Позвонил боец: «Прощаюсь с жизнью…» Чтобы его спасти, я пять часов провисела с ним на телефоне

«До сих пор помню своего первого пациента. Он еле шел. Весь дрожал. Заикался…»

— Ксения, в Украине есть аналоги таких учреждений?

- Пока нет. У нас работают 29 госпиталей ветеранов и участников боевых действий. При этом не было единого центра, который наряду с восстановительным лечением и реабилитацией вел бы координационную работу всего медико-психологического сопровождения ветеранов в целом по стране (нужен комплексный подход — психиатрическая, психологическая, психотерапевтическая, социальная помощь и физическая реабилитация), соответствующую лучшим мировым практикам). Создание такого центра назрело давно. Это действительно жизненно важная необходимость.

От слов к делу перешли в 2017 году. Сначала рабочая группа специалистов Министерства здравоохранения, связанных со сферой ментального здоровья (согласно определению Всемирной организации здравоохранения, это состояние благополучия, при котором человек может реализовать свой потенциал, справляться со стрессами, продуктивно и плодотворно работать. — Авт.), намеревалась организовать центр для лечения посттравматических стрессовых расстройств (ПТСР). Но в процессе работы решили, что это слишком узко, ведь ребят с проявлениями ПТСР и его отдельных элементов не так много — до десяти процентов. А как быть с остальными? Поэтому инициировали создание уникального центра, где будут заниматься не только ПТСР, но и ментальным здоровьем и реабилитацией ветеранов. Плюс у нас будут аккумулированы все мировые передовые научные разработки и практики, начнет работать тренинговый центр (мы заручились обещанием израильских и натовских специалистов о сотрудничестве). Еще «Лісова поляна» станет базой для обмена опытом (в стране все специалисты такого профиля разобщены, нет никакой координации и связи между ними).

Будем лечить три группы заболеваний. Первая — психотравмы, полученные на войне.

Вторая — постконтузионные состояния, ведь контузии во время боевых действий получает практически каждый второй, но только у одной трети она зафиксирована и пролечена, а остальные ее перенесли на ногах. Контузия — это огромная социально-экономическая проблема, поскольку у нее очень долгое хроническое течение со всякими психологическими расстройствами: агрессией, конфликтностью, неурядицами в семье.

Третья группа — это алкогольная и химическая зависимости. Есть неофициальные данные, что около 60 процентов фронтовиков имеют тягу к спиртному. У кого-то она больше, у кого-то — меньше. Однако те, кого можно считать алкоголиками, нигде не могут получить помощь. В наркологических диспансерах их определяют в группы с наркоманами, бывшими зэками и прочими маргиналами. Но ветеран войны никогда в жизни не станет работать в такой группе. В госпиталях и больницах их сразу же выписывают за нарушение режима. И что? Куда он пойдет? Что будет делать дальше? Будет пить. Со склонными к наркомании еще сложнее.

Читайте также: Психотерапевт Михаил Матяш: «Человек, вернувшийся из зоны боевых действий, ночью просыпается от малейшего шороха»

В 2014 году работа с ребятами, вернувшимися с войны, началась спонтанно. В госпиталях и больницах лечили тело. Но медики видели, что нужно еще что-то делать с невидимыми ранениями, то есть с психотравмой. Сотрудники Института медицины труда имени Кундиева Национальной академии медицинских наук (Ксения до назначения в «Лісову поляну» работала там завотделением реабилитации. — Авт.) решили скооперироваться с коллегами из Института психологии имени Костюка Национальной академии педагогических наук, чтобы начать заниматься этой проблемой. Идейным вдохновителем и крестным отцом отделения реабилитации для участников АТО был лично Юрий Ильич Кундиев (академик умер в январе 2017 года. — Авт.), а я стала координатором всей работы. Тогда коллектив клиники, главный врач, врачи и младший медперсонал работали в очень непростых условиях.

