Дочь семена михайловича буденного нина:» когда после смерти сталина я, рыдая, спросила папу, как же мы теперь будем жить, он ответил: «думаю, неплохо»
Лихой малограмотный кавалерист, герой гражданской войны, создатель Первой Конной армии, фаворит Сталина, знаменитый коневод -- таков вкратце стандартный перечень сведений о Семене Михайловиче Буденном. Сегодня о нем как о личности неординарной вспоминают близкие Семена Михайловича -- жена Мария Васильевна и дочь Нина Семеновна.
«Когда папа нес меня на плечах, я гладила его усы и приговаривала: «Кися, кися»
Первое, что меня удивило в квартире Буденных, -- это огромная, почти во всю стену картина, написанная еще в 1951 году художником Преображенским, на которой изображена вся семья маршала. На переднем плане чинно восседает на старинном стуле Семен Михайлович в маршальском мундире, по левую руку от него -- жена Мария Васильевна и два сына Михаил и Сергей, по правую -- дочь Нина.
-- Сколько мы намучились, позируя художнику! -- заметив, как мой взгляд остановился на картине, говорит Нина Семеновна. -- Сначала для эскизов, потом для самой картины. Причем, если вы заметили, полотно выполнено не на самом высоком художественном уровне, хотя в общем-то смотрится неплохо. А знаете, почему папа выбрал именно Бориса Владимировича Преображенского? Во-первых, их связывала давняя дружба, но главное другое: папе очень нравилось, как художник рисовал лошадей.
-- Любопытный критерий…
-- Ну уж не знаю, какими критериями руководствовался папа, -- смеется Нина Семеновна, -- но лично ему картина очень нравилась. Вообще папа позировал художникам часто и с удовольствием. С этим связаны и некоторые довольно комичные эпизоды. Где-то в середине тридцадых папин портрет писал талантливый художник Николай Мешков. Работали у нас дома, и когда картина была уже почти закончена, отец, внимательно рассматривая ее, пришел к выводу, что его усы выглядят как-то неестественно, торчат, как у кота, а застежка на мундире находится выше положенного уровня. Не мудрствуя лукаво, папа взял кисть и исправил недостатки. На следующий день, возвращаясь домой, он еще с лестничной площадки услышал, как в прихожей нашей квартиры кричит Мешков: «Кто изуродовал картину?» Папа вошел и спокойно сказал, что ничего не уродовал, а лишь подправил. Но Мешков стоял на своем. В общем, они разругались. Но вскоре оба остыли, и работа была закончена. Надо сказать, что усы художник все-таки сделал такими, как хотел папа.
-- Ох уж эти знаменитые усы Буденного! Сколько о них баек рассказано…
-- В одной из книг я встречала интересную рассказку, правда, не знаю, насколько правдивую, о том, как ревностно папа относился к своим усам. Еще во время гражданской войны вместе с папой в Первой Конной армии служил его брат, который отрастил такие же усы. Папе это не очень нравилось. И вот однажды, пригласив брата к себе в хату, он изловчился и обрезал ему концы усов, приговаривая при этом: «Буденный должен быть один. »
-- А мне вспоминается эпизод, когда двухлетняя Нина с удовольствием гладила усы Семена Михайловича, нежно нашептывая: «Кися, кися… », -- вступает в разговор жена Семена Михайловича Мария Васильевна. Сейчас ей восемьдесят пять. Свою жизнь с Буденным она связала перед самой войной. Несмотря на огромную разницу в возрасте -- 33 года, с Семеном Михайловичем они счастливо прожили до самых последних дней его жизни. -- Это было осенью 1942 года. Мы находились в эвакуации в Куйбышеве. Семен Михайлович находился в действующей армии и почти год не был дома. И вот наконец-то он прилетел. Всей семьей мы поехали его встречать на аэродром. Помню, когда он вышел из самолета, старший сынишка Сережа (ему было тогда четыре года) закричал: «Ура, папа с фронта приехал». А двухлетняя Нина ответила: «Это твой папа с фронта приехал, а мой на фотографии. » Она забыла, как выглядел отец, ведь ей было меньше года, когда началась война. Нина весь вечер сторонилась Семена Михайловича, хотя он очень старался привлечь ее внимание. И вот в какой-то момент, когда Семен Михайлович увлекся рассказами о событиях на фронте, неожиданно в комнату вместе с подружками вошла Нина и прямо с порога заявила: «Вот мой папа!» -- и забралась к нему на руки. На следующий день все вместе мы пошли гулять на Волгу. Нина гордо восседала у папы на плечах, гладила ручонками его пышные усы и негромко приговаривала: «Кися, кися… » Семен Михайлович был очень растроган и всю дорогу улыбался.
