Внук легендарного поэта Петр Пастернак: «В семье всегда считалось: хорошо, что Борис Леонидович отказался от Нобелевской премии. Никто не расценивал этот шаг как ошибку»

К юбилейной дате столичный Музей одной улицы собрал свидетельства о любовной драме Бориса Пастернака, зародившейся в Киеве и курортном городке Ирпене, расположенном неподалеку от столицы. Именно здесь в 1930 году во время летнего отдыха в компании друзей увлечение Бориса Пастернака Зинаидой Николаевной, женой известного пианиста киевлянина Генриха Нейгауза, переросло в неодолимое чувство.

Распад двух семей (Генриха Нейгауза и Бориса Пастернака, женатого на художнице Евгении Лурье) искупался возрождением поэта после глубокого душевного кризиса, вызванного не в последнюю очередь самоубийством Маяковского. Пастернак и сам был на грани жизни и смерти и, обретя в любви второе дыхание, новый стихотворный сборник назвал «Второе рождение». Большое чувство к Зинаиде Николаевне поэт хранил четверть века до встречи с последней, трагической своей любовью к Ольге Ивинской…

«Время от времени семье «капают» небольшие доходы от переизданий трудов Бориса Леонидовича»

Осенью минувшего года по приглашению Музея одной улицы побывал в Киеве внук поэта Петр Пастернак. Первое, что бросается в глаза, — поразительное сходство Петра Евгеньевича с дедом, чью внешность Марина Цветаева сравнивала «с арапом» и одновременно «с его конем». Из кармана его по-рабочему простого темно-синего пиджака торчит початая пачка «Беломор-канала»…

 — Скажите, Петр Евгеньевич, почему в век дорогих сигарет вы курите допотопный «Беломор-канал»? Из эпатажа?

 — Нет, просто потому, что если уж травиться куревом, то самым дешевым.

 — Людям, наверное, трудно поверить, что у наследника нобелевского лауреата могут быть какие-то денежные затруднения.

 — Потому что все помнят: Борису Пастернаку присуждалась Нобелевская премия. Но мало кто помнит, что он от нее отказался из-за скандала, поднятого властями.

 — В 1990 году ваш отец, сын поэта, получил медаль и диплом Шведской академии. Интересно, как он распорядился денежным эквивалентом премии?

 — Поскольку получилось, что Борис Леонидович как бы добровольно отказался от премии, та сумма, которую должны были ему выплатить, в 1959 году была разделена, согласно правилам Фонда по Нобелевским премиям, между следующими лауреатами.

 — Иногда можно услышать мнение, что отказ от Нобелевской премии был едва ли не малодушным поступком поэта. А человеком, толкнувшим Пастернака на это, называют его последнюю возлюбленную — Ольгу Ивинскую. Вы с этим согласны?

 — Ольга Всеволодовна Ивинская, которая в свое время отсидела несколько лет в лагерях, старалась оградить Пастернака от подобной участи, считая, что иначе беда будет очень большой. Не знаю, она ли подала ему мысль: давай, мол, отказывайся от Нобелевской премии, но так получилось. Другое дело, что Ивинская уговаривала его подписывать покаянные письма в разные инстанции — в ЦК, Хрущеву. И Борис Леонидович подписывал, мучаясь. Он считал, что присуждение такой престижной премии — праздник для всей русской литературы, а его заставляют отказаться.

Сидя в Переделкино, поэт не очень вникал во все перипетии, связанные со скандалом. Новости доходили через третьи руки. Кто-нибудь приходил с вырезкой из газеты, в которой его поносили, и говорил: «Надо срочно что-то предпринять. Возьми карандаш и подпиши такое-то письмо». Вот это было, конечно, чудовищно.

 — Потомки не жалеют о том, что Борис Пастернак отказался от Нобелевской премии?

 — В семье всегда считалось: хорошо, что Борис Леонидович от нее отказался. Никто не расценивал этот шаг как ошибку. И никто никогда не считал, что вправе распоряжаться деньгами Бориса Леонидовича. Он был хозяином своих поступков и сделал так, как считал правильным.

