Писатель павло загребельный: «в первых четырех классах школы я тоже писал «лямпа» и «маратон», но ведь это было семьдесят лет назад! »
Еще минувшей осенью Павло Архипович пообещал мне дать интервью, но при этом заметил: «Встретимся не раньше, чем выпадет снег». Озадаченная таким ответом классика, я вынуждена была долго ждать снега. И вот только к концу зимы он появился, захрустел под ногами. Звоню Загребельному в Конча-Озерную. В этот раз он живо откликается: «Приезжайте завтра»…
«Из газет я узнал, что, оказывается, являюсь инициатором создания Форума национального спасения»
… Усадив меня за журнальным столиком в гостиной, писатель минут десять стучал на кухне чашечками-ложечками, затем вернулся с двумя порциями душистого кофе.
-- Павло Архипович, признайтесь: ссылка на снег была отговоркой?
-- Да, я был очень занят, -- с улыбкой отвечает классик. -- Кроме того, в последние годы все у меня просят интервью, а мне говорить не очень хочется. Столько ненормальностей происходит… К примеру, недавно узнал из газет, что я вместе с Линой Костенко и Борисом Олийныком выступил за создание Форума национального спасения! Не понимаю, по какому праву политики спекулируют моим именем. Перед тем меня приглашали на ассамблею, куда Пустовойтенко созвал богатых людей. Я не пошел. Не пошел и на форум, который организовывала Юлия Тимошенко для богатых или тех, кто хочет стать богатым. Дело в том, что я не люблю людей, которые подозрительно быстро разбогатели в нашем быстро нищающем обществе. Я также не люблю иностранных слов типа «ассамблея», «форум», «фундация», «имплементация»…
Мне вообще непонятно, почему мы все время занимаемся не тем, чем нужно. Удивил меня и вице-премьер Жулинский, который ни с того ни с сего затеял прения вокруг украинского правописания.
-- А я-то думала, вы сторонник идеи вернуть «харьковскую норму» языка…
-- Большинство тех, кто ратует за возвращение этой нормы, слишком молоды и в жизни ее не слышали. Я по тому правописанию окончил четыре класса школы. Были у нас и «лямпа», и «маратон». Но ведь прошло уже почти семьдесят лет, выросло три поколения людей, которые не знают этого правописания! Так неужели я, который знаком с той языковой нормой и, возможно, любит ее больше, чем нынешнюю, должен заставлять три поколения граждан переучиваться? Людей моего возраста осталось несколько сотен тысяч, а тех, кому будет навязано новое правописание, -- почти пятьдесят миллионов! Вот и получается, что все это затеяно, чтобы внести еще большую сумятицу в общественную жизнь. Президент дал распоряжение приостановить игрища, связанные с правописанием. Но буквально на следующий день в Союзе писателей собралась группа интеллектуалов, которые заявили: они и дальше будут бороться за введение новой нормы. Кстати, меня очень смущает заявление Мыколы Жулинского о том, что обсуждение нового правописания проводили в Америке и Канаде. А почему не в Украине?
-- Получается, воду мутит элита, а наш долготерпеливый народ, как всегда, в роли жертвы. Как избавить его от пассивности? В Америке, говорят, во времена Великой депрессии в 30-е годы президент Рузвельт уделил большое внимание психологическому состоянию нации -- в общественном транспорте ездили профессионалы-психологи и предлагали бесплатную помощь…
-- Это все басни. Если и ездили в общественном транспорте психологи, это не означает, что они сыграли большую роль. Помню, раньше хвалили зарубежные футбольные команды за то, что там есть психологи. А в киевском «Динамо» их не было, тем не менее команда завоевывала один европейский кубок за другим. Теперь, возможно, и у «Динамо» есть психолог, но команда пока ничего не завоевывает.
Америку спасли не психоаналитики -- умные люди, которыми Рузвельт себя окружил. Мы же надеемся на иностранных советников. Ну какой авторитетный человек бросит свое государство и приедет что-то советовать нам? Вот и приезжают, как правило, второстепенные, никому не известные люди. Рецепты, которые они дали, за десять лет не помогли. Все кредиты, инвестиции тоже -- что мертвому припарки. Надо самим закатывать рукава и трудиться. Когда человек занят серьезным делом, изменяется и его отношение к миру, к людям, к самому себе. А просто кого-то перевоспитывать -- мы такое уже проходили.
-- Если у вас лично возникали психологическое проблемы, вы никогда не обращались к психологам?
-- Никогда. Хотя книг о психоанализе много читал. Например, Фрейда. В отношении этого психоаналитика я придерживаюсь мнения русского писателя Владимира Набокова, который терпеть не мог Фрейда. Собственно, он очень многих не терпел. Например, Достоевского, Сервантеса, Фолкнера.
