Кардиохирург Борис Тодуров: «Стою с донорским сердцем на пустой улице и плачу от бессилия, потому что не могу добраться до клиники»

Сейчас в нашей стране живут двое мужчин, которым пересадили сердце украинские кардиохирурги. Эдуарду Соколову из Харькова эту операцию провели восемь лет назад, Сергею Маценко из села Кобеляки Черкасской области — пять лет назад.

У этих пациентов семьи, дети. И вторая жизнь. Без трансплантации они уже давно погибли бы, как умирают люди, нуждающиеся в такой операции, но не дождавшиеся ее из-за того, что в нашей стране за десять лет так и не изменился закон, позволяющий врачам получать донорские органы.

Об этом, а также о том, в каких условиях была проведена первая в нашей стране пересадка, рассказал «ФАКТАМ» директор столичного Центра сердца Борис Тодуров. Десять лет назад Борис Михайлович заведовал отделом хирургии и трансплантации сердца Института хирургии и трансплантологии имени А. Шалимова.

«Амосов позвонил мне: «Боря, ты защитил честь всех кардиохирургов Украины. Поздравляю»

— Первого марта я возвращался поездом из Керчи, где консультировал детей с врожденными пороками сердца, — говорит Борис Тодуров (на снимке). — Ночью мне позвонил анестезиолог Николай Гончаренко. Тогда только появились мобильные телефоны, батареи в них быстро разряжались. Коля говорит: «Похоже, у нас есть донор с той же группой крови (вторая плюс), что и у нашего пациента, ожидающего пересадки сердца». Утром я приехал, а Киев в прямом смысле слова парализован: ночью прошел дождь, к утру приморозило, асфальт превратился в ледяную корку. Я ехал в клинику часа два.

Созвонившись с Институтом нейрохирургии, я узнал, что трансплантолог Рубен Зограбьян уже там и получил согласие родственников человека, у которого наступила смерть мозга, на забор сердца и двух почек для пересадки. Можно было ехать за сердцем. У меня тогда еще не было машины. Один из коллег, который мог меня подвезти, сказал: «Борис Михайлович, не смешите людей. Куда вы собираетесь? Какое сердце, какая пересадка? Зачем эти эксперименты?» Но какое-то шестое чувство подсказывало мне: нужно ехать, все получится.

Добравшись в Институт нейрохирургии и оценив ситуацию, звоню своим: «Пришлите за мной машину через час». Вижу, что мобильный почти разрядился и больше позвонить не смогу. Мужчина, который стал донором сердца, получил открытую черепно-мозговую травму. Его головной мозг был буквально размозжен. Травма несовместима с жизнью, а сердце пострадавшего продолжает биться. Его нужно остановить, охладить и законсервировать. В этот момент перед тобой остается пустая грудная клетка. Много раз видел эту процедуру в Германии, а самому пришлось делать впервые. Тяжелый момент даже для хирурга. До этого я никогда не забирал сердце самостоятельно, без ассистентов. А ведь и в этом существует множество тонкостей. Не там отсек — и все, тканей для вшивания может не хватить.

С донорским сердцем из клиники я вышел около двенадцати ночи. А меня никто не ждет. И телефон уже отключился. Пошел я по обледенелой улочке вверх, споткнулся, упал, разбил колено. Чувствую — кровь течет. Меня колотит, ведь уже сутки не спал. А на дороге — ни одной машины. Стою пять минут, десять. Стою и плачу. По-настоящему, слезы по щекам текут — от бессилия. Мне стало так обидно. Вдруг появилась машина, останавливается. Я сел и говорю пожилому водителю: «Дед, у меня в холодильнике донорское сердце. Пожалуйста, отвези меня в институт Шалимова. У меня есть сто гривен». А он: «Выходи!» Но я сижу. Так он схватил монтировку и кричит: «Я шизофреников не вожу!» В итоге пришлось выйти. У меня была шальная мысль вытащить деда из-за руля. Но не хватало потом еще разборок с милицией…

Стою еще минут десять. Понимаю, что время уходит, ведь сердце можно пересаживать в течение трех часов после его забора. Едет еще одна машина. Я стал, как Вицин в «Кавказской пленнице», посреди дороги. Водителю пришлось резко затормозить, автомобиль понесло, остановился возле меня. Выскакивает человек из-за руля, ругается, кричит: «Что ты творишь?» И тут я понимаю, что это… мой однокурсник. Прошу его: «Отвези в институт Шалимова, срочная операция». — «А что за операция?» — «Пересадка». Открываю крышку термоса, достаю сердце в пакете… Он как газанул!

Добрался наконец в клинику. Захожу в отделение. Пациент в палате. Мои врачи сидят в ординаторской: «Мы не знали, что делать, приедешь ли ты. Да и заведующий анестезиологией забрал ключи». Пришлось дверь в операционную выломать…

— Как вел себя больной?

