Вячеслав зайцев: «на встречу с пьером карденом я пошел в… Уцененном пальто и пиджаке, взятом напрокат у приятеля»
Интервью Зайцев практически не дает. Он их пишет сам! Да-да, на его рабочем столе кипы бумаги -- все это будущие газетные статьи. Разговоры с самим собой. Вячеслав Михайлович -- человек увлекающийся, начинает беседу тихо, благопристойно. Но если уж мэтра разговорить, он начнет резать правду-матку о себе, да и людей знаменитых не пощадит. Потому что как художник не выносит малейшей пошлости. Вот и критикует. А потом прочтет в печати и жалеет: какой все-таки несдержанный. Посему и дал себе зарок: газетчикам ни слова. И не то чтобы это была наша заслуга, скорее приятная неожиданность: интервью «ФАКТАМ» Вячеслав Зайцев все-таки дал.
Дело происходило в Доме моделей Славы Зайцева на проспекте Мира, в кабинете с интерьером в духе классицизма -- колонны, пафосные пузатые вазы, раскидистые фикусы. Сам назначил аудиенцию ни свет ни заря, потому что с восьми утра привык находиться на работе. И уже -- бодр, потянут, свеж. Его фирменный вид -- черный костюм, алый галстук-бабочка, алый нагрудный платок, мобильный телефон на цепочке, прическа-ежик. И улыбка! Широкая, искренняя, юношеская.
«Я мог бы стать блестящим манекенщиком и устроить революцию в мужской моде»
-- Вячеслав Михайлович, как это так получилось, что в простой семье в рабочем городке Иваново вырос будущий «красный Диор»?
-- Это все благодаря маме. Я действительно из очень простой семьи. Отца я плохо помню в детские годы, он воевал, попал в плен, а после был репрессирован. Когда он вернулся из лагерей, мне было 22 года. У нас с ним так и не сложились те отношения, которые связывают отца и сына. Конечно, я помогал ему всю жизнь, как же иначе? Мама во время войны работала медсестрой, а потом стала подрабатывать уборщицей, прачкой, чтобы иметь возможность смотреть за детьми -- за мной и старшим братом Володькой. Она подметала семь подъездов, остальное время стирала: возле таза с бельем вижу ее до сих пор. Нищета была страшная: мы ели капусту, картофельную шелуху. С семи лет я уже вел хозяйство, был приучен экономить и быть самостоятельным. Когда маму забрали в больницу, я приловчился петь песни продавщицам во время обеденного перерыва. За это они давали мне кусочки печенья, которые я продавал на рынке, и на вырученные деньги покупал маме хлеб в больницу. Мама была самым чистым, самым добрым человеком. И очень чувствительным к красоте. Это благодаря ей в той жуткой послевоенной атмосфере Иваново, среди воровства и хулиганства, я умудрился вырасти впечатлительным, поэтическим ребенком. Мама старалась привить мне любовь к литературе, музыке, устраивала для меня певческие вечера. Я стал запевалой во всех хорах.
-- Как вам удалось вырваться из Иваново? Все-таки вы были сыном «изменника родины»?
-- Да, в этом смысле мне пришлось удлинить цепь поступлений: сначала была семилетка, потом индустриальный техникум, потом летное училище, потом музыкальное и, наконец, химико-технологический техникум, где я стал художником по тканям. Как отличника меня направили в Москву, в Текстильный институт. В Москве ютился у добрых людей, даже подрабатывал домработницей, экономил, словом, боролся.
-- Слава скандалиста пришла к вам, насколько помнится, рано, с первой же коллекции. И международный успех тоже. Часто ли вам приходилось сознательно эпатировать публику?
-- Первая моя коллекция, созданная в 1963 году на швейной фабрике в городе Бабушкин, была смелой: цветные телогрейки, юбки из цветастых павловопосадских шалей, валенки, расписанные гуашью. Тогда это был шок! Якобы я насмехаюсь над советской женщиной. Но, к моему счастью или к несчастью, в зале оказались журналисты из «Пари Матч», благодаря им обо мне узнали в Париже. На фабрике был товарищеский суд, и меня просто сняли с художественного руководства и перевели работать в цех на массовом производстве. Это уже потом я стал художественным руководителем на этой фабрике, потому что у меня на физиономии было написано, что я лидер.
