Кинооператор виктор лысак:»когда кульчицкий снял наш первый цветной фильм «сорочинская ярмарка», критики захлебывались от восторга: «это настоящий гоголь! Ощущаешь дыхание украинской природы! »
Десять лет исполнилось с того морозного февральского дня, когда ушел из жизни выдающийся кинооператор Николай Кульчицкий. Ушел так же тихо, как и жил, -- без званий и знаков отличия, несмотря на то, что довженковцы знали: это уникальный мастер! Начиная со знаменитой «Сорочинской ярмарки» (1939) и заканчивая фильмом «Не было бы счастья» (1983), он был, говоря современным языком, брендом фильмов киностудии имени Александра Довженко.
Именно Кульчицкого вызывал на «Мосфильм» для съемок крупных планов актрисы Кузьминой Михаил Ромм, считая, что лучше портрет актрисы не сделает никто. Почему же Николай Леонидович оставался фигурой умолчания? На днях в музее имени Довженко собрались те, кому удалось прикоснуться к тайне мастера-портретиста: вспоминали о Николае Леонидовиче его ученик -- оператор Виктор Лысак и друг -- артист Николай Олейник.
«В своем операторском мастерстве он чувствовал себя, как молодая изворотливая акула»
-- Виктор, вы -- единственный ученик мастера. Как вам удалось им стать?
-- Я пришел к нему в 1976 году. Был фотографом в картине «Р. В. С. ». Было безумно интересно наблюдать, как «папа» хлопочет у камеры. В сумке у него всегда было множество разных технических приспособлений, которые он сам и изобретал. Когда мы подружились, я узнал, что у него свыше 50 рацпредложений по кино. Часть из них ждала своей реализации 30 лет -- он же в кино с 1928 года! В 1938 году он придумал гиростабилизатор — для того, чтобы ручная камера не дрожала в руках. Но оказалось, что технических возможностей для осуществления этой идеи в то время не было. Только в 1968 году создали гиростабилизатор, и фильм Николая Мащенко «Новеллы Красного дома» Николай Леонидович снимал уже с его помощью.
-- Вы называете его «папой», но я знаю, что у него были и другие прозвища -- «акула», например…
-- Для меня он был настоящим отцом. Искренне делился операторскими секретами. И то, что я стал работать в группе у Никиты Михалкова, -- тоже заслуга «папы». Он научил меня тому, чего не знали многие мэтры. Когда в «Урге» снимали сцену погони с трясущегося грузовика, я вспомнил «папу»: как он, обучая меня снимать с рук, заставлял ежедневно носить тазик с водой так, чтобы не выплеснулось ни одной капли. И в фильме «Утомленные солнцем», где я работал у Вили Калюты вторым оператором, тоже приходилось снимать с рук очень сложные сцены.
А какое значение «папа» уделял глазу оператора! Актеру всегда размечают площадь: досюда дойди, там повернись, оттуда не двигайся. «Папа» же никогда не делал меток для актеров. Его камера жила вместе с героем. Ветераны вспоминали, что когда он снял наш первый цветной фильм «Сорочинская ярмарка» вместе с Г. Александровым, то критика захлебывалась от восторга: «Да, это Гоголь, настоящий Гоголь! Кажется, ощущаешь дыхание украинской природы».
В своем операторском мастерстве он чувствовал себя, как молодая изворотливая акула. Наверное, отсюда и прозвище, о котором вы вспомнили. Откуда ж еще? Ведь ничего хищного в нем не было, хребты никому не перекусывал.
То, что Николай Леонидович был мастером портрета, ни у кого не вызывало сомнений. Он сломал устаревшую систему постоянного света при съемке портретов на протяжении всего фильма. Он менял освещение, что помогало актерам точнее передавать свои чувства. Для него эпизоды имели не сюжетное, а эмоциональное значение: в этом надо снять радость, в этом -- отчаяние, тревогу, равнодушие… Глаза актера всегда были в фокусе.
