«во время приступов, которые вызывала опухоль мозга, я могла наброситься на человека или одним движением разорвать куртку. В такие моменты мои однокурсники выбегали из аудитории»
Пять лет назад судьба поставила перед третьекурсницей Волынского госуниверситета Ниной Гембик самое сложное задание -- остаться в живых. Участившиеся приступы из-за прогрессирующей опухоли мозга сделали жизнь девушки невыносимой, а провести операцию из-за чрезвычайной сложности ведущие медицинские учреждения Украины не решались. Когда родители потеряли уже всякую надежду, взяться за лечение согласился ужгородский нейрохирург Владимир Смоланка. Как потом рассказал сам хирург, это была одна из самых сложных его операций, длившаяся почти семь часов.
«Все знахари говорили: «Эпилепсия? Пустяки, сейчас вылечим!»
— В последние месяцы перед операцией приступы из-за опухоли резко участились и преследовали меня повсюду, -- рассказывает Нина Гембик. — Я могла потерять сознание в университете, в общежитии, в спортзале… А потом начиналась страшная головная боль. Предугадать приближение приступа я не могла. Бывало, ездила за сотни километров, безумно уставала -- и ничего. А случалось, что на выходные происходило несколько приступов сразу. Однажды я потеряла сознание прямо в троллейбусе и пролежала около сорока минут. Приступ закончился, когда троллейбус прибыл на конечную остановку. Тогда возле меня остались лишь две незнакомые сердобольные женщины, ожидавшие, когда я приду в себя.
Болезнь моя начала проявляться еще в раннем детстве. Время от времени мне становилось не по себе, создавалось впечатление, что внутри происходит что-то не то. Припоминаю, как лет в пять мы шли с мамой через поле, и я сказала: «Мама, иногда мне становится как-то нехорошо». Но во время медосмотров никаких отклонений от нормы не обнаруживалось, внешне я была абсолютно здоровым ребенком.
Интенсивно прогрессировать болезнь начала в старших классах. Сначала появились непродолжительные приступы, когда на короткое время как будто отключался мозг. Отвечая у доски, я могла внезапно замолчать на полторы-две минуты, а потом как ни в чем не бывало продолжить ответ. А в десятом классе впервые произошел сильный приступ -- я упала в обморок. Мы, конечно, стали обращаться к врачам, и те поставили диагноз «эпилепсия». Выписали какие-то таблетки, но они не помогали. Тогда родители стали возить меня к знахарям. Кто-то поливал меня водой, другие молились, жгли травы. Все они сначала говорили: «Эпилепсия? Пустяки, сейчас вылечим!», а в результате помочь ничем не могли, приступы продолжались и даже участились. Один из них произошел прямо во время выпускного экзамена по биологии и переполошил всех учителей. Тем не менее после школы я решила продолжить учебу. Сдала документы на географический факультет и стала студенткой Волынского госуниверситета имени Леси Украинки.
Сначала болезнь не мешала учебе, серьезные длительные приступы происходили раз в 2-2,5 месяца. И долгое время я была уверена, что их причина -- действительно эпилепсия. Настоящий диагноз стал известен, можно сказать, случайно. В конце первого семестра в Луцк приехала мама. Когда она вошла в комнату, которую я снимала, мне как раз стало нехорошо. Я лежала на полу без сознания, из носа текла кровь, а рядом со мной никого не было. Этот случай очень напугал маму, она стала обращаться ко всем врачам. Кто-то посоветовал сделать мне компьютерную томографию, и меня направили в Волынскую областную больницу. Там я и узнала, что у меня в мозгу опухоль. Просмотрев снимки, врачи лишь покачали головой. «Опухоль необходимо как можно быстрее удалить, но такие операции в Луцке не делают», -- сказали они и порекомендовали ехать в Киев.
«Приступы участились, это значило, что опухоль растет»
… У Нины оказалась -- доброкачественная опухоль гипофиза. Это очень редко встречающаяся опухоль, удаление которой считается одной из самых сложных операций в нейрохирургии. У Нины сложность операции многократно увеличивалась из-за необычного расположения опухоли -- практически в самом центре мозга, где сонная артерия входит в полость черепа.
-- Мы поехали в Киев уже через пару дней, -- продолжает Нина. -- Меня сразу поместили в клинику и продержали около двух недель. Долго не могли подыскать врача, который бы взялся за лечение. Наконец, нашли и даже назначили дату операции. В то время лекарства уже надо было покупать за свой счет, а поскольку в стране бушевала гиперинфляция, они стоили миллионы купонов. Все необходимое мы купили, но быть прооперированной в Киеве мне не было суждено. За три дня до назначенной даты врач сказал, что нужно сделать еще одну томографию мозга, а после этого предложил повременить с операцией ввиду крайне высокой степени риска.