А вообще в жизни я все время позволял себе крайности, особенно в костюмах. В молодости любил эпатировать толпу и вызывать возмущение. Если вызываю возмущение, думал я, значит не такой унылый и серый, как они. Все самые модные вещи я апробировал на себе и, по идее, мог стать блестящим манекенщиком, который устроил бы мощную революцию в мужской моде. Но я живу в той стране, в которой, к сожалению, это мало кому нужно! Мужчины чаще инертны, индифферентны, трусливы. Хотя сегодня многое меняется.
-- Как вы выглядели тогда?
-- О, я всегда был очень декоративным! Первые клетчатые, цветные костюмы и пальто, первые меховые папахи, шубы и так далее -- все это я носил. Даже в прошлом году покрасил в желтый цвет свои волосы -- чтобы эпатировать. Скучно жить! А поскольку люди любят судачить обо мне, вот я им и бросаю кость, пускай грызут! Что бы ни говорили, лишь бы говорили. Значит, я жив и еще кому-то мешаю.
«Когда я впервые увидел Пьера Кардена в холле гостиницы «Украина», так растерялся, что успел только крикнуть: «Пьер… »
-- После публикации в «Пари Матч» о вас узнали французские кутюрье. А как состоялась ваша первая встреча с Карденом, после которой вы стали невыездным?
-- Это было в апреле 1965-го. Пьер Карден, Марк Боан (дизайнер Дома «Кристиан Диор») и Ги Лярош в составе гостей Жильбера Беко приехали в Россию -- в Москву и Ленинград. И я был единственным художником, приглашенным в эту компанию. 1965 год -- можете себе представить, что творилось. Я и не мечтал увидеть живьем Пьера Кардена, Марка Боана! Я ведь учился по картинкам этих творцов моды -- по журналам, которые к нам втихаря привозили.
Когда я увидел Пьера Кардена в холле гостиницы «Украина», так растерялся от неожиданности, от потрясающего счастья, что… успел только крикнуть: «Пьер… » Он обернулся, посмотрел и произнес: «Слава?» -- и все началось!
Потом мы поехали в Оружейную палату, и я видел, с каким восхищением они проникали в таинственный мир русской культуры. После этого был обед в ресторане «София», где состоялась встреча, фотография которой была опубликована в американской газете «Women Wear Daily» под заголовком «Встреча королей мод». Я сижу в центре, по бокам сидят Пьер Карден, Марк Боан, Жильбер Беко, Ги Лярош. Эта встреча, конечно, стала для меня невероятным событием. Мне было 27 лет! Внешне я был похож на мальчишку. В то время нищета была очевидной. На встречу я срочно купил венгерское пальто из твида за 18 рублей (это были большие деньги!) в уцененных товарах на рынке. И шарф какой-то нашел. А мой друг -- художник Лева Збарский -- дал мне замшевый пиджак. В общем, я выглядел достаточно прилично, мне не было стыдно за себя. То есть комплексов не было. Хотя прежде и потом я испытывал комплексы в отношении одежды. Эта встреча стала для меня спасительной. После публикации в Америке меня, с одной стороны, наглухо закрыли в Союзе, а, с другой, не могли тронуть (хотя, может быть, я наивно тогда думал об этом).
-- Но после этой встречи за вами наблюдали с повышенным вниманием?
-- Да, за мной следили. Но следили и на Западе. Это была как бы гарантия того, что я не исчезну бесследно в родной стране. Я считаю, что пошел тогда на героический поступок, на скандал.
-- Вас пропесочивали за дружбу с капиталистами?
-- В коллективе -- да. И в КГБ вызывали. За мной была постоянная слежка. Я даже знал человека, который за мной следил. Меня почти 25 лет не пускали на Запад. Впервые я выехал туда в 1986-м. И не в Париж, а в Мюнхен. По этому случаю организовали грандиозную пресс-конференцию, которая длилась больше шести часов. Потом, в 1987-м, был Нью-Йорк и только через год -- Париж. Там был триумф.
Надо сказать, что даже в соцстраны меня выпускали с опаской. Я выезжал всегда под наблюдением. В 1980 году на фестивале моды в Болгарии у меня состоялась встреча с Пьером Карденом. И то лишь потому, что он поставил условие: приедет в Софию только в том случае, если там будет Слава. Вот меня и отправили туда чуть ли не под конвоем на несколько дней. Через ЦК партии договаривались с болгарами.
