьмая, даже десятая роль по значению. Она и в списке героев в самом конце. Но на самом деле она — главная. Главнее Раневской, Гаева. Поэтому на мне была большая ответственность…
— Какой подарок был бы вам приятным или нужным?
— Если бы я был здоров и мог работать! Уже год с лишним я ничего не играю и не репетирую, только болею. Какой подарок? Если бы я мог ходить, играть — это был бы самый большой подарок для меня. Но судьба не дает мне этого. Пока…
8336Читайте нас у Facebook