Я вернулась в университет, а через полгода знакомый врач посоветовал мне поехать во Львов. В областной клинике старенький профессор посмотрел снимки и сказал, что в Украине за операцию по удалению такой опухоли не возьмется никто. За границей подобная операция стоит около сорока тысяч долларов, но и там вряд ли кто решится провести ее. По словам профессора, для того, чтобы добраться до опухоли, пришлось бы разрезать весь мой мозг.
После Львова родители водили меня к экстрасенсам. К одному ездили в Новоград-Волынский много раз, и в конце лечения он даже сказал, что опухоли больше нет. Но во время «профилактического» сеанса у меня случился приступ. Потом я опять вернулась в Луцк, чтобы продолжить учебу. К моим нечастым приступам однокурсники постепенно привыкли, а о будущем я старалась не думать.
Все изменилось на третьем курсе во время занятий по физкультуре, от которой мне, кстати, не дали освобождение. Мы выполняли какие-то упражнения, и тут мне стало плохо. Этот приступ продолжался два с половиной часа, и впервые я не просто лежала на полу… Что я делала во время приступа, не помню, мне об этом потом рассказали однокурсники. У меня были открыты глаза, я смотрела на всех мутным взглядом. Я встала и даже сделала несколько шагов. Увидев, что что-то не так, физрук подал мне спортивную курточку, а я одним движением рук… разорвала ее пополам. Именно с тех пор во время приступов у меня появилась агрессия и невероятная сила. Я могла наброситься на человека, бросить в него какие-то предметы, что-то говорить заплетающимся языком. Однокурсники начали откровенно меня бояться, во время приступов на парах большинство студентов выбегали в коридор. Кроме того, приступы резко участились. Это значило, что опухоль стремительно растет.
Тем не менее я продолжала посещать занятия. На парах возле меня всегда садились мои подруги, следившие за тем, чтобы во время приступа я не упала на пол и не ударилась. Учиться в таком состоянии становилось все труднее. В конце ноября декан порекомендовал мне сдать зимнюю сессию экстерном и срочно лечиться. В декабре я поехала домой, в Камень-Каширский.
О моих участившихся приступах родители не знали, поэтому, когда я все им рассказала, мы решили ехать в Закарпатье. Об Ужгородской нейрохирургической клинике нам рассказывал знакомый врач Андрей Чирко, еще когда я училась на первом курсе. Он сообщил, что там работает воспитанник Киевского института нейрохирургии Владимир Смоланка, который делает самые сложные операции. Каждый год он ездит на стажировки в нейрохирургические клиники Европы и Америки и, несмотря на то, что молод, (в то время ему было 35 лет), известен как хороший специалист. Помню, тогда я не захотела ехать в Ужгород. Сказала маме: «Надоело слушать, как все отказываются меня лечить». Но в декабре 1995-го другого выхода не было, это была наша последняя надежда. Родители связались с Андреем Чирко, тот рассказал Смоланке о моем состоянии, и 6 января мы с мамой приехали в Ужгород на обследование. Окончательного согласия на проведение операции хирург еще не дал, и перед отъездом мама сказала родным: «Я больше боюсь не самой операции, а отказа от нее». На прием к Владимиру Ивановичу мы попали на второй день Рождества.
«Последним аргументом, убедившим меня взяться за операцию, стали слезы матери»
-- О состоянии Нины я знал лишь в общих чертах, -- говорит заведующий кафедрой нейрохирургии Ужгородского национального университета, доцент Владимир Смоланка. -- Но когда она приехала в Ужгород и я собственными глазами увидел, где находится опухоль, сознаюсь, первой мыслью было: нужно каким-то образом отступить. Я начал называть Нининой матери, какие импортные лекарства необходимы и как трудно их достать. «Все это у нас есть», -- ответила она. Тогда я сказал ей такие слова: «У меня никогда никто не умирал на операционном столе, но с вашей дочерью это не исключено. Опухоль находится в таком месте, что наименьшие манипуляции могут привести к разрыву сонной артерии». В ответ мать заплакала. Ее слезы и стали последним аргументом, убедившим меня взяться за операцию.