«Больше всего по времени я рисовал одежду для сцены и жизни Эдите Пьехе»
-- Карден -- как художник художнику -- говорил вам что-то лестное? Профессиональная оценка творчества из его уст хотя бы раз прозвучала?
-- Вы знаете, у них не принято… Он обаятельнейший человек! У него совершенно потрясающие руки! Большие, теплые руки. Человек удивительно открытый, щедрый в отношениях, любвеобильный. И его внимание, конечно, было ошеломляющим для меня, потому что никто ко мне так не относился -- как к художнику. Эскизы просил подарить на память. Я даже с сыном его познакомил, он и эскизы Егора взял себе на память. В начале 80-х годов он первый прислал мне целый чемодан тканей, из которых я сделал первые свои коллекции. И позже, когда я уже был в Париже, он устроил встречу в своем ресторане «Максим».
-- Но он не был единственным вашим другом в мире высокой моды?
-- Нет, конечно. Позже у меня сложились чудесные отношения с Жан-Луи Шерером. В Нью-Йорке были очень приятные встречи с Версаче. Как-то в разговоре он пригласил меня посетить его шоу в Милане. Я там, кстати, оробел, потому что у нас нет такой индустрии… Очень сожалею, что мне не удалось создать свою индустрию моды в России. Но, вероятно, Богу так было угодно, чтобы я остался миссионером и альтруистом-романтиком. И я смирился с этим. С Пако Рабанном мы близки -- с большим уважением относимся друг к другу. В конце 80-х Тьерри Мюглер бывал у меня дома, в студии снимал мою коллекцию для «Пари матч». Но могу сказать, что, приезжая на Запад, я почти никогда не захожу в их бутики, чувствую себя там неловко, стесняюсь. Хотя так хочется иногда зайти в Дом «Кристиан Диор», «Нина Риччи».
Как-то мне предложили билет на чужое имя на показ новой коллекции Карла Лагерфельда, созданной для Дома «Шанель». И только я успел устроиться, как ко мне подошли: мсье Зайцев, пардон, конечно, но… отвалите. В общем, меня выгнали. У них не принято, чтобы творцы моды смотрели коллекции друг друга без личного приглашения. С тех пор я стал комплексовать.
-- А кто из эстрадных звезд был гостем Дома моды на Кузнецком?
-- Больше всего по времени я рисовал одежду для сцены и жизни Эдите Пьехе. А если перечислять, то моими клиентами были многие: Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Тамара Синявская, Александра Стрельченко, Людмила Зыкина, Алла Пугачева, Филипп Киркоров, ансамбль «Гайя», группа «Машина времени», «На-На» и многие другие.
Сейчас -- новая звезда в эстраде Юлиан, в мировой опере -- Дмитрий Хворостовский. С удовольствием работаю для них. И не только. Я не коллекционирую таланты, потому что отношусь к людям практически одинаково -- я всем хочу быть полезен. Последнее мое увлечение -- полные женщины.
«К Тане Михалковой уважительно отношусь как к человеку. Но как президента фонда моды ее не воспринимаю»
-- В советскую эпоху многие из ваших манекенщиц -- Регина Збарская, Людмила Романовская, Румия -- обладали славой киноактрис. После успешной карьеры в Доме Вячеслава Зайцева их жизнь сложилась удачно?
-- Судьба Регины Збарской сложилась трагично. Она была потрясающей красавицей и удивительным человеком. Она была женой художника Льва Збарского, который позже уехал в Америку. Судачили о ее бурной личной жизни, романе с Ивом Монтаном, о том, что она общалась с высшим эшелоном власти. Позже один югослав, с которым у нее был роман, опубликовал все ее откровения в книге «Сто ночей с Региной». Ее затаскали по кабинетам Госбезопасности. И она сломалась, вскрыла себе вены, в дурдоме ее отпаивали таблетками. Она располнела, о карьере модели не могло быть и речи. Сначала я пригласил ее к себе в Дом моды работать моделью для полных женщин, а позже, когда она уже не могла быть таковой, сама попросила оформить ее уборщицей в салоне. Она никому не была нужна. О ней все забыли. И очередная проба самоубийства стала последней… Регина все время чувствовала какую-то вину, постоянно извинялась… Что-то ее тяготило. У Милы Романовской, известной как «Мисс СССР», жизнь сложилась удачно: она работала в Англии на Би-би-си, потом вышла замуж, сейчас живет в Америке, кажется, со своей дочерью.
