Сергей данченко
Завтра его день рождения. Завтра люди приходили бы в его кабинет, дарили цветы, останавливали на лестницах, поздравляли, говорили хорошие слова, желали здоровья, благодарили за все доброе и благородное, что он сделал за долгие годы работы-службы на театре (а сделал он немало… ) Кто-то пришел бы с шампанским. И было бы весело, шумно, и суетно, и празднично. А до этого дома его поздравили бы родные и близкие. Все это было бы… Если бы он был жив. Но «нету чудес, и мечтать о них нечего… »
Его нет с нами. Уже нет. Народный артист Советского Союза Сергей Владимирович Данченко уже не подпишет репертуар на месяц вперед…
Неумолимое, беспощадное время унесло лучшего режиссера Украины. Впрочем, может быть, все совсем не так и вовсе не во времени дело. Меня поразило замечание известного театрального исследователя нашей бывшей общей страны Анатолия Мироновича Смелянского, что время не тянется, и не бежит, и не летит, и не мчится. Время стоит -- это мы проходим.
Так прошел во времени и по времени Сергей Данченко, оставив блистательную труппу Театра имени Ивана Франко, блистательные свои спектакли, книгу о театре, друзей и недругов (а у кого их нет?), оставив память о себе в сердцах многих и многих людей.
Его очень не хватает сегодня. Многим. Впрочем, его не хватало уже в последние годы жизни, когда по болезни он отошел от дел и в Академии искусств, где был ответственным секретарем театрального отделения, и мы стали реже общаться. Но именно в это время в нем проснулась острая жажда новых впечатлений. Неожиданно он пришел на премьеру моего спектакля «Маскарадные забавы». Режиссеры нечасто приходят на премьеры друг к другу. В антракте мы говорили о разных театральных делах. О спектакле, который он смотрел, мы не говорили. Он не начинал. Я не спрашивал. И уже после спектакля он вдруг сказал мне: «Я не думал, что ты еще так молод». И это была высшая похвала, которую он, режиссер, мог сказать режиссеру. Очевидно, он имел в виду игровую импровизацию «Маскарадных забав». Она родилась в процессе репетиций, придумывалась вместе с артистами.
До этого, за пару месяцев, мы виделись с ним на приеме в Посольстве Израиля. И вдруг, неожиданно для меня, вроде бы в неподобающем для творческих откровений месте, он признался, что категорически не принимает современного псевдоавангардизма, что тоскует по театру живых людей и не мыслит Театра Франко вне откровений души человеческой. Он говорил об этом долго и горячо, и я понял, как болен он этой проблемой, как остро ощущает он эту заразу, эту театральную саранчу, когда по сцене снуют ряженые, куклы, манекены вместо людей, и выдается весь этот бездуховный китч за новое слово, за откровение, и как падки на это молодые -- те, что мало видели, мало знают. Для них живые образы великого духовного театра прошлых лет в лучшем случае -- воспоминания педагогов, старших товарищей. Молодым так хочется ниспровергать.
Для Сергея Данченко служение театру живых людей было смыслом его жизни. Было наполнено глубоким содержанием. Он был верен этому театру во все годы своего служения искусству и явил нам его замечательные образцы, может быть, лучшим из которых был «Дядя Ваня» А. П. Чехова -- спектакль, поставленный им на заре его вхождения в Театр имени И. Франко, ставший одним из непревзойденных театральных шедевров. И дело вовсе не в том, что он был удостоен Государственной премии СССР, -- «чины людьми даются, а люди могут обмануться», да и премии тоже. Дело в том, что спектакль этот был, прежде всего, вызовом бездуховности на театре, вызовом убедительным, ярким, тем более важным в Киеве, где традиционно высокая классика как-то редко надолго уживалась в репертуаре.
Впрочем, для того чтобы не только создать, но хотя бы воспринять, почувствовать живой человеческий театр, нужно и зрителю, и театральному критику приложить некие духовные усилия. Театр этот требует постоянно работы души -- той души, что не ленится. Да еще и одаренной души. Театр этот, при внешней простоте, неимоверно труден для артиста. В записных книжках К. С. Станиславского за 1916 год мы находим такую запись:»Где найти молодого актера или актрису, которые просто, без излишней слащавости и пафоса, сказали бы два слова: «Восходит луна». -- Слова Ани и Пети Трофимова из «Вишневого сада».