Время от времени семье «капают» небольшие доходы от переизданий трудов Бориса Леонидовича. «Доктор Живаго» впервые был опубликован в Италии, и права на первую редакцию романа принадлежат итальянскому издателю. Но спустя четыре десятка лет мой отец опубликовал в журнале «Новый мир» более позднюю рукопись романа. Права на издание этого варианта принадлежат нашей семье. В случае крайней необходимости и я могу воспользоваться отцовской сберкнижкой.

 — А много наследников?

 — Внуки и дети Бориса Леонидовича от двух жен — Евгении Лурье и Зинаиды Нейгауз. Всего Пастернаков 11 «штук». И никто ни на что лишнее не претендует. Поступающие от переизданий деньги распределяются между наследниками.

«В разные периоды жизни мое сходство с дедом было то большим, то меньшим»

 — Вы — единственный из всех внуков Бориса Пастернака, родившийся при его жизни. У вас остались какие-то воспоминания о дедушке?

 — Мне было всего два с половиной года, когда он в мае 1960-го умер. Я даже не научился называть его дедом. А он, как вспоминают родители, хвастался английским родственникам, что у него родился внук. И был этому ужасно рад! Лето 1959 года родители вместе со мной, младенцем, жили в Переделкино в большом доме вместе с Борисом Леонидовичем. Они рассказывают, что я сидел в столовой, а Борис Леонидович проходил мимо, поднимал руки и говорил: «Вот как прекрасно!».

 — Вам, наверное, часто говорят, что вы удивительно похожи на дедушку?

 — В разные периоды жизни мое сходство с ним было то больше, то меньше. Когда я служил в армии, кто-то из режиссеров пытался снимать фильм по пьесе Алексея Арбузова о Москве 1920-х годов. По улицам должны были гулять исторические и художественные знаменитости. Режиссер хотел снять моего папу в образе его отца — Бориса Леонидовича Пастернака. Они уж точно очень похожи. Но папа отказался, потому что к моменту съемки фильма он был намного старше, чем тот молодой Пастернак, которого предлагалось изобразить. Папа предложил режиссеру: «Петя загибается в своем полку от фурункулеза. Будет очень хорошо, если вы возьмете его на съемки». Так я впервые побывал на «Мосфильме».

 — И снялись?

 — Все закончилось на фотопробах. Меня отвергли, потому что… не похож. Мое солдатское лицо было раздуто фурункулезом, тоской и печалью. Кстати, на съемках фильма под Киевом я подхватил дизентерию и лежал в киевском военном госпитале. Вообще, в Киеве я побывал уже трижды. В первый раз в 11-летнем возрасте, когда гостил у здешних родственников… Киев в жизни Бориса Леонидовича был особым городом, связанным с началом его романа с Зинаидой Николаевной Нейгауз, второй женой. Она в свое время училась в Киевской консерватории и, когда ей становилось плохо в Москве, уезжала сюда к друзьям.

 — О Киеве Борис Пастернак написал замечательные стихи: «Потоп зарниц, гроза в разгаре, недвижный Днепр, ночной Подол… »

 — Считается, что здесь же зародилась идея романа «Доктор Живаго».

 — Вы читаете стихи Пастернака на память?

 — Очень люблю творчество Бориса Леонидовича, но когда просят почитать, отказываюсь — не умею. Зато понимаю его стихи и прозу, может быть, больше, чем многие другие читатели и литературоведы. Во-первых, потому что на каком-то кровном уровне они трогают меня больше, чем неродственников. К тому же я, как и мои родители, занимаюсь биографией Бориса Леонидовича, разбираюсь в ее тонкостях. Количество информации уже перешло в качество знания и очень сильно повлияло на мое мировосприятие.

 — Каким образом?

 — Наверное, ко мне пришло то христианство, которое в «Докторе Живаго» довольно открыто проповедуется. То же могу сказать и почти обо всех моих родственниках.

