Поэтесса любовь голота: «возможно, когда-нибудь я напишу драму или водевиль «как я была женой депутата павла мовчана»
Ее первая книга стихов называлась «Народжена в степах» и вызвала живой интерес читателей и критиков. Тогда, в 1977 году, известный ныне литературный критик Михаил Слабошпицкий, откликнувшись на «первенца» поэтессы, задал сакраментальный вопрос «Легко ли быть женщиной?.. » Однозначного ответа в стихах Любови Голоты мы не найдем и сегодня. Но наш разговор не о стихах, а, возможно, о предмете стихов Любови Голоты.
«В каждой истории должен быть свой чертик»
-- Итак, как и когда это произошло? Вряд ли вы встретили поэта Павла Мовчана в днепропетровских степях…
-- Не в степях, но благодаря им. В 80-е годы три с половиной миллиона радиослушателей Днепропетровщины дважды в неделю слушали мой голос «На сiльскiй радiохвилi» областного радио. И я очень сожалею, что это утрачено ныне: мои герои вовсе не были «совками» и «электоратом» -- они были людьми, часто гораздо более интересными и колоритными, чем нынешние «звезды». Так вот, как радиожурналист я приехала в Киев на курсы повышения квалификации и сразу же метнулась в магазин «Поэзия» купить новинки. Среди купленного был и «День молодого сонця» Павла Мовчана. На мой взгляд, из полутора десятков купленных сборников его был самый лучший: стихи имели свои краски, свою мелодику и, главное, свой мир.
Через несколько дней (представьте себе, помню и сегодня, что это было 13 ноября 1981 года) я отправилась в книжный магазин «Сяйво», на этот раз за прозой. А когда уходила, в дверях лицом к лицу столкнулась с эдаким «экзотом» в туркменской лохматой шапке. Ну, шапка меня не очень удивила: ее происхождение я «вычислила» сразу, поскольку тоже была на днях литературы в Туркмении. Остановили яркие глаза, которые смеялись из-под шапки. Я с Мовчаном уже была знакома, и он меня узнал -- предложил прогуляться по Крещатику. Мы пили кофе во всех попутных кафе и разговаривали, разговаривали… Мне тогда шел 32-й, ему -- сорок первый год, и книги, литературная жизнь интересовали нас куда больше летучих любовных приключений. Но в каждой истории должен быть свой чертик, со своей колодой. Где-то возле ЦУМа из перехода -- буквально из-под земли -- выскочил Дмитрий Павлычко, радостно обнял Павла, узнал меня и подозрительно спросил: «О, чего это вы вдвоем тут ходите?» И ко мне: «Ты должна знать, что это очень опасный мужчина». Павлычко был автором лучшей, как мне кажется, в то время книги любовной лирики «Таємниця твого обличчя» -- как можно было ему не поверить? И я вдруг посмотрела на Мовчана совсем другими глазами. Мне захотелось узнать, насколько он опасен.
-- И вы начали встречаться?
-- Пожалуй, это было -- как обвал. До этого у каждого из нас была своя жизнь. А то совместное, что начало выстраиваться, было ни на что не похоже, но оно было ослепительно! Долго-долго мне казалось, что над головой Павла стоит сияние, а сильный свет всегда вызывает слезы. Так что и слезы были, и грозы, и даже хотелось «уйти в ночь». Но -- и это главное -- каждый из нас возвращался.
-- Когда люди встречаются поздно, они зачастую ревнуют друг друга к прошлому…
-- Прошлое поэта -- стихи. Только пошляк может выискивать за строфами профили и тени, тем более -- чтобы укорить, унизить, достать. Есть вдохновение, и его не нужно трогать руками, даже если его источник или адресат угадан… Павло Мовчан -- поэт, публицист, переводчик, сценарист -- всю свою жизнь работал, как мало кто в Украине. Так что я не нуждаюсь в чьих-то рассказах о нем. Я знаю его творчество, а оно, как известно, -- зеркало личности.
Для подавления диктаторских замашек мужа женщине достаточно маленького восстания
-- Фамилия Мовчана и его связи помогли вам?