В тот период все тяжелые раненые попадали в Центральный военный госпиталь. Его отделение психиатрии (это единственный госпиталь, где есть такое отделение) было забито. Пациентов поступало так много, что их пришлось рассредоточить во все отделения: инфекционное, терапевтическое, пульмонологическое и т. д. Но и там не справлялись…

Читайте также: «Иногда в наших пациентах чувствуется такая агрессия, что без… глины не обойтись»

Война стала для обычных пацанов, до этого не державших в руках оружие, тяжелейшим ударом. Да и для военных тоже, хотя они, казалось бы, более адаптированные. Помню офицера, прошедшего войну в Югославии. Вроде опытный кадровый военный. Но поступил с жутким заиканием, подавленностью и расстройством сна. У него были флешбэки.

— Что это такое?

— Картинки, которые всплывают в памяти, как наяву. Словно документальный фильм. Человек не спит, он действительно это видит. Ко сну это не имеет никакого отношения. Флешбэки случаются в любых ситуациях. Вот он сидит в кафе. И раз — вместо официанта стоит боевик с автоматом. Сзади сильно хлопнула дверь — он слышит стрельбу, видит бой, чью-то оторванную руку.

— Видение долго длится?

- Нет, это краткосрочные вспышки. А потом раз — и снова кафе. Человек долго не может прийти в себя. Ему нужна помощь психотерапевта. Если ее не оказать, последствия могут быть тяжелыми.

До сих пор помню своего первого пациента. Мы договорились, что из Центрального госпиталя ребят будут привозить к нам. Персонал пребывал в шоке, потому что все считали, что сейчас прибудут какие-то психи. Что с ними делать, никто не знал. И вот ноябрь, пять часов вечера, темень, идет дождь, все уже собрались уходить домой. А тут звонят и сообщают, что везут молодого парня.

Он при выходе из Иловайского котла получил закрытую черепно-мозговую травму и выраженный психологический стресс. В госпитале его вывели из острого состояния и переправили к нам. Он еле шел. Весь дрожал. Заикался так, что я одного слова ждала по полчаса.

Читайте также: Николя Такюссель: «Если подрастающее поколение станет жить в ненависти, Украина будет вечно воевать»

— И не было же опыта общения с такой категорией.

- Абсолютно. Мы еще даже учебников не читали. Помогла психолог Людмила Литвиненко, руководитель кризисного центра при Институте имени Костюка. Они с сотрудниками начали работать еще с Майдана, знали, что такое психотравма. Работа психолога — это специальные, индивидуально подобранные техники и методики. И вот мы вместе — обычный врач и психолог — стали этого бойца вытаскивать. В итоге подружились с ним.

Все очень быстро обрели опыт на этой специфической войне. Понимаете, психолог может быть классным семейным и школьным консультантом, но вообще неэффективным при работе с боевой психотравмой. Тут нужны психологи высочайшего уровня. Было много тренингов и курсов, которые вели зарубежные специалисты.

— Тот парень сейчас в каком состоянии?

- В общем, в неплохом. Немножко восстановился. Его история очень длинная. Он был травмирован еще и физически. У него одна половина тела дрожит (тремор), и он плоховато ходит. Так что парень инвалид не только по психотравме. Мы потом долго помогали ему в ручном режиме получить группу инвалидности, потому что в его родном Кривом Роге одиозная МСЭК даже третью группу не давала.

Но его хоть семья поддерживала. А вот у парня из Каховки Херсонской области поддержки не было совсем. Мы все время консультировались по телефону, у него была тяжелая патология — сильно пил, случались серьезные суицидальные мысли. При этом его жена хихикала, когда он вскакивал во сне и «стрелял». И потом всем рассказывала: «А мой придурок…»

Читайте также: Перед суицидом человек проходит 4 стадии саморазрушения: на что стоит обратить внимание

С семьями у нас системно никто, кроме волонтеров, не работает. Механизма их реабилитации в государстве нет. Хотя близкие первыми видят, что у мужа, сына, отца тяжелое расстройство — замкнутость, психованность, агрессивность (вспыхивает буквально за долю секунды), нежелание и невозможность идти работать — да все, что хотите. Каждое новое слово (что успокоение, что попытки как-то по-другому среагировать) не то что не принимается, но вызывает следующий приступ. Это как снежный ком. Единственное, что могут сделать окружающие, — увеличить дистанцию между собой и человеком в момент приступа.

— А потом?

- Ему надо просто научиться попросить: «Не трогайте меня». Близким — научиться ждать, когда он «вернется».