-- А с остальными сохранились дружеские отношения?
-- Таня Михалкова… Я к ней нормально, уважительно отношусь -- как к человеку, но категорически не воспринимаю ее как президента фонда моды. Она была хорошей манекенщицей -- и все, а профессионального образования у нее нет… Когда я узнал, что она стала президентом «Русского силуэта», перестал с ней общаться. При встрече сказал ей: «Таня, какой из тебя президент?». Надо быть либо смелой, либо наглой, либо… чтобы решиться на такой шаг. Она решилась. И пресса по всем направлениям трубит о ее таланте, о ее профи… Бог ей в помощь.
-- В ту эпоху у вас одевались представители власти?
-- Это был единственный Дом, где они иногда одевались. И хотя у них была своя мастерская, они приезжали ко мне за консультациями. Мне приходилось общаться с семьями Косыгина, Брежнева, Шеварднадзе, Горбачева. Но, будучи руководителем Дома, я мог перепоручить их заказы другим художникам. Коль скоро мне не всегда были в радость встречи с ними.
-- А были среди власть предержащих приятные клиенты?
-- Они все были приятными клиентами, но относились к нам, как к рабам. И меня это унижало! Я слишком предан своей профессии и, когда испытывал давление и пренебрежительное к себе отношение, уходил в сторону. Я мог отказать супруге Брежнева, потому что мне неинтересно было ею заниматься.
-- Остались преданные клиенты с большим стажем?
-- Да, например, жена Евгения Тяжельникова. И сам Тяжельников, он был заведующим отделом ЦК партии, замечательный человек, который мне очень помог, когда я ушел из официальной моды в 1987 году. В один момент я понял бессмысленность своего существования: я делал красивые коллекции, их с пафосом показывали на главных сценах страны, но в продажу никогда ничего не поступало, появлялся только ширпотреб. Так вот Тяжельников помог мне вновь поверить в себя и пойти ближе к людям. С тех пор я стал работать в системе службы быта.
-- То есть ваши модели не попадали на производство вообще?
-- Нет, конечно. На производстве был лимит времени: надо было сшить пальто за 30 минут. Поэтому делали три дырки и два шва. И все творческие усилия гибли на корню, хотя в Доме на Кузнецком мосту работали потрясающе талантливые художники. Но они были задавлены массовым производством. Мне повезло, пожалуй, сначала одному вырваться оттуда. Из официальной моды я ушел в 1987-м -- благодаря помощи Евгения Тяжельникова открыл свой Дом на проспекте Мира, в системе службы быта. Кстати, Тяжельников пригласил меня вместе с моей женой Мариной еще и работать на Олимпиаде--80.
«Думаю, моя внучка Маруся будет новой Шанель»
-- Вы ведь с женой были однокурсниками…
-- Да, но, к сожалению, наш брак распался из-за злого участия ее матери. Теща почему-то считала, что я женился на Маришке из-за квартиры, не пускала нас в эту квартиру, мы ютились в крохотной комнатке, даже когда появился сын Егорка. Марина -- трепетная, мягкая девочка, очень подчинялась матери. По сути, меня выгнали, сказали, что я больше не нужен. С Егором не позволяли видеться, он долго не мог мне этого простить, считал, что я его бросил. Егор -- это огромное счастье! Человек сложный, неоднозначный, легко ранимый, очень тонкий и чрезвычайно талантливый. Поэт, писатель, художник. Он резко чувствует фальшь, ненавидит лицемеров и моментально закрывается, как цветок. С ним очень сложно, но в то же время я счастлив, что такой человек есть рядом. Его дочь Маруся -- его любовь, страсть. И моя тоже -- я ее боготворю: она прекрасно рисует, думаю, она будет новой Шанель. Егор расстался со своей женой Дашей и сейчас переживает то же, что в свое время пережил я. Все повторяется.
-- И после развода вы живете вот так одиноко?