-- Думаю, что и друзья, и недруги мои подтвердят, что нет. Связями Мовчана -- и поэта и депутата -- я не пользовалась никогда, никогда ими не похвалялась. Моя фамилия осталась со мной, «поэтом и гражданином». Павло не стал моим ключом к редакции, издательству, как и пропуском в «элиту». Более того, я не люблю, когда ко мне относятся только как к жене поэта и депутата Павла Мовчана.
-- Поэты, витающие над грешной землей, как правило, не приспособлены к семейному быту. Особенно мужчины. Это верно?
-- В нашем случае -- наоборот. Именно Павло научил меня быть более реалистической, более хозяйственной, увы… В бытовом смысле соседствовать с Павлом Михайловичем удобно: он очень чистоплотный и аккуратный.
-- Не диктатор?
-- Все мы маленькие диктаторы. Но любые диктаторские замашки женщина может подавить. И не обязательно путем революций и путчей. Достаточно маленького, но продуманного восстания. Что-то мы предвидим, что-то о них знаем, что-то в нас самих является отражением их привычки. Мой дом -- это мой дом. Я не могу быть в нем ни рабыней, ни повелительницей. Я там живу, а не правлю. Правителей в конце концов свергают, к рабам относятся как к вещам, а я родилась с геном воли и независимости.
-- То есть вас все вполне устраивает?
-- Не знаю. Если скажу «да», никто ведь не поверит, даже я сама. Но я научила себя терпению, научилась многие вещи воспринимать, а что-то, если хотите, воспитывать в себе. Например, самодостаточность. Раньше мы много времени проводили вместе, у нас все дела и интересы были общими. Наблюдалась некоторая «сиамскость» -- когда люди вдруг одновременно поднимают головы и одновременно произносят одну и ту же фразу, а их глаза видят один и тот же пейзаж в одинаковых красках. Потом мы резко разделились: Павло все 90-е годы провел в поездках. Сейчас многие забыли или предпочитают забыть его «маршруты независимости», зато охотно воспользовались волной, которую поднимали мой муж и его соратники, не учитывая при этом одного: чтобы оказаться на гребне, нужно грести.
-- Муж не пробовал и вас, такую активную и сознательную, втянуть в политику?
-- Нет. Он никогда не тянул, хотя и не был бы против, ведь мы -- единомышленники. Но наш союз с самого начала был основан на понимании того, что каждый из нас -- самостоятельная личность, что нас ничто не удержит вместе, если один попытается уподобить себе другого. Если бы я хотела, то, несомненно, всегда могла бы находиться «при муже». Но во имя чего? Мы вместе работаем. У нас общий дом. Наши праздники -- не многолюдны, нам лучше всего втроем -- муж, я, дочь. А все остальное… Муж -- публичный политик, я -- человек не светский, меня не интересует политические тусовки и литературные фуршеты. Мне вредны бутерброды. К тому же мне приятней греться сердцем не в лучах популярности и славы -- пусть даже любимого мужчины, а возле своей дочки.
-- С рождением дочери ваша жизнь наверняка наполнилась иными, не политическими и литературными заботами. Это как-то изменило ваши отношения?
-- Конечно. Мне было 38, наступила осень 1987 года. Павло активно добивался тех изменений, которые сделали его, нынешнего. Я же не выпускала Павлину из рук. А когда приезжали мои отец и мать, сломя голову бежала на митинги, собрания, диспуты. Если мы оставались одни, я брала маленькую Паву на руки и шла туда, где собирались чернобыльские и антикоммунистические митинги. И ребенок в два года, сидя на моих руках, выкрикивал: «Слава героям!» и «Комунiстам ганьба!». Люди -- и я с ними -- ходили на митинги, искали истину, но, перефразируя Владимира Высоцкого, нашей истине скроили совершенно другое лицо. Я, как и многие, поняла: митинговая стихия -- не главное. Главное -- делать свое дело. Растить ребенка. Писать книгу. Делать газету. Словом, я стала делать свое вечное дело. Скажете «женское», скажете «украинское» -- не ошибетесь в любом случае.
