Без соавторства невозможен хороший, творческий, ансамблевый драматический спектакль…
Самое цельное эмоциональное впечатление о молодежи Театра имени Леси Украинки, очевидно, возникает на спектакле «Невероятный бал», балете-шоу, где танцуют все молодые. Без преувеличения, их работа в подготовке этого необычного для драматического театра зрелища и то, как они показались на премьере, -- своеобразный актерский подвиг, еще раз подтвердивший давно известную истину о бесконечности точек приложения сил артиста в драматическом театре, если он увлечен, трудолюбив и у него есть цель.
В том, как они самозабвенно, одной командой, танцевали, ощущались и задор, и вдохновение, и стремление доказать: мы и это можем. И доказали.
После спектакля ко мне подошел Борис Наумович Каменькович, прекрасный балетмейстер с полувековым стажем. Говорил разные хорошие слова, что не ожидал, о потрясении, о новом слове. Он даже несколько недоумевал, как удалось ЭТО осуществить с молодыми драматическими артистами -- час двадцать непрерывного смыслового танцевального диалога, заразительного, искрометного, -- может быть, это и есть искусство.
Придумала и осуществила этот спектакль главный балетмейстер нашего театра Алла Рубина -- натура исключительно творческая, одержимая, стремящаяся выразить языком танца вечные проблемы человеческого бытия. Артисты под ее руководством не просто танцевали. Языком пластики они поведали нам о возвышенном и земном в человеке. О его стремлении к свету, к счастью, о его бескорыстии и индивидуализме, вложив в этот рассказ сердце, душу и, что немаловажно, профессию. Содержанием спектакля стала красота человеческой души. Мир здесь не делился на черненьких и беленьких, на праведных и грешных. Они вместе творили жизнь.
Я рад, что артисты оказались не просто достойными исполнителями. Они стали соавторами и привнесли в спектакль вкус, запах, цвет настоящего искусства, внутреннюю тему балетмейстера они угадали и воплотили. И еще они привнесли в спектакль великодушие искусства. В этот вечер в зрительном зале не было равнодушных. Эмоциональный напор и заразительность артистов захватили зрителей. Овации длились бесконечно.
Постепенно в движении спектакля проявлялись характеры. В заразительном танцевальном ритме вылетает на сцену Ольга Кульчицкая, чуть восторженная, хрупкая, ранимая, эмоциональная. Она только постигает мир и надеется… на чудо общения с людьми, на чудо познания, она еще ребенок, счастливый, радостный. В порывах Кульчицкой -- предчувствие любви, ожидание принца, уверенность, что он где-то рядом -- до него рукой подать, -- и он поймет, полюбит, прижмет к груди и унесет за тридевять земель.
Более энергичная, собранная, устремленная -- Юлия Циватая. Танцевальные движения ее тоже безупречны, но она, в отличие от Кульчицкой, знает, чего хочет. Это уже не ребенок. Она ищет партнера. Она готова отдать себя. Радость бытия делает ее вдохновенной.
Ищет себя в жизни Александр Никитин, пытаясь разобраться в своих чувствах, в поведении окружающих, -- прообраз юного балетного князя Мышкина. Он легок в действии, в реакциях, он дышит страстью познания. Участием своим он искренне стремится помочь. И он хочет любви.
А затем на сцене появляются аристократы. Они уже вкусили от древа познания. В них совсем иная порода, иные качества -- и горечь, и конфликтность. С их появлением начинается вторжение духа соперничества, возникают темные страсти, стремление властвовать. Но как грациозны, как отточены их движения. Наталья Доля, Анастасия Сердюк, Анна Наталушко -- разные, уже не девочки -- женщины, и каждая зовет, искушает, дразнит, втягивает мужчину в поле своего притяжения.