«Наша поголовная грамотность -- миф»
-- А среди писателей есть ли авторитеты для вас, классика украинской литературы?
-- Я не страдаю жаждой отрицания, -- отвечает Павло Загребельный. -- Обычно в каждом возрасте у человека есть любимый писатель, у меня тоже: например, Рабле считаю самым веселым писателем в мировой литературе. Всю жизнь можно любить разве что одну женщину. Вот я живу со своей женой пятьдесят лет и не чувствую, что мы друг другу надоели… В литературе совсем иной принцип.
Кстати, меня очень волнует детская литература. От того, книги каких писателей прочитает ребенок, зависит его литературный вкус во взрослой жизни. У нас дети часто вынуждены читать примитивные вещи, которые им не с чем сравнить, и на всю жизнь остаются с неразвитым интеллектом. Ведь случается так, что люди как раз в детстве заканчивает читать -- потом то женитьба, то армия, то карьера… Наша пресловутая поголовная грамотность -- миф. Я в жизни не раз наблюдал, как люди с высшим образованием не тянули даже на среднее.
-- А что вы вкладываете в понятие среднего образования?
-- Такое давали в дореволюционных гимназиях. Оттуда выходили в жизнь со знанием латинского, древнегреческого, одного или нескольких европейских языков, истории. У нас же в средней школе учили двадцать, сорок предметов, а на следующий день после выпускного экзамена их напрочь забывали. С высшим образованием тоже был страшный перекос. Особенно с гуманитарным, которое по сути сводилось к краткому курсу истории ВКП(б). Получается, наша система образования выпускала в жизнь голых в интеллектуальном отношении людей. Потому не стоит удивляться, когда нашему правительству ставят диагноз: некомпетентное.
Во всех своих книгах я неутомимо, как мне кажется, боролся с посредственностью. У меня даже теория есть такая: посредственность -- дьяволизм XX века. По-моему, это страшнее, нежели нападение врага. Ничего, если посредственный человек сидит себе в закутке, а когда он занимает ключевые позиции в обществе -- беда.
-- Случалось, что посредственности занимали ключевые позиции и в литературе… Кстати, каким вы видите сегодняшний литературный процесс в Украине?
-- Проза сегодня практически не печатается или издается мизерными тиражами: тысяча, две тысячи экземпляров. Для прозы это смерть. Радует другое: какие у нас эрудированные, образованные прозаики появляются. Это уже другая формация писателей, которые не отражают жизнь, согласно ленинскому принципу, а раздумывают о ней, стремясь понять тайные пружины человеческой души, государственного устройства, мироздания. Я люблю Евгена Пашковского, Вячеслава Медвидя, Олеся Ульяненко, Миколу Закусило -- это фантастически талантливые писатели. В прошлом году Медвидя выдвигали на Шевченковскую премию, но, к сожалению, уровень нашего шевченковского комитета не смог сравниться с уровнем письма этого прозаика. Даже те из членов комитета, которые честно хотели прочесть его роман «Кров по соломi», сказали: «Нельзя пробиться. Такая плотная густая проза».
-- Этот прозаик, кажется, пишет одно предложение на всю страницу?
-- У него есть предложение, занимающее сразу 10 страниц. Я не вижу в этом чего-то необычного. У польского писателя Ежи Анжевича есть повесть «Врата рая», в которой одно предложение занимает 120 страниц. Сквозь такую прозу я пробивался с величайшим удовольствием. Это очень интересная вещь, в которой описаны крестовый поход экзальтированных детей, собранных со всей Европы с целью завоевания гроба Господня.
-- Павло Архипович, а можно ли в ближайшем будущем прочесть что-нибудь из созданного вами в последнее время?
-- Хочется верить, что скоро увидит свет мой новый роман «Юлия». Это роман о любви, в котором не просто описываются любовные приключения. В книге я попытался изобразить тот мир, который замыкается на двух лицах.
-- Как вы обычно отдыхаете, закончив очередное произведение?
-- Часто бывает так, что одновременно пишу сразу несколько книг. А сил я набирался, когда дети были маленькие, на море. По путевке ни разу в жизни никуда не ездил. Наверное, еще со времен концлагеря все санатории, дома отдыха, где собирается много людей, напоминают мне тюрьму. Я никогда не мог бы стать ни прокурором, ни судьей. Я бы не смог арестовать человека и держать его не то что месяц -- пять минут. Самое страшное, мне кажется -- потерять свободу…
Читайте нас у Facebook
