Отар иоселиани: «мой первый фильм «листопад» запретили потому, что в бочке ь 49 с испорченным вином кому-то привиделась антисоветская аллегория в канун 50-й годовщины советской власти»
Кинорежиссер Отар Иоселиани нечастый гость в Украине, поэтому поклонники всегда с нетерпением ждут его приезда. На этот раз Отар привез из Парижа не только полную ретроспективу своих фильмов, но и впечатления о непростой политической ситуации, сложившейся вокруг его родной Грузии. А поводом для его визита в столицу Украины стало присвоение одному из кинозалов «Мегаплекса» имени режиссера.
«Лежащий на «полке» фильм зреет, как вино»
— Батоно Отар, выбирая профессию кинорежиссера, вы могли предположить, что ваши фильмы вызовут такое неприятие власти?
— По крайней мере, я знал, что, занимаясь кино, не буду причастен к уничтожению людей. Когда учился на математическом факультете МГУ, военные повели нас на место будущей работы. Я попал на подземный военный завод в Кунцево. Снаружи стояла будочка с табличкой «Телевизионная фабрика». Войдя в эту будочку, мы спустились вниз. Пол там был разрисован синими, желтыми и красными дорожками, по которым мы должны были ходить в зависимости от пропуска, пришпиленного на грудь. Я понял, чем это грозит, и пришел в ужас.
Очень не люблю ходить на службу. Поэтому и старался выбрать профессию, которая, как я тогда себе сформулировал, будет неагрессивной. Учась в МГУ, осознал, что математика — вещь прикладная, работающая на военно-промышленный комплекс. И когда понял это, мне пришлось удирать. И вдруг я узнал о ВГИКе. Тогда на режиссерский факультет был дикий конкурс, ведь курс набирал Александр Петрович Довженко.
— Чем привлекателен для вас жанр притчи, в котором работаете?
— Басня и притча — очень древние формы выражения мыслей. Как и поэзия, притча наиболее емкая, мускулистая, что ли. К тому же грузинский метод охвата явлений построен на древней традиции баснеписания. Когда большевики пришли к власти и разорили Россию и Грузию, этот метод стал очень распространенным.
— Однако именно притчевый способ выражения мыслей предопределил место ваших фильмов — на «полке»…
— Одно время я работал горновым в доменном цехе металлургического завода. Уйдя оттуда, снял про это фильм. В парткоме киностудии документальных фильмов сказали: «Если бы этот фильм был снят в Италии, все было бы правильно. Но ты же про наших рабочих снимаешь! А они у тебя усталые». Я говорю: «Ну извините, ошибся… » И картину положили на «полку».
Фильм лежит на «полке» некоторое время и зреет, как вино. Если ты не наврал, то, откупорив такую бутылку, вино можно пить — оно созрело. Кстати, в моей первой ленте «Листопад» герой противится тому, чтобы из бочки разливали «дурное» вино, которое еще не настоялось. Это картина о том, как важно молодому человеку не совершить первый проступок. Фильм запретили. Кому-то пришло в голову, что испорченное красное вино в бочке Ь 49 — это не что иное, как антисоветская аллегория в канун 50-й годовщины советской власти!
Потом я снял картину «Жил певчий дрозд», которую тоже запретили. А третий мой фильм «Пастораль» был напрочь запрещен потому, что в нем присутствовала обычная советская тоска, беспомощность, бесправие, непонимание между крестьянами и приезжими интеллигентами, занимавшимися музыкой. Все они жили порознь. И эта идея была взрывоопасной.
Когда в Грузии председателем ЦК стал Шеварднадзе, он вызвал меня и сказал: «Может быть, вы все-таки снимете фильм о положительном герое?» Я ответил, что сделаю это с удовольствием. Только для того, чтобы герой стал положительным, его должно окружать столько мерзости, что снимать такой фильм вы все равно не разрешите.