«Семен Михайлович сердился, когда я обращалась к нему по имени-отчеству»
-- Насколько мне известно, семейная жизнь Семена Михайловича долго не складывалась?
-- Действительно, это так, -- говорит Мария Васильевна. -- Ведь мы поженились с Семеном Михайловичем, когда ему было уже 53 года. Наш третий ребенок Миша родился в 1944 году, когда мужу было уже за 60! И когда знакомые спрашивали, не тяжело ли в такие-то годы троих детишек нянчить, Семен Михайлович отвечал: «Слишком долго я их ждал. Я отдыхаю с ними. »
Первая жена Семена Михайловича погибла при трагических обстоятельствах. Потом был второй брак на моей двоюродной сестре Ольге Стефановне, актрисе театра. Первое время у них были нормальные отношения, но потом все стало рушиться. Семен Михайлович очень хотел детей, но зачать ребенка у них не получалось, и в этом Ольга Стефановна обвиняла его. Последние годы они жили практически порознь, хотя и не были в разводе. В это время вовсю бушевали репрессии и многих представителей интеллигенции, в том числе и работников театра, обвиняли в связях с иностранными разведками. По этому обвинению арестовали и Ольгу.
-- Буденный как-то пытался противостоять этому произволу?
-- Первое время Семен Михайлович пытался отстоять супругу. Но Ежов предупредил его, мол, не лезь, куда не следует. Как стало известно позже, Ольга Стефановна давала показания против Семена Михайловича. Вскоре ее посадили в тюрьму, потом сослали в лагерь и в конце концов оставили на поселение в Сибири. Конечно, натерпеться ей пришлось, бедняжке. Знаю, что она работала уборщицей, но отношение к ней было очень плохим -- тогда в народе распустили слухи, якобы она хотела отравить легендарного маршала. Несмотря на это, после смерти Сталина Семен Михайлович выхлопотал для бывшей жены разрешение на проживание в Москве, выбил пенсию, договорился о том, чтобы она была под наблюдением врачей, так как после пережитых ужасов была психически не совсем здорова.
-- А как вы познакомились с Семеном Михайловичем?
-- Когда Ольгу арестовали, Семен Михайлович забрал к себе в Москву пожилую мать бывшей супруги Варвару Ивановну, мою тетку. Я в то время училась в институте и иногда заходила к ней, чтобы чем-то помочь. Познакомившись со мной, Буденный попросил меня опекать тетю. Мы с ним часто подолгу беседовали. И вот однажды он сделал мне предложение. Я сначала так растерялась, ведь Семен Михайлович был намного старше меня, да и воспринимала его как человека-легенду. Тогда я обратилась за советом к тете, и та сказала, чтобы я не раздумывала…
Помню, первое время мы никак не могли называть друг друга на ты. Семен Михайлович обращался ко мне то на вы, то на ты. А я его все время по имени-отчеству величала. Однажды он рассердился и сказал в сердцах: «Я твой муж, а Семен Михайлович на коне сидит. »
Когда родился наш первенец Сережа, Семен Михайлович перевез моих родителей в московскую квартиру. Тут жила и его мать Меланья Никитична, которую Семен Михайлович беззаветно любил. Женщина она была неграмотная, но прекрасная рассказчица, острая на язык. Помню, как она меня расцеловала при встрече со словами: «Спасибо, доченька, тебе за внука, порадовала меня на старости лет. Я уж думала, что не увижу внуков от Семена. » Кстати, когда Семен Михайлович навестил меня в больнице, где я еще лежала с новорожденным Сережей, он, рассматривая малыша, все изумлялся: «Какие ж у него маленькие пальчики и ноготки. » А я все сокрушалась, что нос у Сережи слишком большой, на что муж, посмеиваясь, ответил: «Ничего, нос у него наш, буденновский. Выправится, не бойся».
-- В письмах, которые папа присылал с фронта, он все пытался нас приободрить, -- рассказывает Нина Семеновна. -- И каждый раз признавался маме в любви. Вот что он писал: «Люблю я тебя беспредельно и до конца моего последнего удара сердца буду любить. Ты у меня самое любимое в жизни существо, ты, которая принесла счастье -- наших родных деточек. Думаю, что все на фронте закончится хорошо, и мы снова будем вместе… Моя родная, крепко тебя целую, твой Семен».