Очевидно, мы и далее будем играть этот новый для нас, удивительно живой, радостный спектакль. В нем нет идеологии. Он просто человечен. Спектакль, где наши драматические артисты так пластичны, так легко ведут диалог через движения, что порой возникает невольная досада: вот если бы они так же мастерски действовали словом, как действуют здесь телом. Впрочем, разгадка проста. Для того чтобы так двигаться, нужен упорный, длительный профессиональный тренинг. Для того чтобы разговаривать на сцене -- так кажется порой, -- тренингом можно пренебречь. И так объяснюсь. И так выговорюсь. Пренебрежение к звучащему сценическому слову -- всеобщая заразная болезнь молодых. Ни дать, ни взять, театральная холера или лихорадка. А ведь можно от всего этого избавиться, если, конечно, очень захотеть…
Может быть, это -- один из предметных уроков той необыкновенной работы.
Второй урок -- в наличии энергии соавторства. Без него, соавторства, нынче невозможен хороший, творческий, ансамблевый драматический спектакль. В сознательном соавторстве, в привлечении своего, но не просто своего, что в голову взбредет, абстрактного, а того движения души, той подробности человеческого поведения, той зримой психологической детали, что вольется в общий поток мыслей и чувств спектакля, глубже и многостороннее раскроет их тайный смысл. В «Невероятном бале» это случилось и качественно подвинуло спектакль. По-моему, молодые поняли это, и, дай Бог, чтобы они двинулись по этому пути в будущих своих работах.
Есть еще третий, важнейший урок. Мне кажется, пройдя тяжкий путь познания этого уникального жанра, молодые осознали, что они могут вместе больше, чем по отдельности. Вывод этот дорогого стоит, и если мое предположение не мираж, не марево, театр впоследствии может получить достойную смену. Однако самое главное и радостное для меня то, что молодые в этом спектакле предъявили личностную интонацию. Это так важно для молодого артиста.
Много запоминающихся эмоциональных моментов и в самостоятельных работах молодых артистов, тех работах, что впоследствии стали плановыми спектаклями театра. Самый яркий пример -- Александр Никитин и Ирина Новак в «Кто вернется -- долюбит». Проза В. Астафьева звучала в их исполнении чисто и ясно, очень индивидуально и заразительно. Наивность первой влюбленности, подсознательная тяга друг к другу, первая ревность, первый поцелуй, драматическое расставание прожито молодыми артистами в импровизационном самочувствии, с завидной легкостью и заразительностью. Стеснительность их героев трогательно беззащитна и так понятна. Застенчивость скрывает -- и у нее, и у него -- прорывающуюся то в одном прикосновении друг к другу, то в другом начало чувственное. Их неудержимо влечет друг к другу.
Артисты откровенно, смело живут чувствами, теми чувствами, что им понятны, близки, они черпают их из своего эмоционального опыта и… счастливы на сцене, как и мы, видя их, таких чистых, таких влюбленных.
Ирина Новак и Владимир Самойлюк в «Бумажном патефоне» А. Червинского. Здесь снова свидание, снова зарождающееся чувство прожито, снова экстремальные обстоятельства, в которые попадают герои. Они так правдиво смятенны, так чисты, так откровенно и застенчиво живут предчувствием чего-то прекрасного, что должно вот-вот случиться. Два мгновения жизни на сцене у Натальи Доли в «Маскарадных забавах» А. Богдановича. Вот она появляется, медленно поднимая крышку огромного старого театрального сундука с реквизитом, где занималась любовью, появляется на зов влюбленного в нее драматурга Гольдони, блаженно счастливая, рассеянная, не вполне еще соображая, где она и что с ней. У нее немного кружится голова, на губах еще запах любви. Она долго не может взять в толк, откуда появился Гольдони и что ему надо. Она еще на планете страсти, любви, желания. Рассеянно, со странной, нелепой улыбкой ведет она диалог мягким, волнующим шепотом, все еще проживая ласки другого. Замечательно передает актриса это длящееся и длящееся состояние молодой женщины, познавшей ласку мужчины и живущей этой лаской.