-- Да, более тридцати лет живу один. Была еще одна жуткая история с моей несостоявшейся второй женой. Не получив согласия на брак, она на меня наложила могильный навет. Когда я уезжал от нее в такси, попал в аварию. Меня вырезали автогеном из машины, потом собрали по частям, сшивали, вынимали осколки. Ужас! И только через 19 лет я узнал о порче, смертельном наговоре с ее стороны. Это проклятие сняла с меня девочка-экстрасенс.
-- И часто с вами такие мистические истории случаются?
-- Однажды в 1971 году я участвовал в съемках фильма «Держись за облака», где главную роль сыграла Светлана Светличная. Дело было в Будапеште. С венгерскими коллегами мы вышли в обеденный перерыв на площадь. Был солнечный день, погода стояла роскошная. И вдруг подошла цыганка и произнесла такие слова: до пятидесяти лет ты будешь жить в нищете, потом будешь богат, талантлив. Тебя узнает весь мир, но денег у тебя никогда не будет, потому что ты станешь их раздавать. Все так и произошло! А вообще, что касается иррационального, мне подсказали способ избавления от всего темного (поэтому мне удается быть позитивным). Ложишься на пол и представляешь себя мешком с дерьмом, лежащим на пыльной дороге. И медитируешь. И вот однажды я вдруг почувствовал огромный поток света, направленный на меня. Даже сощурился во сне. Позже это часто повторялось. Чувствовал себя обновленным, сильным. Затем прекратил медитации, не было необходимости.
-- Что вам приносит настоящее душевное спокойствие? Стихи, картины?
-- Я люблю читать, писать, но больше всего люблю рисовать. В 1991 году в Сан-Франциско я 24 дня жил и работал в мастерской -- рисовал. Это был такой кайф! Меня никто не трогал, никто не интересовал. Большего блаженства я не испытывал! За эти 24 дня я сделал от 40 до 55 картин. Затем была первая выставка в галерее «Болс и Серж Сорокко». Позже было еще пять -- в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке.
-- Пишете маслом?
-- Пастелью. У меня, к сожалению, очень чувствительная кожа, и от разбавителей она разрушается. Это моя трагедия, поэтому я маслом не пишу. Хотя мысленно вижу огромные картины, но боюсь писать, опасаясь неприятных последствий для кожи рук. В свое время я увлекался копиями Микеланджело, Караваджо, Тинтаретто, Босха, Брейгеля. Все, что мне было интересно, я пропускал через свои руки. Мне нравилась некоторая странность и нетрадиционность, некое смещение понятий и образов. Декоративность японской графики, цвет Густава Климта, пластика Альфонса Мухи… Моя графика совершенно необъяснима, странна и нереальна. Она -- разрушительность! Если в моде я занимаюсь созиданием гармоничного, совершенного образа, то в графике полностью разрушаю представления о гармонии в ее подлинном понимании.
Для меня женщина является темой для экспериментов, инсинуаций, я ее кромсаю на куски, делаю с ней черт-те что. Ее божественная пластика позволяет мне выражать свое, чаще негативное, настроение. И еще я почти сорок лет занимаюсь фотографией как профессионал, хотя абсолютно не разбираюсь в технике и технологии фотографии. Все свои модели снимаю сам, с 1963-го веду свой архив, с помощью моих учеников, которые сегодня стали блестящими мастерами, звездами фотоискусства.
-- Прямо на все руки мастер?
-- Но это происходит лишь в сфере искусств. Хотя последние семь лет занимаюсь своей усадьбой, она же музей. Все свободное время уделяю устройству этого музея. Для этого нужны новые средства. Поэтому в настоящее время пытаюсь вместе с «Трехгоркой» создать свою линию постельного белья класса люкс, подумываю о новой линии «pret-a-porter» в мужской одежде, мечтаю открыть галерею эксклюзивной живописи, графики от Славы Зайцева. Параллельно патронирую национальный конкурс детских театров моды «Золотая игла», конкурс профессиональных художников-модельеров имени Надежды Ламановой, Российский федеральный фестиваль моды «Бархатные сезоны в Сочи», «Текстильный Салон» в городе Иваново и многие другие. Открыл свою «Лабораторию моды» -- своеобразную годичную аспирантуру для талантливых художников, специалистов из России и стран бывшего Союза. Я счастлив, что могу быть нужным, необходимым, полезным. В этом я вижу радость и смысл бытия!
Читайте нас у Facebook