«Чтобы папа был настоящим народным героем, ему слегка подправили биографию»
-- Все, что вы рассказывали о Семене Михайловиче, характеризует его как человека тонкой натуры и никак не вяжется с образом лихого малограмотного рубаки, каким его изображали долгое годы…
-- Да, такой образ народного героя нужен был власти, и поэтому многое в его биографии было подправлено, откорректировано, -- говорит Нина Семеновна. -- Меня всегда коробит, когда отца называют малограмотным. Просто многие не знают, что папа учился в церковно-приходской школе. Подростком он подрабатывал у купца в лавке, и тот просил своих дочерей-гимназисток обучать папу математике. Он писал довольно грамотно, обожал читать и еще в царской армии дослужился до чина унтер-офицера.
Отец обладал уникальной памятью и имел способности к языкам. На Дону, откуда папа был родом, находились немецкие поселения, и еще в юности папа хорошо овладел разговорным немецким языком. Позже на всех официальных церемониях общался с немцами без переводчика. Неплохо знал он и калмыцкий, так как рядом с их станицей Платовской жили калмыки. Во время Первой мировой папа пару лет воевал на Кавказе на турецком фронте и освоил турецкий.
Конечно, из-за Первой мировой и гражданской папа не смог получить образование. И поэтому уже в конце двадцатых годов, когда ему было за пятьдесят, он поступил в Академию имени Фрунзе. Не представляю, как папа выдержал те несколько лет учебы и работы. В то время он спал по три-четыре часа в сутки, занимаясь до трех часов ночи, а потом еще умудрялся почитать, причем это вошло у него в привычку. Он просто не мог жить без книг.
-- Признаюсь, никогда не думал, что Семен Михайлович был страстным книголюбом.
-- Еще каким! Он собирал книги, доставал редкие экземпляры. Его довоенную библиотеку считали уникальной. В ней было собрано больше десяти тысяч томов -- папа очень интенсивно занимался самообразованием. Одно время он брал уроки у доцента Московского университета Андрея Снесарева, под руководством которого углубленно изучал военную историю и военную теорию. Об этом мало говорят, но Снесарев до революции служил в чине генерала в царской армии и был одним из ведущих преподавателей в Академии генерального штаба. Так что Семен Михайлович военной науке учился у царского генерала.
-- Судя по всему, Семен Михайлович был строг к себе. А к вам?
-- Он нас любил безгранично, но в то же время мог быть довольно строгим по отношению к нам. Помню, мы все боялись, когда мама вела нас, провинившихся в чем-то, к папе в кабинет, чтобы он с нами разобрался. Причем мы боялись не нотаций, а его громкого, строгого голоса. Отец был лаконичен, и его назидания длились минуты полторы. Первые секунды отец заводился, и постепенно его голос становился громогласным, доходя до наивысшей точки, а потом он потихоньку остывал. Но на этом воспитательный сеанс не заканчивался. После таких наставлений папа всегда подзывал меня к себе, спрашивал, поняла ли я все, что он сказал, обнимал, целовал в щеку и отпускал с миром. А иногда и мы на него бурчали, правда, по-своему, по-детски.
-- Это почему же?
-- Лично я больше всего расстраивалась из-за того, что никак не могла выиграть у него в шашки. Вы даже не представляете, как он играл! Я не успевала сделать и трех ходов, как понимала, что уже проиграла -- настолько у него было развито стратегическое мышление. Потом я стала изучать, как играть в шашки по книжкам. И, вооруженная такими знаниями, снова шла сражаться с папой, и снова он меня в два счета обыгрывал. У него был талант и азарт игрока. Особенно это проявлялось в игре на бильярде. Этой игрой он владел в совершенстве и считал ее очень полезной, поэтому, как только мы стали уверенно держать в руках кий, папа стал нас учить играть.
-- Уверенно держать кий -- это лет в тринадцать?
-- Ой, да что вы! Это лет с пяти! Он и на лошади меня стал учить кататься лет с четырех. Помню, специально для этого выписали мне пони. Однажды свалилась ей под копыта. Сильно испугалась. И папа решил, что лучше меня учить сразу на большой лошади, когда подрасту. И вот я подросла -- в семь лет отец усадил меня на взрослую лошадь по кличке Патефон. К счастью, лошадка была настолько смирной, буквально спала на ходу, что непредвиденных действий с ее стороны ожидать было трудно.
«Однажды папе подарили ослицу с маленьким осликом»
-- Папа был очень жизнерадостный человек, и все праздники в доме проходили необычайно весело. Он шутил, устраивал различные конкурсы. Я помню, как в 1944 году, когда родился брат Миша, папа устроил торжественную встречу мамы и брата из роддома. Старший брат Сережа трубил в горн, я била в барабан, ну а папа произносил речь и встречал маму с Мишей.