-- Подготовка к операции длилась около недели, -- говорит Нина. -- Меня водили на различные процедуры, измеряли давление, брали анализы. Все это время я чувствовала себя спокойно. Меня поддерживали соседки по палате, таким же чутким было отношение медперсонала. Операцию назначили на пятницу, 19 января -- праздник Водокрещения. Два предшествующих ей дня были для меня очень тяжелыми. Я боялась, но не за себя. Сама как-то сумела настроиться на операцию. Как же родители, родные? Перед операцией надо было остричь мои длинные волосы, и это вызвался сделать Андрей Леонидович. Он все время меня морально поддерживал, но в тот день -- особенно. Завел разговор об общих знакомых, шутил, и я на некоторое время забыла о завтрашнем дне. Вечером мне дали снотворное, и я погрузилась в глубокий сон. Что снилось, не помню. Проснулась в шесть часов утра. Персонал отделения был на ногах, операционная готова, все ждали меня. Я вышла в коридор и встретила… отца. Оказывается, из-за хлопот мама сообщила домой о дате операции лишь накануне вечером. Отец как раз ремонтировал чью-то машину (у него небольшая автомастерская) и тут же вскочил в свои «Жигули», на большой скорости погнал во Львов и сел на поезд в Ужгород. В больницу он прибежал менее чем за полчаса до начала операции в курточке, наброшенной прямо на спецовку, и с руками в машинном масле. Мы стояли в коридоре, смотрели друг на друга и не могли сказать ни слова. В горле стоял ком, у него и у меня по щекам текли слезы. Я не выдержала и вернулась в палату. А через несколько минут за мной зашел Андрей Леонидович. «Пошли», -- коротко сказал он. Я окинула взором палату и подумала: «Боже, неужели я сюда больше не вернусь?» У стены стояли мама, другие пациентки клиники -- они плакали. Андрей Леонидович вывел меня за руку в коридор и попросил: «Не оглядывайся». По коридору я шла, как в тумане. А в операционной увидела инструменты, с помощью которых делают трепанацию, и мне стало совсем плохо. Потом рассказывали, что я вся дрожала и даже стала кричать. Последнее, что помню: меня уложили на операционный стол, и анестезиолог сделал укол в вену…
«Первое, что я запомнила, когда открыла глаза после операции, -- это несколько капелек крови»
Как потом признался Владимир Смоланка, в тот день он сделал одну из самых сложных своих операций. Удаление опухоли длилось около семи часов и по внешним признакам прошло удачно. Однако о конкретных результатах говорить было рано: неосторожное движение микроинструментом хотя бы на долю миллиметра могло привести к потере зрения, памяти или речи у пациентки. Именно поэтому все с нетерпением ждали, когда девушка придет в себя после наркоза.
-- Первое, что я запомнила, когда открыла глаза после операции, -- это несколько капелек крови на стене реанимации, -- говорит Нина. «Мама, это моя кровь?» -- спросила я удивленно. «Нет, доченька, не твоя», -- ответила сидящая рядом мама. И я опять отключилась. А через несколько часов, когда вновь пришла в себя, в палату вошел Владимир Иванович. Он захотел проверить мое зрение, поднял ладонь с двумя загнутыми пальцами и спросил: «Сколько пальцев?» Я ни с того ни с сего: «Пять!» Как он перепугался! «Наверное, она не видит», -- сказал маме полушепотом. А потом поднял один палец и опять попросил: «Сосчитай, пожалуйста». «Один», -- отвечаю, и он вздохнул с облегчением.
Через несколько дней мне разрешили встать. В палате собрался медперсонал и очень много пациентов, все переживали, смогу ли я ходить. Мама подала мне руку, чтобы помочь подняться, но я оттолкнула ее, сама встала и прошлась. В палате все перекрестились.
В Ужгороде я находилась до первого февраля, а потом вернулась домой. Отдохнула недели две и поехала в Луцк на учебу -- как раз к началу второго семестра. Декан, увидев меня, сказал: «Нина, если вы пришли брать «академку» для лечения, никаких проблем не будет». Просто никто не верил, что мне уже сделали операцию. Впрочем, очень скоро все убедились, что я абсолютно здорова. Благодаря золотым рукам Владимира Смоланки ни одного приступа у меня не было. О самом же лечении первые месяцы напоминала лишь моя короткая стрижка… Через год после операции мне сделали томографию, которая показала: от опухоли не осталось и следа.
После университета я три года работала учительницей в селе. А в сентябре этого года уволилась, чтобы продолжить учебу. На прошлой неделе меня зачислили на юридический факультет Волынского филиала Межрегиональной академии управления персоналом. Так что сейчас я снова студентка!
827
Читайте нас у Facebook