За эти годы через мои руки прошло больше тысячи ребят. Каждого вел свой лечащий врач. Но я как завотделением и координатор обязательно сама делала осмотр. У меня столько таких историй…

«Нет такой капельницы, которая лечит поствоенный синдром»

— Вы сказали, что практически все получают на войне контузии?

- Специфика войны с Россией в том, что они применяют очень высокотехнологичное вооружение, дающее большую минно-взрывную волну. Количество повреждений головного мозга составляет до 35 процентов в структуре ранений, причем около 80 процентов из них — это закрытые черепно-мозговые травмы.

Собственно, контузия — это архаичный термин. Он сейчас нигде в мире не употребляется. На самом деле это обычное сотрясение мозга, только не такое, когда вы упали и ударились головой или в ДТП его получили, а из-за взрывной волны, действующей через уши. Страдают и слуховой, и вестибулярный аппараты, и сам мозг.

Контузия случается в разной степени почти у всех. Многие ее переносят на ногах. Ну, голова закружилась, потерял сознание на пару секунд, рвота была три дня. Но живой же, руки-ноги-голова целы. Но это такое невидимое молекулярное воздействие на головной мозг, что даже МРТ ничего не показывает, хотя поражаются и периферические, и центральные нейроны.

— Чем это чревато?

— Да вроде жалобы не смертельные, но качество жизни заметно ухудшается. Постконтузионные явления можно разделить на три группы. Первые — соматические: головная боль, головокружение, тошнота, повышенное потоотделение, снижение слуха, шум в ушах, перепады артериального давления. Вторые — эмоциональные, то есть агрессивность, вспыльчивость, конфликтность, обостренное чувство справедливости или, наоборот, какая-то заторможенность. Третьи — когнитивные, когда нарушаются память, внимание, концентрация, человек не может выполнять обычные действия. Например, ты раньше работал программистом, а теперь просто тупишь. Это очень неприятные ощущения. Они невидимы, но жизнь полностью меняется.

Читайте также: Психотерапевт Михаил Матяш: «С депрессией помогают бороться „телесные“ ощущения»

— Как это лечится?

- По международным протоколам практически никак. Нужна хорошая физическая реабилитация, необходимо поменять образ жизни. Я ребятам рассказываю, что это правильное сочетание труда и отдыха, закаливание, тренировка вегетативной нервной системы, категорический запрет курения (алкоголь еще так-сяк, если выпил чуть-чуть — не страшно), а они лишь смеются.

Еще очень важна качественная психотерапия. Без нее сон не дает ощущения отдыха. Человек может проспать 12 часов и встать уставшим.

В мире даже легкую контузию (чуть-чуть затошнило) лечат сразу. Ее очень просто нивелировать, если тут же человека вывезти с фронта и обеспечить ему спокойный режим на две-три недели. А если он дальше служит и получает вторую, третью… Есть у меня пациент с четырьмя контузиями, причем тяжелыми. Весной и осенью у него обострения, головные боли, головокружения, увеличение эмоциональных вспышек. Работаем с ним разными способами.

В общем, мы хотим аккумулировать весь опыт, который есть у нас и в мире, и предоставить правильные реабилитационные услуги, а не пичкать человека лекарствами. Вот все считают: лягу в больничку, там меня прокапают. Нет такой капельницы, которая лечит и тот же ПТСР, и тот же постконтузионный синдром. Нужны современные методы реабилитации.

— И специальное оборудование?

— На покупку оборудования вообще не выделяют средств. А для физической терапии, например, нужен комплекс тренажеров. Большая проблема — это болевые синдромы. У всех бойцов болят спины. Из-за жутких переохлаждений, от ношения бронежилета, тяжестей и физических нагрузок вырабатывается неправильный мышечный стереотип и стереотип движения. В этом случае тоже нет таких лекарств, чтобы попить и пройдет. Нужно тренироваться. Кто-то должен показать, как это правильно делать, когда человек вернется с войны. Мы сможем. А потом обязательно это все опишем в какой-то методичке и разошлем по областным госпиталям, а они уже дальше.

Читайте также: Боль в спине иногда уходит после первого сеанса: ветеран АТО бесплатно помогает бойцам восстановить здоровье

— Центр создан на базе бывшего госпиталя для воинов-интернационалистов и семей погибших. «Афганцам» теперь откажут в лечении?