Еще папа любил дарить нам подарки. Это могли быть обычные мячи, какие-то игрушки. Понятно, что их он приобретал заранее. Но у папы не хватало терпения дождаться дня рождения, и как только подарок покупался, он сразу же его вручал. В детстве нам с братом очень нравились папины сабли: так уж получилось, что у нас, детей войны, игры были в основном на военную тематику. В куклы играть я не любила, да и не было их у меня -- только пистолетики и автоматики деревянные. И вот однажды папа подарил нам с Сережей по настоящей сабле. Конечно, они были не такие огромные, как у него, и не такие острые, зато выкованные из настоящего оружейного металла с красивой рукояткой. Крапиву на даче мы ими рубили отменно, а ребята соседские ой как нам завидовали.
-- Конечно, было чему завидовать…
-- Да, иногда папа из поездок по войскам и конезаводам привозил такие подарки, что и мы сами удивлялись. Где бы отец ни ездил с инспекцией, ему как почетному гостю всегда вручали какой-то дорогой подарок. Однажды он привез ослицу с маленьким осликом -- видно, кто-то пооригинальничал. Но мы их быстренько куда-то сплавили. Потом была пони, ужасно злющая, но красивая лошадка. Кусала всех подряд. Папа отдал ее в цирк. Лошадку выдрессировали, и она показывала номер -- била копытами в большой барабан, со злости наверное. А как-то папа привез из командировки косулю, и мы решили ее на какое-то время оставить. Заперли животное на даче, на старом заброшенном теннисном корте… В общем, косуля эта своими копытами корт уничтожила до основания, и мы сдали ее в зоопарк. Но самым жутким подарком была выпь, птица такая болотная, которую кто-то додумался подарить папе. Было в ней, конечно, что-то необычное, но как же жутко она кричала! Папа сказал, чтобы мы снесли ее на болото в лес. Житья нам от нее не было никакого.
-- А как же лошади? Что, Буденному лошадей не дарили?
-- Конечно же, дарили. Некоторых он отдавал в колхоз, а самых породистых -- на конезавод. Он буквально жил коневодством, прилагал все усилия для выведения новой, буденновской породы (чтобы вывести породу, нужно двадцать лет). Он днями пропадал на конезаводах, подыскивая нужных для спаривания лошадей, доставая племенных жеребцов, изучая литературу -- у него был огромный шкаф, доверху набитый книгами о коневодстве. И буденновскую породу все-таки вывели. Лошади обладали хорошей резвостью, выносливостью, были пригодны для кавалерии и работы в сельском хозяйстве.
Папа был так увлечен работой по выведению породы, что мог рассказывать об этом часами. Помню, однажды отец посадил меня к себе на лошадь и мы поехали кататься (вплоть до самой старости он совершал такие конные поездки, последний раз он сел на лошадь, когда ему было уже 84 года). Сначала папа о чем-то расспрашивал меня, а потом переключился на последние новости о выведении породы. И его понесло: он так увлекся, что стал рассказывать, какую кобылицу каким жеребцом покрыли и что из этого получилось, и кого кем надо еще покрыть, чтобы еще лучше вышло… Мне тогда было лет восемь-девять. Я уже достаточно хорошо все понимала. Еду, молчу и сгораю от стыда, но папе ничего не говорю.
-- В этой связи мне вспоминается байка о том, что Семен Михайлович садился на лошадь только в форме и никогда в штатском…
-- Это правда. Сколько себя помню, и дома, и на даче, и в праздники, и в будни, и в том числе когда ездил на лошади, папа носил маршальские брюки с лампасами. Уж очень он их любил. Наверное, на каждый случай у него была отдельная пара таких брюк. Верх он мог надевать любой: дома -- пижаму или рубашку, на даче -- курточку или сюртучок. Но брюки с лампасами были всегда. И сапоги. Он обожал ходить в сапогах и только в старости стал носить обувь полегче. При росте 172 сантиметра у папы был сорок первый размер обуви. И я нередко для езды верхом надевала папины сапоги -- у меня ножка была немаленькой.
По большому счету, гражданской одежды у него было немного. Мама говорили, что до войны у папы было всего два гражданских костюма, купленных им в Турции, где он побывал в составе военной делегации. Кстати, после этой поездки Климент Ворошилов распорядился всех офицеров -- выпускников военных учебных заведений обучать современным и народным танцам. Почему? Во время приема нашей делегации турки устроили шикарный прием, подготовили концертную программу с народными танцами, а потом предложили нашей делегации показать что-нибудь из русского народного танцевального творчества. Но оказалось, что ни старые офицеры, ни молодые танцевать не умеют. Зная, что папа прекрасно танцует, Ворошилов, попросил, мол, выручай, Семен Михайлович. И папа, несмотря на возраст, плясал так, что вызвал бурю восторга.