«Люди, соблюдающие приличия, не очень симпатичны»
- Вы отождествляете себя с вашими персонажами?
— Вполне, причем с самыми мерзкими. Очень люблю разбойников, поскольку люди, соблюдающие приличия, не очень симпатичны. Все мы в той или иной степени заблудшие. В каждом из нас есть орган, который в простонародье называется совестью. И она нас грызет, мучает, не дает что-то совершить.
В основном я снимаю фильмы про заблудших людей. Правда, персонажи мои все же возвращаются на истинный путь. Больше всего меня интересует человек, потерявший функцию, — власть, привычки… Как у Жюля Верна в «Принце и нищем»: человек, сбросивший скорлупу, попадает в мир нормальных людей — страждущих, мучающихся, бедствующих. Интересно, какие качества в нем откроются?
— Почему вы сами снимаетесь в своих фильмах?
— Я совсем не лицедей и у меня нет желания им быть. Но когда не нахожу нужного актера на роль, тогда прибегаю к недозволенным для режиссера методам. Поскольку в моих картинах надо сыграть человека заблудшего, но при этом утонченного, хорошего приятеля (в Грузии я таких видел немало, но во Франции не нашел), то пришлось сниматься самому. Но, как правило, это небольшие роли, не имеющие особого значения.
— Легко ли быть гостеприимным в современном Париже?
— Сложные механизмы запирания дверей придуманы от страха, а может быть, и от греха. Если человек что-то наскреб или наворовал, о гостеприимстве и речи быть не может. Но, по-моему, самый балдеж ощущаешь, когда остаешься один в чужом доме. Даже робеешь, осознавая, что хозяин все тебе доверил. Кстати, у грузин это в порядке вещей. Есть даже поговорка такая: «Грузин вором не бывает: взял — значит, надо было».
— Как вдали от родины вам удалось остаться самим собой?
— Я никогда не проявлял упорства в этом. Когда лопнула «замечательная» советская система, вдруг выяснилось, что все изменились. И когда я хотел навестить кого-то из близких людей, другие говорили: «Ай-ай-ай, ты к нему не ходи — он изменился». То есть совершил что-то необратимое. Из-за подобных вещей я долгое время не разговаривал с Параджановым. Очевидно, после тюрьмы он переживал последствия сильного стресса. Но когда он серьезно заболел, то Георгий Шенгелая сказал мне: «Ну хватит валять дурака — сердиться!» Мы пошли к больному и помирились. И со временем Сережа Параджанов стал прежним.
Важно, чтобы перед лицом смерти человек оставался самим собой. К примеру, жизнь Булгакова окончилась гармонично. Он никогда не становился другим Булгаковым, не похожим на себя. А вот жизнь известного режиссера Михаила Ромма, к большому сожалению, сломалась пополам. Сняв замечательные картины «Пышка» и «Мечта», он стал делать фильмы о Ленине, о чем потом сожалел. К концу жизни он опять стал самим собою, но кино уже не снимал. Я стараюсь не совершать поступков, которые будут меня мучить потом.
«Спрос на кровожадность и порнографию, царящие в современном кино, воспитан усилиями Голливуда»
— Куда, по-вашему, движется цивилизация?
— В Вавилоне думали, что мир меняется в худшую сторону. Так же считали и в Древнем Египте. Действительно, мир постепенно становится хуже: мы дичаем, перестаем читать книги, теряем какие-то слова и понятия. В нашу жизнь вторгся телеэкран, делающий плоским все, происходящее вокруг. Усталый человек — ученый, инженер, хирург, профессор — приходит домой, ложится, смотрит эту белиберду и засыпает. Хорошее снотворное. А мир медленно меняется…
Приехав в Киев, я попал на программу Савика Шустера и увидел, что такого рода разговор в конце XIX или начале XX века был абсолютно невозможен! У людей добрые лица, намерения. Каждый отстаивает свою правду, но что это за правда, и чем они занимаются в то время, когда почва горит под ногами, я не знаю. Ни о чем не думают! Беспокоятся, как бы побольше наврать и не опозориться. А во время рекламных пауз все друг с другом советуются, не переборщили ли они.