— Он уже несколько месяцев ждал операцию. Из-за запущенной легочной гипертензии его состояние было крайне тяжелым, поэтому известие о возможной пересадке воспринял с радостью.

— Донорское сердце сразу начало работать?

— Долго не хотело идти… Но потом разработалось. Слава Богу, не произошло острое отторжение пересаженного органа. Ведь перед вмешательством нам не выдали препарат, подавляющий иммунитет, который нужно было ввести человеку прямо во время операции.

Снимок слева сделан журналистом «ФАКТОВ» во время операции по трансплантации. Борис Тодуров держит в руках донорское сердце

Это лекарство мы вкололи пациенту только на следующий день. Весь процесс трансплантации закончился к утру. Естественно, домой никто не уехал, мы все сидели в реанимации. Когда больной пришел в себя после наркоза, то кивал, жал нам руки и выглядел счастливым.

— Было чувство радости?

— В тот момент никто даже не осознал, что произошло что-то важное. Это была тяжелая и утомительная операция. После нее на меня навалилась страшная усталость.

— Что вы ощущали во время операции?

— Волнение. Когда что-то делаешь самостоятельно в первый раз, понимаешь всю ответственность. Во время пересадки было необычайное чувство: внутри все дрожало, мое собственное сердце билось с перебоями…

— Раньше вы присутствовали на пересадке сердца?

— Конечно. Я учился в немецкой кардиохирургической клинике в городе Баден-Хаузен у профессора Керфера. Первый раз попал к нему в 1997 году на три месяца. Нас было трое ребят из Украины, мы имели право ассистировать на операциях. В этой клинике выполняли 140-150 пересадок сердца в год.

Практически через день прилетал вертолет с донорским сердцем, и мы могли смотреть, учиться, ездить на забор органа. Мои коллеги не заинтересовались этим направлением, а я увлекся именно трансплантологией. Когда учился, даже не думал, что когда-нибудь сделаю пересадку сердца сам. Верхом мечтаний было просто попасть в кардиохирургию. Однако, научившись делать операции, ты видишь результат своей работы, и хочется подняться на ступеньку выше.

А трансплантология всегда считалась пиком хирургического мастерства. Сначала я смотрел, как выполняют операции, потом ассистировал и летал с врачами на вертолете в разные города на эксплантацию (забор органа). Но во время первой пересадки в Киеве все пришлось делать самому в первый раз. Никто из моих коллег не имел опыта таких вмешательств.

— С успешной пересадкой сердца вас поздравил Амосов. Как это было?

— На третий день после операции я приехал домой, чтобы хотя бы переодеться. Прилег и даже задремал. И вдруг жена говорит: «Проснись, звонит Николай Михайлович». Его голос был очень взволнованным. Амосов, когда волновался, начинал заикаться: «Борис, звоню поздравить тебя. Я хотел еще в 60-е сделать пересадку. Ты читал, наверное. Но ты защитил честь всех кардиохирургов Украины. Поздравляю». И слышу — у него голос дрожит. Думаю, что он плакал. Только Амосов мог понять, что значит пересадить сердце. Ведь в свое время он был морально готов к трансплантации, тренировался на собаках. Правда, тогда в нашей стране сделать такую операцию было практически невозможно. Амосов был единственным человеком, который оценил значимость случившегося.

— Насколько важным для вас был этот звонок?

— Услышать похвалу от Амосова — это как получить звание Героя Советского Союза. Он был очень жестким и требовательным человеком. Чтобы он сказал даже простое слово «молодец», нужно было подвиг совершить — не меньше. Кроме того, это сейчас Амосов уже историческая личность. А тогда он проводил ученые советы, был влиятельным кардиохирургом. Кстати, поздравил меня и Александр Шалимов — мы сидели рядом на пятиминутке. Представьте, меня, 35-летнего хирурга, поздравляют такие личности! Я тогда много операций на сердце еще не делал, за первый год работы в институте Шалимова провел всего 36 вмешательств. Сейчас за одну неделю столько делаю.

«После гибели пациента ко мне подошла его жена и сказала: «Спасибо, что попытались его спасти»

— Этот пациент умер через десять дней после операции…

— … от почечно-печеночной недостаточности. Еще до пересадки в его организме запустились необратимые процессы. Мы в те дни из реанимации практически не уходили. Если бы тогда мы имели технику, которая есть сегодня, то вытянули бы нашего больного. Смерть первого пациента стала для всех нас тяжелым ударом.

— Вы были на вскрытии?

— Врачу нужно ходить на вскрытия, чтобы видеть свои ошибки, посмотреть, от чего в конечном итоге умер человек. Иногда именно в морге выясняется, что вины хирурга нет. Бывает, прямо из приемного отделения берем пациента в операционную, убираем тромбы, а ему хуже, хуже, хуже… И в морге выясняется, что у больного был рак четвертой степени и весь кишечник в метастазах. Конечно, идти на вскрытие для хирурга очень тяжело. Нужно пройти мимо родственников, которые стоят под моргом.