Для меня «Дядя Ваня» у франковцев стал откровением не только потому, что там великолепно играли лидеры театра -- Богдан Ступка и Валерий Ивченко, но прежде всего потому, что режиссер решительно опроверг в этой своей программной работе известное выражение Максима Горького о «Дяде Ване», обращенное к автору: «Антон Павлович! Вы здесь к людям холоднее черта, вы равнодушны к ним, как снег, как вьюга… »
Спектакль Сергея Данченко стал мощным призывом к состраданию, к сочувствию. Призывом, по форме скромным и таким значительным. Там действительно люди пили чай, а в это время разбивались их сердца.
Это был спектакль об утраченных навсегда иллюзиях и дяди Вани, и Астрова, и Сони, и Елены Андреевны. «Цветы повторяются каждую весну, а радости -- нет» -- чеховские эти слова могли бы стать эпиграфом к этому спектаклю. Я тогда поразился: откуда у сравнительно молодого режиссера -- дело было в самом конце семидесятых годов -- такое трагическое восприятие жизни, когда в жизни его, казалось, все складывалось внешне на редкость удачно. Однако горечь и ужас одиночества несбывшихся надежд были разлиты в воздухе этого прекрасного сценического создания Сергея Данченко и выявились прежде всего и главным образом через актера.
Да! Данченко был в самом высоком значении этого понятия режиссер актерский. Он знал тайну общения с актером, знал, как и когда сказать актеру «щучьи слова» -- выражение мхатовских «стариков», -- слова, которые умел так вовремя сказать им другой Данченко -- Немирович, и от этого характер человеческий на сцене приобретал и объем, и глубину. Так было в «Дяде Ване. Так позднее было в Дюрренматте, в Шолом-Алейхеме, в Шекспире…
Он очень хотел поставить спектакль в нашем театре. И, как всегда, выбрал материал безусловный. Артур Шницлер. «Казанова в Спа» в блистательном поэтическом переводе Осипа Мандельштама. Мы уже начали распределять роли, заговорили о сценографии: «А потом ты поставишь что-нибудь у нас, -- предложил мне Сергей Владимирович. -- Что-нибудь из русской классики». Мечтам этим не суждено было сбыться.
Театр -- чудо. Это надо понимать. Театру стоит и даже необходимо служить. Самоотверженно и чисто. Еще в юности Сергей Данченко понял эту простую и вечную истину и во все годы был рыцарем театра. Верным, преданным, но отнюдь не сентиментальным.
Он накрепко усвоил несколько основополагающих театральных истин. Ну хотя бы о том, что постоянного успеха на театре не бывает, что наутро после самой удачной премьеры приходится начинать все сначала, с нуля, что театр не прощает, если его с чем-то в искусстве делят, что артисты -- дети. Иногда жестокие.
Сиреневый туман над нами проплывает, Над тамбуром горит полночная звезда…
Начало песни, которую так любил Сергей Владимирович. Все в театре это знали и, если хотели сделать ему приятное, напевали. Он и сам ее пел вместе с друзьями, пел в минуты радости и тогда, когда сводило скулы от тоски. Что-то лирически-юношеское, наивное было в этой песне…
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Песня эта чем-то напоминала мне фильм Марлена Хуциева «Застава Ильича». Мы бредили им, когда нам было по двадцать пять. Там тоже был кондуктор. В трамвае. Девушка. Она продавала трамвайные билеты, и герой, вскочив в знакомый трамвай, обязательно кокетничал, острил с ней. Девушка улыбалась, невеселые -- часто -- мысли юноши истаивали. Но вот после самой конфликтной в его жизни истории -- разрыва с родителями -- он стремительно мчался, вскакивал в травай с надеждой поговорить, пообщаться с девушкой-кондуктором. И вдруг оказывалось, что девушки нет. Вместо нее -- железный, равнодушный автомат с билетами… И юноша понимал вдруг: в жизни его что-то безвозвратно ушло, нечто чистое, юное, чего уже не вернешь, не возродишь к жизни.
Может быть, «Сиреневый туман» -- сам по себе, песня как песня, не хуже и не лучше многих, -- навевал Сергею Владимировичу какие-то очень личные и острые воспоминания о юности?..
Есть режиссеры, главные, очень талантливые даже, но волнует их на театре лишь их спектакль, их конкретная, сегодняшняя работа — а все остальное на втором, третьем плане.
Данченко был строителем театра в полном смысле этого слова, страстным, последовательным и терпеливым. Он опровергал в своей деятельности такое знакомое и привычное для нашей эпохи -- девиз Людовика XV: «После нас хоть потоп». Ведь строить театр -- это не только ставить спектакли. Это, в первую очередь, воспитывать труппу, пополнять ее, коллекционировать индивидуальности.