-- Это, наверное, после хорошей закусочки?
-- Да нет. Папа пил очень мало, все, что себе позволял, -- пару рюмочек коньяка. Не любил и когда другие напивались. Он был очень веселым человеком, как я уже говорила, и чтобы завести компанию, дополнительного стимула ему не требовалось. Кстати, и курил он мало, лишь иногда за компанию. Но пара пачек папирос у него всегда лежала на всякий случай. В детстве мы разок-другой стреляли у него тайком по папироске, когда ради баловства пробовали курить.
-- А сигареты какие были, не помните?
-- Да самые обычные. «Казбек», кажется. Он никогда себе не заказывал что-то особое. Что было в магазине, то и покупал. В еде был очень неприхотлив и всяких изысков не воспринимал. Любил блюда простой народной кухни. Знаю, часто просил маму сделать ему яичницу с салом или помидорами, а иногда -- сварить ему кандер. Это такая полевая еда донских казаков, которую он часто ел в детстве. На старом сале делается навар, потом его заправляют пшеном и поджаренным луком. Честно скажу, гадость редкая, мы это блюдо есть не могли, а вот папе нравилось.
«В народе папу считали заговоренным от вражеских пуль»
-- Говорят, что славе Семена Михайловича многие завидовали?
-- Действительно, некоторые завидовали, ведь, как рассказывала мне мама, после ареста второй жены Ольги Стефановны папа иногда говорил: «Они ищут повод сделать мне больно». Кого конкретно он имел в виду, трудно сказать. Его отношения с руководителями партии, Сталиным были далеки от панибратских, как сейчас принято говорить. Это были отношения начальника и подчиненного, коллег по работе, но не более того. Они даже с Климентом Ворошиловым были на вы. Думаю, не все было так просто в отношениях руководителей страны. Я никогда не забуду слова отца, сказанные им после смерти Сталина, которые как нельзя лучше свидетельствуют о его отношении к власти. Мне тогда было лет тринадцать. Смерть Сталина для меня была шоком. Помню, я, рыдая, подошла к папе, который стоял у окна и курил, и в слезах спрашиваю: «Папа, как же мы теперь будем жить?» А он помолчал немного и ответил: «Думаю, что неплохо. »
А то, что народ папу действительно любил, это правда. Отец был очень открытым человеком и очень трепетно относился к каждому письму, к любой просьбе о помощи. Корреспонденция хранилась у нас дома в специальном шкафу, и папа периодически напоминал маме, чтобы она за ней следила. Он часто искренне говорил: «Сколько же надо было человеку натерпеться, чтобы решиться написать самому Буденному».
-- И люди отвечали ему такой же искренностью?
-- Они его боготворили. Никогда не забуду, как папа рассказывал об одном любопытном случае, который произошел в середине двадцатых годов в Средней Азии, куда его направили для подавления басмаческого движения. Папа действовал решительно, иногда сам водил в атаку войска, но ни в одном бою не пострадал. Среди местного населения, людей в основном неграмотных и суеверных, об отце пошла молва, что он заговорен от пуль и сабель. И вот в одном из городков папа выступал на митинге. В тот день дул сильный ветер, и полы его шинели развевались. Говорил папа довольно долго, а когда закончил речь, неожиданно обнаружил, что от одной полы его шинели отрезан большой кусок. Потом выяснилось, что дехкане отрезали подол его шинели и, разорвав на маленькие кусочки, поделили между собой как священные талисманы. По их мнению, эта была одежда заговоренного.
А вот мы, дети, иногда страдали от такой популярности папы. Помню, что даже во время отдыха в Кисловодске папе не давали покоя. Как только он появлялся в общественном месте, люди тут же окружали его. Нам приходилось идти гулять без папы. Потом он придумал одну хитрость. Чтобы спокойно погулять, мы вставали в четыре часа утра и в половине пятого уже выходили на прогулку в горы. Возвращались к завтраку, когда все только вставали. Правда, нам ой как не нравилось так рано вставать, и все же мы понимали, что это спасает отца. А в то время он уже был в летах.
Рассказывали, как за год до смерти папа прощался со своим конем по кличке Софист. Конь был уже старый, и отец решил отдать его на конезавод. Папа подошел к коню, прислонился к нему головой, погладил и сказал: «Ну, старина, до свидания! Неизвестно, кто кого переживет, ведь мы с тобой оба старички… »
3056Читайте нас у Facebook