«Я счастливый человек, который, недооценивая свое счастье, на что-то жалуется и иногда даже скулит»
-- Вы сумели раствориться в быте, в муже?
-- Мне довелось узнать, что такое одиночество. То есть отказаться от многого, что наполняло мою жизнь раньше. Множеству знакомых я стала неинтересна и не нужна: их дети собирались жениться, а я гладила пеленки, учила первые буквы, «пошла» в первый класс и т. д. Самый яркий поэтический вечер меркнул, если я знала, что мне не на кого оставить дочку. В эти же годы скоропостижно, один за одним, умерли отец и мать. Вместе с ними, умерла детскость, которая долго обитала в моей душе. Я почувствовала, как много должна, в первую очередь своей дочке. Быт не давил меня, но и передышки не давал. Своеобразная амнезия помогла мне -- я забыла свою жизнь до рождения дочки, свои амбиции, тщеславие и даже некоторую гордыню. И говорю это не для того, чтобы вышибить слезу, и не на потеху злорадству: я стала зрелым человеком, умеющим изменить свою жизнь. Стихи не умерли -- они просто жили параллельно. Но я писала, совершенно не думая о том, кому это нужно и будет ли это когда-нибудь издано.
В эти годы, теребя в кармане халата ключик от одиночества, я мысленно вела разговоры со своими друзьями, коллегами и, конечно же, с мужем, пропадавшим в округе, в Верховной Раде, на очередном форуме… И в какой-то момент поняла: я счастливый человек, который, недооценивая свое счастье, на что-то жалуется и иногда даже скулит, вместо того, чтобы поработать на себя. И я нашла свой рецепт счастья. Нужно чувствовать время принятия решений -- личных и гражданских, удерживаться от соблазна «давить» на своих близких -- и скоро ты поймешь, как они нуждаются в тебе и любят тебя. Нужно знать, что все в жизни имеет свою пору, а если уж тебе приходится «творить» борщ или пирог с капустой -- так это хорошее житейское дело во благо милых людей… Если же надоело носить тапочки и зависеть от мужа -- пора на работу, а коли у тебя там найдется хоть минута лишнего времени -- нужно сварить кофе и поговорить с интереснейшим человеком, написавшим книгу о райских кущах. И наступит день, когда у тебя не хватит кофейных чашек. Значит, все идет нормально, ты интересна людям.
-- Как вы считаете, способен ли мужчина, пусть и самый лучший, оценить то, на что он сам не станет тратить свое драгоценное время?
-- Для Павла поэзия и политика -- главнее всего. Он человек дела и ради него способен отдалиться от многих интересов. Стихи сейчас он пишет нечасто, но это такие стихи, что многие любители поразглагольствовать о том, что политик не может быть поэтом, могут умыться. Он был и остается лучшим -- это для меня свято. Я человек трезвый и честно скажу: политика разделяет людей. И прежде всего -- мужа и жену. Та публичность, которая является составной частью жизни политика, делает его всегда «не совсем женатым» -- он должен нравиться женщинам, выглядеть в их глазах свободным, независимым, доступным. Он не может быть собственностью жены, как и не может быть «вещью» партии, фракции, спикера и т. д. , иначе не вызовет ни уважения, ни доверия. Но даже понимая это, жена политика всегда сожалеет об утраченном в суете -- о чем-то очень домашнем, полевом, луговом, родном. Ее больно ранят всякие неожиданности…
-- Ваш муж как политик был для вас неожиданностью?
-- К сожалению, я тоже заражена политикой -- читаю газеты и смотрю информационные программы не ради того, чтобы услышать фамилию мужа. Я завязана на том, что происходит в Украине, и никогда не скажу «в этой стране». В моей стране! Поэтому мне на хватает лояльности, нейтральности. Я не тень, движущаяся за мужем и согласно кивающая головой. Мы ссоримся и спорим из-за политики.
«Жена политика должна быть готова к тому, что как личность ее вычеркнут отовсюду»
-- Что вас не устраивает в Мовчане-политике?