В Древней Греции никто не слушал бы подобные глупости, поскольку все знали, что есть вранье, а что — правда. Было стыдно приходить с враньем.
— Недавно в Грузии произошли ужасные события. Кто может сказать, где правда, а где ложь?
— Я понимаю, что журналист — это вторая древняя профессия, но такого испуга и рабства, каким отмечены российские медиа, я никогда не видел, даже в сталинские времена. Они врут с энтузиазмом, причем настолько явно, что не совпадают ни цифры, ни даты. А раздавленный и порабощенный русский народ, развесив уши, слушает и по традиции принимает все за правду. Если и были на этом свете достойные журналисты, такие как Аня Политковская, то их убили.
— Вы устали от телевидения. А от политики?
— Она нас не отпускает, эта политика! Во Франции очень смешной президент и уж наверняка не мудрый. В Америке — просто кретин. Про Россию даже не буду говорить… Например, в старые времена был Людовик XIV, при котором возникли Мольер, Люлли, Лафонтен, расцвело искусство. При советской власти появился Сергей Михалков, писавший гимн Советского Союза три(!) раза. Конечно, в это же время были Мандельштам, Ахматова, Корней Чуковский, Булгаков… Маяковский — там и Довженко — здесь: два наивных человека, поверившие, что мир наконец-то изменится, настанет радость, справедливость и рай для всех сущих. Они поверили в это и… оба были растоптаны. Страна была населена жуликами.
Конечно, есть какая-то радость в том, чтобы стать прохиндеем, но лишь на некоторое время. Завоевав Тбилиси, большевики первым делом поставили памятник Ленину. И каждое утро на голове у Ленина оказывался горшок с говном. Пришлось поставить постовых… На могиле Карла Маркса в Лондоне каждое утро смывают дерьмо — это стало ритуалом… Почему-то на могилах Канта, Гегеля или Шопенгауэра подобного не происходит.
Я не смог сделать того, к чему меня все время подстрекали. Поэтому был изгнан, как и бедный мой товарищ Андрей Тарковский. Они думали, что вздохнут легко. Но не тут-то было — дурные примеры заразительны.
В Украине есть чудный пример бунтаря и раздражителя всех функционеров — это Сергей Параджанов. Он был невыносимый, тяжелый, капризный, но очень талантливый! Что они с ним сделали, вы сами знаете.
— Современный кинематограф вас не разочаровывает?
— Сегодня делать кино очень дорого. Раньше было хуже из-за цензуры. Сейчас цензуры нет, но есть публика, дурно воспитанная, диктующая правила людям, вкладывающим деньги в кинематограф. Эта публика, молодежь до 25 лет, воспитана на телесериалах или голливудской халтуре. Любой голливудский фильм предвидим, потому что сделан по классическим методам греческой мифологии, когда один герой побеждает все зло. Это не романтика, а безобразие, которое делается очень убедительно и захватывающе. Раньше это называлось «сделать из дерьма конфетку».
Трудно сегодня определить то, что однажды исчезнет навсегда. Спрос на кровожадность и порнографию, царящие в современном кино, воспитан усилиями Голливуда. Чем более жестока и бесстыдна ситуация на экране, тем лучший урожай собирает поставщик этого барахла.
В нашей памяти остались произведения Данте, Рабле, Шекспира, а сколько было замарано бумаги, никто не считает. В погоне за выгодой люди часто забывают о миссии, которая на них возложена. Они думают потом вернуться к этому, но подходящее время почему-то не наступает. Я хорошо помню фразу Александра Довженко: «Совершайте каждый ваш поступок, как последний в жизни».
944
Читайте нас у Facebook