«Папа» учил меня заполнять экран. Эпизод расстрела Давида Мотузки в его первом широкоформатном фильме «Бурьян» я смотрел бессчетное число раз. Кулаки решили расстрелять Давида подальше от людских глаз. Его ведут в степь через лес. Снимать одинокую фигуру Мотузки? Но это же широкий формат -- остается столько пустого места! И Кульчицкий заполнил плоскость экрана стройными деревьями со «срезанными» рамкой кадра верхушками. Неподвижность прямых вертикальных линий у зрителей ассоциируется с тюремной решеткой и порождает чувство безысходности. И вдруг лес закончился, перед героем -- заснеженная степь. Образ того, как крестьяне помешали расправе над ним, как Давид вырвался на свободу.
-- Говорят, что в конфликт его втянуть было просто невозможно?
-- Это правда. Когда я спросил, какие человеческие качества он не приемлет, он спокойно ответил: «Все в человеке принимаю». Я: «Ка-ак? И неблагодарность? Он: «Конечно! Неблагодарность рождает в нас великодушие, желание прощать, чувство своей полноценности». Я: «А тупость?» Он: «Тупицы -- оберегатели и спасители мира. Без них мир разрушился бы. Представляешь, сколько в мире опасных экспериментов? А тупица не понимает, зачем они. Вот и сохраняет жизнь».
«Я был свидетелем, как он в жаркий полдень в Сухуми снимал… ночь!»
-- Как возникла легенда о ящиках коньяка в гостиничных номерах, где жил Кульчицкий?
-- Я был студентом, когда меня пригласили сниматься в картину «На киевском направлении», -- вступает в разговор артист Николай Олейник. -- Поселили в номер к оператору. Первое, что мне бросилось в глаза, -- ящик коньяка у его кровати. Подумал, что это реквизит. Но утром на съемочной площадке увидел то, чего никак не ожидал, и все понял. Снимали эпизод «Сон Довженко» на берегу заболоченного озера. Николай Леонидович стоял на крошечном островке тверди и снимал панораму -- надо было и озеро, и лес, и раненых бойцов взять в кадр. Когда я подошел с бойцами ближе к оператору, вижу -- он еле на ногах держится…
И режиссер в отключке, а съемка идет. Только когда была снята эта панорама, оператор у всех на глазах упал в болото. Но… с поднятыми вверх руками, в которых -- камера. Болото затягивает его, грязь у подбородка, а он все выше поднимает камеру. И, конечно же, спас ее. Чудо какое-то! Все бросились на помощь, схватили камеру, но увидели, что и оператора надо вытаскивать -- он был без сознания. Такого феномена я не наблюдал больше нигде: у пьяного человека руки оставались абсолютно трезвыми.
-- И часто он бывал в таком состоянии?
-- Это состояние никак не отражалось на качестве работы мастера. На экране -- ни рывка, ни дрожания, хотя снимал ручной камерой. Мистика какая-то. Но когда в группе появлялась молоденькая девушка, Кульчицкий не пил ни капли. Это могла быть девушка из массовки, в административной группе -- значения не имело. Заметив ее на площадке, он являлся на съемку в парадном костюме, при галстуке. Выбрит, надушен и с каким-то лунным блеском в ярко-голубых глазах.
Режиссер Владимир Денисенко его подкалывал: «Николай Леонидович, покой нам только снится?» Он отводил взгляд влюбленного школьника и молчал. Я не видел, когда и где он собирал трогательные букетики полевых цветов, но на каждой картине преподносил их предмету своей мечты без слов, с глубоким поклоном. Однажды мастер спросил меня: «Коля, я похож на Вертинского?» Я понял, что он хочет услышать, и сказал: «Конечно, в вас еще больше галантности и шарма».
Помню, как он влюбился в нашу молодую актрису Валю Гришокину. Она была ослепительной красавицей, все ею любовались, расточали комплименты, приглашали на ужин, а Николай Леонидович страдал молча. Но я его понимал и не лез к нему в душу. Когда Валя отснялась в фильме и должна была уехать, Кульчицкий вручил ей увесистый пакет потрясающих портретов… Где и как он ее снимал, до сих пор не могу в толк взять. Один из таких снимков я долго замечал у него в портмоне, но разговорить на эту тему мне его не удалось.