— Что вы увидели во время вскрытия?

— Признаки почечно-печеночной недостаточности. По сердцу вопросов не было. Самое обидное, что все шунты — места вшивания — были чистыми. В сердце не было ни тромбозов, ни эмболий.

— Вы виделись с родными умершего Николая?

— Ко мне подошла жена и сказала: «Спасибо, что попытались его спасти».

— Жизнь больного человека часто зависит именно от хирурга, его таланта. Это не заставляет врача уверовать в свою равность Богу? Тем более после такой операции, как пересадка сердца?

— У хирургов есть ощущение собственной исключительности. Это характерно для всех амбициозных людей. Каждый день в кабинет врача заходят люди, готовые целовать ему руки: «Вы спасли жизнь. Доктор, вы — Бог». Такое приходится слышать нередко. И если у человека проблемы с чувством юмора, он воспринимает это всерьез, то очень скоро начинает верить в собственную исключительность, а затем и в собственную непогрешимость. Есть врачи, которые и ведут себя так же: ходят важно, смотрят глубокомысленно вдаль, когда нужно просто поздороваться с санитаркой. На таких смешно смотреть.

«Пересаженное сердце денервировано, из-за чего не реагирует на эмоции тахикардией, поэтому возникает ощущение чужого органа»

— Сколько всего в Украине сделано пересадок сердца?

— Пять. Одну провели кардиохирурги в Запорожье, а четыре сделали мы. Двое пациентов живы до сих пор. Третий — 18-летний Анатолий — прожил полтора года после пересадки. Если бы условия его жизни были лучше, он бы не погиб. Толик жил в селе, его некому было поддержать, кроме мамы, поэтому он пошел работать в компьютерный клуб. Но тем, кто перенес пересадку сердца, нельзя находиться в местах большого скопления людей. В результате у Толика развился сепсис. Сердце пострадало настолько сильно, что мы ничего не могли сделать.

— Почему так мало операций по пересадке сердца выполнено украинскими хирургами, ведь нуждающихся — сотни?

— Чтобы такие высокотехнологичные отрасли развивались, нужна серьезная поддержка государства. Люди должны с доверием относиться к трансплантологии и при жизни лично решать, станут ли они донорами органов после своей смерти. У нас же такое право человека — самостоятельно распоряжаться своими сердцем, почками, печенью, легкими — даже не предусмотрено. Чтобы ситуация изменилась и у больных появился шанс на спасение, нужно менять закон «О трансплантации».

— Вы делали экспериментальные операции по трансплантации?

— Да, в 1999 году мы сделали шесть пересадок свиньям. Была у нас хрюшка Надежда, которая после операции прожила шесть дней. Свиньям нельзя давать иммунодепрессанты, так как у них много своих инфекций. При подавлении иммунитета животное погибает от того, что вся эта внутренняя микрофлора ее губит. Наши свинки жили до момента острого отторжения пересаженного органа.

— Говорят, после пересадки у человека меняется характер. Так ли это?

— Пациенты фантазируют: мол, видят сны донора, у них появляются привычки донора… На самом деле все проще. Каждый орган имеет свой биохимический обмен. И когда вшиваешь чужое сердце, оно начинает влиять на организм именно своей биохимией. Но больше влияет то, что человек, который ожидал пересадки, несколько месяцев прожил в условиях нехватки кислорода: сердце, в норме прокачивающее пять литров крови в минуту, качало всего до двух литров. Из-за того что пациенту не хватало кислорода, он страдал одышкой, легкие не работали, возникали отеки, тело было синим, венозный застой не давал печени нормально функционировать. И вдруг в один момент организм начал работать почти в полную силу. Спустя несколько дней после операции человеку разрешают подниматься по лестнице, и он делает это, не задыхаясь. Мозг получает насыщенную кислородом кровь. Это все равно что слепому вдруг вернуть зрение.

Естественно, возникает возбуждение, эйфория, появляется огромное количество необычных ощущений. Да и депрессивное состояние проходит. После такой операции человек просыпается, словно заново рожденный. Кроме того, пациент начинает получать довольно токсичные иммунодепрессанты, которые влияют на все органы. И еще, самое главное, — пересаженное сердце денервировано, то есть не реагирует на эмоции тахикардией, поэтому возникает ощущение чужого органа.

— Вы каждый день видите людей на грани смерти и благодаря этому должны понимать, что же такое жизнь.

— Скоротечное, очень хрупкое состояние, которое большинство людей, к сожалению, не ценят. А смысл жизни — в продолжении самой жизни. И этому все подчинено. В том числе и моя работа.

8102

Читайте нас у Facebook