- Нет. Они такие же ветераны, как и участники АТО. Удивительно, но, когда тут лечили «афганцев», в штате не было ни одного психолога и психотерапевта. Считалось, что психореабилитация — это побыть в кругу своих, выпить, поговорить и попеть песни.

Рабочая группа при Министерстве здравоохранения в 2018 году внесла изменения в устав госпиталя. Благодаря этому доступ к гарантированному государством медицинскому обслуживанию в «Лісовій поляні» теперь имеют все ветераны.

— Будете принимать только киевлян?

— Нет, со всей Украины. У нас будут проходить лечение: ветераны войны и члены их семей; находившиеся в плену; и — внимание! — те, кто реально был на войне, но из-за чиновничьей волокиты не получил статус участника боевых действий, и члены их семей. Это тоже одна из особенностей нашего центра.

— Что нужно, чтобы к вам попасть?

— Минимальный пакет документов (удостоверение участника боевых действий или инвалида войны, для добровольцев — справка об участии в боевых действиях от штаба добробата, для прошедших плен — тоже справка; выписка из амбулаторной карты от лечащего (семейного) врача по стандартной форме 027/ои) и желание. Еще, чтобы зарезервировать место, нужно позвонить на номер (063)450−6-450.

«Правила войны они приносят в мирную жизнь»

— Согласно результатам исследований, тяжелые расстройства психики стали проявляться через 25 лет после войны в Афганистане.

- Они будут и через 10 лет, и через 15, и через 40. А теперь представьте: уже почти 350 тысяч украинцев прошли войну, еще 250 тысяч служат. Они видят мир черно-белым. Правила войны они приносят в мирную жизнь.

Вот он пьет у себя в селе. Иногда тихо, чаще буянит. И не знает, куда ему идти. И родные не знают. И подсказать некому.

В областных госпиталях есть медико-психологические отделения, есть в штате и психолог, и психотерапевт, и психиатр. Но нет стандартизированных методик, эти сотрудники часто недостаточно обучены разным методам и подходам травматерапии, или один специалист на тридцать человек (чтобы вести качественную работу, должен быть минимум один на пять-семь пациентов).

— Как врачу самому выдержать такую нагрузку?

— Очень сложно. Многие выгорели и уже отошли от работы с ветеранами. Наша бывшая сотрудница, работавшая в 2014—2015 годах, два года не может, что называется, себя в кучу собрать. У нас нет системы так называемой супервизии.

— Что это такое?

- Когда к самим психологам периодически приходит их опытный коллега извне и работает с ними, чтобы сохранить их психологическое здоровье. В нашем центре будет привлечен такой супервизор (мы уже собрали команду крутых, честно говорю, психологов из восьми человек). Еще надо работать с медсестрами и врачами. Они тоже выгорают. Но программ для сотрудников пока нет.

Знаете, сколько полагается психологу за час работы с пациентом с военной травмой? В постановлении Кабмина № 1057 от 27 декабря 2017 года о порядке проведения психологической реабилитации пострадавшим участникам Революции достоинства и участникам АТО написано: 140 гривен. А в приватных структурах он может получить за эту же работу от 600 до 1500 гривен.

Читайте также: Как начать ягодный бизнес в Украине: ветеран АТО рассказал, как стал успешным фермером

— Скажите, вы сами срывались?

— Постоянно плакала. Особенно в начале 2015 года, когда шел поток. Вот сидит перед тобой высокий, здоровый, сильный мужчина, который рыдает и дрожит. Или когда прошедшие плен ребята рассказывали о пытках. Ты слушаешь и понимаешь, что нельзя такое выдержать. Пленные — это вообще особая категория. У них настолько глубокое психологическое поражение из-за унижения личности и попрания достоинства…

— Согласно данным военной прокуратуры, 600 ребят, прошедших войну, покончили с собой. Хотя есть неофициальная статистика, что таких около 1000.

— Эти трагедии происходят, когда рядом никого нет и позвонить некому. Суицидов больше в сельской местности. В городе вокруг люди, есть волонтеры, общественные организации. А в селе человек часто остается наедине со своими мыслями. Как-то мне позвонил один боец: «Прощаюсь с жизнью». Он у себя в Полтавской области, а я в Киеве. Провисела с ним на телефоне пять часов, сама чуть не умерла.