 — Неспроста ведь фамилия главного героя ассоциируется с именем «Бога живаго». Вы верующий человек?

 — Раз в неделю обязательно бываю в церкви на службе. И мой папа, и мои дети тоже верующие. По воскресеньям вожу родителей в церковь, поскольку своей машины у них нет.

«Мои родители и Зинаида Нейгауз жили вместе в Переделкино и в Москве ради обоюдной помощи»

- Может быть, христианское мировосприятие что-то объясняет в отношениях семьи вашего отца и Зинаиды Николаевны Нейгауз? Говорили, что ваши родители даже взяли над ней опеку.

 — Зинаида Николаевна действительно довольно сильно бедствовала, но опеки все-таки не требовалось. В 1965 году вышла первая публикация Бориса Леонидовича, стали поступать какие-то нормальные деньги. Ленечка, ее родной сын, впоследствии умерший от раннего инфаркта, и дети Нейгауза от его первого брака вполне могли сами существовать и кормить Зинаиду Николаевну. Впрочем, она скончалась всего через два года после первой публикации.

Мои родители и Зинаида Нейгауз жили вместе в Переделкино и в Москве ради обоюдной помощи. Зинаида Николаевна сказала папе, что он может пользоваться переделкинской сторожкой на том же участке, где стоял большой дом, как собственным жилищем. И мы прожили там 25 лет. Это было необходимо, чтобы разобрать архивы Бориса Пастернака. По отдельности и отцу, и Зинаиде Николаевне было бы очень трудно сориентироваться в бумагах. Подготовка первого издания, прервавшего скандальное молчание вокруг имени Пастернака, — это заслуга не только Зинаиды Николаевны, но и Евгения Борисовича.

 — Сейчас кажется странным, что когда к 100-летию Бориса Пастернака ваши родители готовили биографическую книгу о нем, им запретили даже упоминать о «Докторе Живаго». Наконец, роман экранизировало российское телевидение, и эта работа получила несколько престижных наград. А вот Евгений Борисович раскритиковал российский телефильм, но благосклонно отнесся к странной, на мой вкус, американской экранизации. Интересно, какая нравится вам?

 — Любого человека, который читал и любит роман Пастернака, в американском фильме раздражают балалайки и самовары. Тем не менее в голливудском прейскуранте она занимает должное место и в свое время сделала моду на французские пальто а-ля Живаго с ударением на последнем слоге. А если говорить без юмора, то там есть много серьезного прочтения романа. Например, сцена с побегом Юрия Андреевича от партизан — когда он каких-то беженцев встречает и спрашивает: «От кого вы бежите — от красных или от белых?», а они отвечают: «От солдат». Такой сцены в романе нет. Но отказ от деления мира на красных и белых — это абсолютно пастернаковский дух.

А российский фильм я не видел. Папа смотрел российский и английский и сказал, что нехорош ни тот, ни другой. В свое время он видел и американский. Не высказал восторга, но и не ругал.

«Фамилия деда меня не раз выручала»

 — Петр Евгеньевич, ваш прадедушка Леонид Осипович Пастернак, академик живописи, преподавал в знаменитом московском Училище живописи, где работали Серов, Коровин, Саврасов и где ректором сейчас Илья Глазунов. И бабушка Евгения Лурье — первая жена Бориса Пастернака, тоже художница. Не думали полностью переключиться на живопись?

 — По образованию и я художник. Представьте, родители надеялись, что мне, 14-летнему балбесу, живопись даст профессию. В школе я много высказывался на политические темы и был таким отпетым двоечником, что мне никто и не предлагал вступать в комсомол. Поэтому родители не имели даже такого рычага воздействия, как угроза «вылетишь из комсомола со своими двойками».

 — Отдали учиться к живописцу Борису Георгиевичу Биргеру, — продолжает Петр Евгеньевич.  — Он вложил мне в руки кисточки, масляные краски и сказал: «Вот теперь ты профессиональный художник». И балбес почему-то поверил этим словам и очень долго в них не сомневался…

 — Сейчас вы дизайнер, оформляете современные модные клубы. Это занятие требует не только художественного вкуса, но и множества практических навыков.