Позже, брошенная мужчиной, отчаянно, зачеркивая что-то в своей жизни, она повторяет сначала тихо, а потом все громче одно лишь словечко: «Поздно! Поздно!.. » Повторяет в отчаянии, в боли, прощаясь с мечтой, с надеждой, ясно понимая, что жизнь не удалась, любовь не состоялась, и неба в алмазах уже не будет. Сухой, истерический вскрик, горькая слеза, надрыв в голосе, странный, жуткий смех. Она не властна ни над своим прошлым, ни над будущим. Жизнь катится сама по себе. Все это на миру, на виду у всего театра. Кто-то из коллег понял ее драму, кто-то позлорадствовал. Всегда так было на театре.
Восемь строк о свойствах страсти замечательно читает в «Осенних скрипках» И. Сургучева Дмитрий Савченко. Вернее, не читает, а вместе с В. Заклунной горько проживает печальный итог любви ее героини. Его беспредельно искреннее, бескорыстное сопереживание, его сочувствие, готовность в любой момент прийти к ней на помощь, длящееся весь спектакль, убеждает в богатстве тайной духовной жизни артиста, в том, что ему доступны порывы души смятенной, и что он может их выразить на сценических подмостках с изяществом и артистизмом.
Савченко в спектакле -- один из самых трогательных Пьеро из тех, что мне довелось видеть. В этой маске можно сыграть разные человеческие качества. Пьеро -- неудачник. Пьеро -- простак, недотепа. Савченко живет темой сострадания. Это всего труднее сыграть сегодня на сцене, да и в жизни сострадание -- дефицит, и то, что молодой артист может ЭТО, говорит о достаточно разнообразной партитуре его душевных движений.
Юмор, легкость, даже воздушность, кажется, что он не ходит, а летает по сцене, способность жить в характере и мгновенно выглянуть из него, так сказать, показать ему нос, поерничать и опять спрятаться. И все это при обаянии простака, у которого в уголках глаз всегда ироническая усмешка. Таким предстает Кирилл Кашликов в новелле «Граф Нулин» из спектакля, посвященного 200-летию со дня рождения А. Пушкина, -- «… Огонь желаний». Он весь -- насмешка над важностью и надменностью.
Непросто находит себя в театре Светлана Мельская, но есть мгновения, когда она в спектакле «Кто вернется -- долюбит» очаровывает и покоряет зал безусловно. Она поет «Довоенный вальс», песню о том, что все еще живы тем летним ранним утром двадцать второго июня сорок первого года. Глубинный, щедрый драматизм, вся она -- натянутая струна, в ней и боль, и нежность, и мужество, прекрасный голос, и сочувствие, и скрытое отчаяние. Песня оборачивается законченной драматической новеллой.
Но есть еще в этом же спектакле рвущий душу крик Таисии Бойко: «Адрес! Господи! Адрес!» Она не спросила у любимого адрес, у того, кто встретился ей случайно в огне войны и на всю жизнь остался единственным, желанным. Она мчится с этим отчаянным воплем души, спотыкаясь, падая, поднимаясь, но его уже не догнать, не вернуть…
Есть еще заразительный, полный девического очарования и предчувствия любви заговор трех принцесс из «Тайн мадридского двора» Э. Скриба и Э. Легуве. Ольга Когут, Анастасия Сердюк, Анна Наталушко. И никакие они не принцессы, а просто юные влюбленные девчонки, в том возрасте, когда небо высокое-высокое и трава зеленая-зеленая. Азарт розыгрыша, предвкушение мистификации, бескорыстие чувств, бешеный ритм…
Да, искрометность чувств у молодых в наличии, стремление полностью отдаться им -- тоже, а вот техника… Вспомним слова Вс. Мейерхольда: «Актер -- человек, готовый в нужное время вызвать нужную эмоцию». Эмоцию наши молодые вызвать могут, так что с первой частью мейерхольдовской формулы вроде бы все в порядке. А вот выразить эту эмоцию художественно… Техника здесь подводит.
Я пишу о самых ярких впечатлениях, о мгновениях, запомнившихся и давших радость, но есть еще и цепь иных мгновений в спектаклях. Они складываются в минуты и в часы. И вот задача: сыграть все это так же завораживающе и прекрасно, так же подробно и счастливо. Этим еще предстоит заняться.
Читайте нас у Facebook