— Что ему говорили?

— Уже не помню. Всякую ерунду, лишь бы отвлечь от дурных мыслей. Знаете, тот, кто хочет свести счеты с жизнью, делает это, особо никому не рассказывая. А звонивший ждал, что найдется какая-то ниточка, чтобы зацепиться.

Читайте также: Ветеран АТО Артем Бутов: «На моей птицеферме пахнет хвоей, как в лесу»

— Еще одно проявление поствоенного синдрома — издевательство над близкими.

- Есть статистика, что в Украине с 2015 года в восемь раз возросло насилие в семье. У «афганцев» две трети семей распалось. Сейчас происходит то же самое.

У проблемы насилия существует еще одна специфическая сторона. Это отношения бойца и матери. Мам в большинстве случаев, в силу возраста и сложившихся стереотипов, трудно вовлечь в реабилитационный процесс. Это как раз то, что я называю «научиться ждать». Они очень часто или какой-то сумасшедшей опекой своего мальчика окутывают, что он потом превращается в овощ: «Мама мене до вас привела». Или женщина вообще не понимает, что ее ребенок не такой, как прежде. «А що це ти таке кажеш? Що ти лежиш? Йди доїти корову». При этом даже ее обычная просьба воспринимается как прессинг. И сразу включается протестное состояние.

— Дети держат на плаву?

— Больше всего именно они. Хотя многим и дети в тягость. Когда плачет малыш, это для бойцов очень громкий звук. Они психуют: «Чего он ночью не спит? Чего он кричит? Уложи его». Тут все зависит от жены…

Читайте также: Когда я на улице продаю «младенца», прохожие цепенеют: ветеран АТО делает уникальные куклы

— Все так ужасно. А были истории с хорошим концом?

- И таких немало.

У красивого, высокого — под два метра ростом — парня была такая тяжелая контузия, что он вообще не разговаривал. Это так называемый логоневроз. Не мог даже обратиться ко мне. Начинает: «К-к-к-к-к…» — и все. Я просила: «Молчи и пиши». Это длилось долго. Успех лечения зависит от того, насколько человек хочет работать над собой. Этот парень очень хотел. Устроился на работу — на одну, вторую. Речь потихоньку выравнивалась. В один прекрасный день звонит: «Здравствуйте, Ксения Борисовна. Это Денис вас беспокоит». Я чуть со стула не упала.

Многие стали чем-то увлекаться. Руслан Кашаюк рисует по стеклу гуашью, у него уже свои выставки.

Читайте также: «Пока научился делать сыр, испортил тонну молока»: как ветеран АТО стал успешным сыроваром

— До этого не рисовал?

- Вообще нет. Кто-то свой бизнес открыл. Помните, все телеканалы рассказывали о Константине Касиче (бывший боец 72-й бригады), который создал ферму по выращиванию улиток?

Парни получили уникальный опыт. Этот опыт, если человека правильно полечить и реабилитировать, дает новые возможности. Вот такой посттравматический психологический феномен. Но, чтобы справиться со всем этим, изначально должна быть личность.

Война проехала таким катком по судьбам. А те, кто «устали от войны», не понимают, что это такое. Я с некоторыми замечательными друзьями никогда на эту тему не говорю. Они хвалят: «Ты молодец. Ты такой работой занимаешься». Но, как только что-то начинаю рассказывать, понимаю, что им это просто не интересно.

Завершая, скажу, что за рубежом психологическая работа ведется еще с будущими призывниками. И это правильно. А у нас на первом этапе войны брали очень неподготовленных ребят, которые вообще не должны идти на фронт, если честно. Вот его оторвали от мирной жизни и отправили в пекло. Да, тогда были такие обстоятельства. Выхода не было. В итоге мы получили колоссальную проблему. Совсем скоро она может обрести совсем иной масштаб.

Ранее «ФАКТЫ» рассказывали о создании Футбольной лиги участников АТО. Читайте об этом в материале «Игра в футбол помогает нашим воинам восстановиться и физически, и психологически».

7218

Читайте нас у Facebook