 — А я могу работать и сварщиком, и плиточником, и штукатуром. Было время, когда занимался техническим фотографированием, пересъемкой. Сейчас достаточно прилично ретуширую фотографии. Одним словом, многостаночник.

 — Когда вас приглашают поучаствовать в престижном дизайн-проекте, «работает» не только талант, но и фамилия?

 — Теперь я уверен: да! Фамилия деда не раз меня выручала. При выборе из многих претендентов нередко предпочитали внука известного поэта, а не Васи Пупкина. Многим льстит возможность сказать: «У меня работал внук Пастернака».

 — Вы ведь занимались еще и сценографией, оформляли спектакли и фильмы. И даже пробовали себя в качестве художника-постановщика в знаменитом московском театре «У Никитских ворот»?

 — Режиссер Марк Розовский ставил там пьесу Пастернака «Слепая красавица». Это вообще единственная пьеса Бориса Леонидовича, он писал ее за несколько месяцев до смерти и не завершил. Марк Розовский разглядел в ней что-то важное, решил поделиться этим с публикой и пригласил меня принять участие в постановке.

 — Наверное, режиссер разглядел в пьесе тему крепостной зависимости таланта?

 — Да, конечно, она была важна для Бориса Леонидовича, особенно после скандала вокруг Нобелевской премии. Это и теперь важная тема… Я был рад, что Розовский пригласил меня художником-постановщиком спектакля. Но произошло непредвиденное. Предполагалось, что премьера состоится на новой большой сцене. А строители не успели. Розовский выпустил спектакль на малой сцене размером шесть метров на четыре, и запланированное мной оформление в этот объем не поместилось.

 — Обиделись на Розовского?

 — Никоим образом! Это Розовский, может быть, обиделся на меня, но надеюсь, что немножко. И, скорее всего, за то, что я не пришел на премьеру и после спектакля не кланялся зрителям. Но мне показалось, что не очень умно кланяться за тот обрубочек декораций, который в конце концов остался. Я даже попросил исключить меня из афиши как художника-постановщика, а назвать автором декораций. Просто не хотел «смазать» красивое имя Пастернак. Дай Бог, оно когда-нибудь еще прозвучит на большой сцене…

 — В Киеве уже установили памятную доску на доме, где бывал Борис Пастернак. А в Москве, наверное, пора поставить памятник. Как думаете?

 — Памятник будет обязательно.

 — Работы Зураба Церетели?

 — Не факт. Он, конечно, выиграл конкурс, но проект ниже всякой критики. Ирина Антонова — директор «Пушкинки» и хозяин земли, на которой она разрешила поставить памятник, — наверное, вправе помешать установке плохого проекта. Моим родителям нравится проект Елены Мунц. Она автор первого в России памятника Борису Пастернаку, установленного минувшим летом в Перми. Ирине Антоновой работы Мунц тоже нравятся. Надеюсь, новый московский конкурс будет решен в ее пользу.

 — А ваш голос в этом случае будет учтен?

 — Ну что вы, у меня нос не дорос.

 — Такое впечатление, будто вы все время нарочито снижаете свой уровень.

 — Я свой уровень оцениваю трезво. У меня нет никаких амбиций. Не став Рембрандтом в живописи, Шопеном в музыке или Данте в литературе, я оказался тем не менее человеком очень счастливой судьбы. А родство с Борисом Леонидовичем очень даже помогает. Я признателен ему за то, что он сделал для меня и в духовном, и, как бы сказать, в житейском смысле.

Были случаи, когда гаишники останавливали меня, смотрели документы и спрашивали: «А вы не родственник Бориса Пастернака?»

 — Но штраф выписывали?

 — Нет, только говорили: «Ну что ж вы, Петр Евгеньевич»… И отпускали.

11640

Читайте нас у Facebook