Каждые два-три года в Театр имени Ивана Франко приходили молодые. Их приглашал художественный руководитель. Им не всегда было просто в этом театре. Нужно было доказывать свою нужность, тянуться, выдерживать конкуренцию… Иногда им не хватало ролей. Они были в запасе. А кому охота сидеть в запасе? Зато нынче в труппе этого театра почти нет белых пятен. В своем творческом актерском потенциале она великолепна и готова к самым серьезным свершениям. Может быть, ей чуть-чуть не хватает тренинга.
Все мы на всю жизнь окольцованы театром, всю жизнь учимся жить в театре. Кто-то медленнее. Кто-то быстрее. Сергей Данченко учился быстрее многих. Он умел семь раз отмерить, умел слезам актерским -- не всегда -- верить. И на сцене. И в жизни. Он смолоду постиг тайны театра. И так много мог бы еще сделать.
Меня всегда поражала его ранняя мудрость. И в жизни театра, и особенно в жизни около театра, где всегда так много наносного, ненастоящего, несправедливого, больно ранящего и артиста, и режиссера. В большей мере касается это тех, кто оценивает нашу работу, пишет о том, чему мы отдали жизнь.
Как-то Михаил Булгаков записал в дневнике: «Критики -- казнь египетская русских писателей». Еще определеннее высказался по этому поводу Александр Сергеевич Пушкин.
Больше всего ранит тенденциозное, безапелляционное и пустое в своей некомпетентности суждение о твоей работе, высказанное или написанное с «легкостью необыкновенной». Этакое снисходительное пренебрежение, стремление уколоть, унизить и всенепременно щегольнуть словцом.
Сергей Владимирович тоже не избежал этой участи, участи всех, кто отдал свою жизнь театру. Но как спокойно, даже как-то отрешенно реагировал он на подобные экзерсисы пишущих, смешные в своей значимости. Он как бы ставил невидимую стенку между собой и ими и почти никогда не комментировал. Что скрывалось за этой постоянной, почти меланхолической выдержкой?.. Боль?.. Усталость?.. Или железная воля, чтобы не сорваться, не стать на равных, не вступить в абсолютно бессмысленную дискуссию?.. Кто знает?..
Только один раз я услышал досаду и горечь в его словах -- на собрании в Академии искусств, когда он говорил об успехе «Короля Лира» в Москве и о том, как безапелляционно резко и несправедливо судили о спектакле киевские работники театрально-критического пера. С. В. Данченко трудно было кусать -- все-таки руководитель первого театра страны, и тем не менее кусали. Голословно. Нагло. На грани оскорбления. И не только в периодике, но и в профессиональных изданиях -- в «Украинском театре», например…
Театральная критика стремительно желтеет, как листья осенью. Не моя это мысль. Но от этого она не менее актуальна. Написал эти слова московский артист Владимир Коренев, с которым когда-то мы вместе служили в Театре имени К. С. Станиславского. И я с ним полностью согласен.
Как Данченко тосковал по умной и авторитетной театральной критике. Впрочем, мы все знаем о роли пророков в своем родном отечестве и о том, когда пишущая братия дружно поет аллилуйю… Ныне я прочел много в превосходной степени статей о Данченко. Как они были ему нужны в его последние годы!!!
Так же спокойно, снисходительно относился он и к тому, во что превратилась «Пектораль». Как-то он иронически назвал ее премией отрицания психологического театра. Чем больше гэгов -- тем ближе к премии. «Права Галя, -- продолжал он, имея в виду Галину Волчек. -- Она принципиально не участвует ни в каких играх».
Мы учились с ним в одной школе -- 17-й средней школе города Львова. Никогда не говорили о театре. Он очень увлекался тогда спортом -- баскетболом. Оба мы поступили в университет. Он -- на геологический, я -- на физический факультет. Оба оказались, в конце концов, в театральном институте. Он -- в Киеве, я -- в Ленинграде. Он стал руководителем театра немного раньше меня, и теперь уже театральное искусство века двадцатого в Украине немыслимо без имени Сергея Данченко.
Жизнь Сергея промчалась стремительно. «Казалось, время шло и шло. Тем временем оно бежало. Сгибало нас. Уничтожало. Ломало нас. Не берегло. И вот его осталось мало. Беречь его! Еще чего!.. » Сергей Данченко не берег время. Не берег себя. Подчас не берег и других на театре. А как же иначе? Ведь театр «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез». И сгорел. Как сгорают многие талантливые люди.
Еще один звонок -- и смолкнет шум вокзала, И поезд улетит в сиреневую даль…
Шум вокзала -- шум его жизни, -- смолк. Поезд умчался в сиреневую даль -- в вечность. А нам осталась память.
Читайте нас у Facebook