-- Он вообще был молчуном. Но неужели и с режиссерами не вступал в дебаты?
-- Николай Леонидович если и говорил что-то, то тихо, как бы самому себе. Он просто снимал. Но как! На съемках картины «Р. В. С. » я был свидетелем, как он в жаркий полдень в Сухуми снимал… ночь. Сцена была такой: мой герой Головень, не примкнувший ни к красным, ни к белым, гоняется по ночному лесу за своим племянником Тимком, чтобы и его уберечь от выбора. Бегу я по дневному лесу, солнечные блики вокруг, и думаю: что же это будет на экране? Как изобразить, что я в темноте не вижу бегущего мальчика? Режиссер Мороз тоже был в недоумении и, наклонившись ко мне, шепнул: «Ты побегай, а мы потом переснимем». И вот отсматриваем материал: Боже, какая ночь на экране, какие лунные блики в этой темноте! Мы были потрясены, а «папа» сидел с отсутствующим взглядом -- будто и не он все это сделал.
-- Вы восхищались «папой», а студию в то время потряс слух о том, что он предал молодого режиссера.
-- Внешне это выглядело, может быть, и так. К этому времени Николай Леонидович бросил пить, а парень только «входил во вкус». «Папа» видел, что талантливому режиссеру это может помешать. Чтобы его спасти, он и «стукнул» в Госкино УССР. Оттуда прибыла грозная комиссия, началось расследование. Когда режиссера уже должны были снять с постановки, за него вступился… сам «папа». Потом у них состоялся разговор, после которого Мороз мне сказал: «На то он и «папа», чтобы нас учить».
«Мастер считал: идея в руках женщины страшнее, чем автомат в руках мужчины»
-- Благодаря чему вы стали близкими друзьями?
-- Благодаря вегетарианству. Когда Николай Леонидович завязал с выпивкой, то о здоровом образе жизни мы могли говорить часами. Он пришел к выводу, прожив жизнь почти не болея, что если до 40 лет человек не стал врачом самому себе, то он -- идиот и быстро постареет.
-- На студии передавалась из уст в уста такая легенда. Когда немцы захватили Киев, они пытались на киностудии имени Довженко восстановить производство фильмов. Первым из них оказался фильм «Мария уезжает в Германию» -- документальная лента, но с приглашением на главную роль неизвестной актрисы. Снимать предложили друзьям-довженковцам: операторам Н. Топчию и Н. Кульчицкому и художнику А. Бобровникову. Художник сразу отказался, за что переведен был в чернорабочие, а Кульчицкий и Топчий сняли очень убедительно оптимистическую и красивую картину, которую даже показывали в киевском кинотеатре. Люди шли смотреть ее потому, что главная героиня была похожа на красавицу из «Сорочинской ярмарки» Валентину Ивашову. Был некий переполох в Киеве: неужели она? (Актриса в это время была в эвакуации в Алма-Ате. -- Авт. ). За этот фильм друзья и поплатились -- получили по 10 лет лагерей. Он вам ничего не рассказывал? Не вспоминал?
-- Думаю, что в лагерях его отучили даже вспоминать что-либо. Лишь однажды он посоветовал мне перечитать стихотворение Лермонтова «Предсказание», добавив, что, по его мнению, поэт предчувствовал появление Сталина. Он подготовил меня к восприятию и пониманию «Розы мира» Даниила Андреева. Так что я считаю его своим духовным учителем. Я был вхож в его семью, но так и не привык к тому, что они с Татьяной разные люди. Она -- энергичная, остроумная, властная директриса, свободно употребляла «непарламентские выражения», а он -- тихий, интеллигентный, весь в себе! Из его уст я ни разу не слышал ничего плохого о женщинах, но одна мысль меня поразила. Он сказал: «Идея в руках женщины страшнее, чем автомат в руках мужчины».
576Читайте нас у Facebook