-- Его жестковатость. В действительности он глубже, мягче, наполненее, может, даже трагичнее. Но, к сожалению, по нынешним временам глубинные срезы личности политика для одних -- неинтересны, ибо не подбиты «зелеными», а другим просто не до них -- быть бы живу.
Недавно ко мне на площади подошла ангелоподобная девочка лет восьми и молча стала смотреть. Я ее спросила: «Ты хочешь, чтобы я купила тебе пирожное?» Она кивнула, и я вручила ей кулечек с угощением. А минут через пятнадцать вдруг увидела, как этот ребенок вместе со своими друзьями нюхает клей из кулечка. И рядом валяются смятые пирожные… Я чувствую вину перед этими детьми и, естественно, обращаюсь к мужу с нелицеприятными вопросами, хотя и знаю, что он очень переживает это постоянное унижение людей бедностью, болезнями, несчастьями.
-- Политическая карьера мужа прибавила вам друзей?
-- И прибавила, и убавила. И открыла некоторые странности: знакомые, которые раньше вроде бы готовы были всегода поддержать тебя, вдруг не могут смириться с моментами, как им кажется, твоего «огромного» счастья и благополучия. А у меня все, как у нормальных людей, только намного сложнее. Муж постоянно занят, часто уезжает, приходит поздно, устает, его мучает бессонница, и он зарывается в кучу непрочитанных документов, почты, книг, вздыхает, сердится, куда-то спешит, активно занимается партийной и общественной работой. Ему некогда побывать с дочкой в театре. Он не переносит, когда я его перебиваю и -- в который раз! -- предупреждает, что ничего больше мне не расскажет. Хозяйственный, как любой сельский парень из многодетной семьи, он до сих пор не смирился с тем, что мне больше нравится читать газеты, чем гладить его рубашки, но молча надеется, что это -- пройдет. Довольно практичный, он говорит, что мне лучше есть фрукты, чем конфеты, но зная, как я их люблю, покупает нарядную коробку. Радуется, когда я пишу, и делает самые дельные замечания. Терпеть не может, когда меня нет дома, и, едва переступив порог, спрашивает дочку: «А где мама?» Иногда он так устает, что у него нет сил говорить со мной. Я смотрю на его серебристую шевелюру, в его усталые, но все равно такие яркие глаза -- и я счастлива! В эту минуту я просто женщина.
А жена политика? Она должна быть готова ко всему. К одиночеству. К тому, что как личность ее вычеркнут отовсюду, и она до конца жизни будут только женой политика, женой депутата. Что к ней будут относиться как к классовому врагу, к секретарю, к помощнику, осведомителю -- кто во что горазд. Никто не поверит, что у нее -- те же проблемы, как и у других: осень жизни, потеря каких-то идеалов, стрессы от общественных потрясений и случаются «двойки» по математике. Ну и Бог с ними! Как вы поняли, со мной всегда мой верный друг -- ирония. Она не зла и не злоблива, более прозорлива, чем просто юмор, тепла и надежна, как старый свитер моего мужа. А если уж что-то достанет, можно писать дневник, внося туда свежие картинки из жизни.
-- Вы что, и правда ведете дневник?
-- Нет, но, возможно, когда-нибудь я напишу драму или водевиль «Как я была женой депутата». И начну его с такой, скажем, сценки: немолодая, но… женщина -- пришла домой. Ей и убирать, и готовить, и уроки проверять. Тут звонит телефон. Не здороваясь и не представляясь, какая-то другая женщина настойчиво спрашивает: «Пан Павло дома?» -- «Нет». -- «Его точно нет?!» -- не верят в трубке. И через пару минут опять -- без обращения и извинений: «А как вы думаете, где он может быть?» Голос очень нервный и взволнованный, поэтому хозяйка дома перечисляет все возможные места нахождения мужа и телефоны. Еще через некоторое время тот же голос торжественно объявляет: «Везде обзвонила, а его там нет!» Собеседница называет еще и телефон Союза писателей. Звонят через три минуты: «А его и там нет! И какая вы, к черту, жена, если не знаете, где находится пан Павло?!»
«Facty i kommentarii «. 05-Октябрь-2000. Политика.
1045Читайте нас у Facebook
