Работники телеграфных станций жили взаперти за высоким забором, месяцами не брились и больше всего боялись шпионов
Телеграф в Киеве пытался внедрить еще генерал Кутузов, сосланный в город после поражения под Аустерлицем. Он запустил на Шулявке у загородного дома митрополита несколько воздушных шаров, применявшихся во французской армии для сигнализации. Но дальше дело не пошло, и правительство по-прежнему пользовалось для связи специальными посыльными и тройками почтовых лошадей. Далеко не каждый выдерживал многочасовую тряску в легкой тележке без рессор. От курьерской скачки новички страдали жестокой головной болью. Потом приучались сидеть, сильно наклонившись вперед, чтобы спинной хребет при езде служил живой рессорой, предохраняя мозг от сильных сотрясений. И все же курьеры, которым приходилось скакать на почтовых тройках неделями, день и ночь без передышки, не раз расплачивались за свое лихачество жизнью.
«Враги часто выведывали наши знаки»
Оптический телеграф появился лишь в 1838 году, когда через город прошла линия связи Петербург-Варшава. Распоряжения правительства передавались от одной башни к другой. Когда шла депеша, дежурный «махальщик» должен был заметить условные знаки на ближней вышке и передать их дальше. Чтобы сигналы были видны отчетливее, связисты держали в руках пучки ярко раскрашенных перьев, а ночью — фонари с цветными стеклами. Оптический телеграф исправно действовал только при ясной погоде. Когда воздух терял прозрачность, на окуляры подзорных труб ставили красные стекла. В какой-то мере это помогало, но во время туманов телеграфы немели и в ход пускались все те же курьерские тройки.
Связью в те времена занималось Ведомство оптического телеграфа. О деятельности его учреждений на местах мало кто знал. Они были первыми в Киеве «закрытыми правительственными объектами». Дело в том, что в момент передачи депеши от одной башни к другой ее текст в виде условных жестов рук «махальщиков» как бы выставлялся на всеобщее обозрение. Достаточно было знать шифр, чтобы проникнуть в важнейшие государственные тайны. Отсюда и особые меры предосторожности, и специфическая атмосфера шпиономании в среде первых наших связистов.
Телеграфные станции строились на возвышенностях наподобие маленьких крепостей со сторожевыми трехъярусными башнями посредине. Высокие заборы ограждали их территорию от посторонних. На первом этаже башни хранилась провизия и амуниция, на втором — жили «махальщики», а на верхней площадке с будкой размещались дежурные наблюдатели. Начальники телеграфных команд жили уединенно, сторонясь горожан. В каждом, кто проявлял к ним интерес, видели шпиона, принюхивавшегося к секретной информации.
В рассказе Н. Бургузина «Забытые знаки» автор приводит воспоминания своего дяди, некогда служившего в Ведомстве оптического телеграфа. «Сигналисты, — рассказывал старый телеграфист, — не умели читать знаков и исполняли свои обязанности механически. Вся ответственность лежала на начальниках отрядов, дававших страшные присяги и хранившие у себя условный алфавит и секретное содержание депеш. Эти алфавиты, или азбуки, мы постоянно меняли, но и то враги часто выведывали наши знаки и открывали правительственные тайны».
Случайно сохранилось изображение центральной станции киевского оптического телеграфа, сделанное художником М. Сажиным и помещенное в альбоме литографических «Видов Киева» И. Лауфера. Это странное сооружение, стоявшее на древних валах над Крещатиком (за нынешним домом Союза архитекторов на улице Бориса Гринченко), выглядит на рисунке необитаемым и отгорожено от городской жизни высоким забором. И это впечатление также подтверждается рассказом старого телеграфиста. Он и его коллеги жили среди Киева, как на необитаемом острове или за глухими монастырскими стенами. И если монахи спасались в своих обителях от козней дьявола, то телеграфисты прятались за высокими заборами станций от коварных происков секретных агентов: «Мы пуще всего боялись шпионства и держали сигналистов взаперти. Выпускали на волю очень редко, да и то с неудовольствием, отчего наши махальные постепенно дичали, обрастали бородами и сами уже не просились в отпуска… Такими одичавшими начальство дорожило и ценило их на вес золота».
Телеграфные служащие считались завидными женихами
От поселений диких бородатых телеграфистов Киев спас технический прогресс. В начале 50-х годов XIX века немецкая электротехническая фирма «Сименс и Гальске» устанавливает деловые связи с русским правительством, и, очевидно, под влиянием достигнутых тогда договоренностей на плане киевского почтового подворья при въезде на Подол со стороны Крещатика появились и абрисы здания новой станции проволочного телеграфа.
Тем не менее на разведку в Россию выехал сам строитель больших линий немецкого электрического телеграфа, всемирно известный ученый и предприниматель Вернер фон Сименс. Во время Крымской войны его брат Карл, соединив подводным кабелем Петербург с Кронштадтом, начал строительство южной линии правительственной связи, и в марте 1855 года «Киевские губернские ведомости» уже сообщали об «открытии у нас действия Московско-Киевского электромагнитного телеграфа».
Телеграфный провод прошел в Киеве через новый тогда Цепной мост. Вся линия от Одессы до Петербурга была закончена в 1856 году. Необходимое оборудование, кроме телеграфных столбов, пришлось везти из Германии. Доставке по морю препятствовала английская эскадра, блокировавшая русские порты на Балтике. Лишь двум немецким кораблям с железной проволокой удалось незаметно для англичан пробраться из Любека в Мемель, а оттуда «контрабандный» груз доставляли на места уже сухим путем по шоссейным и грунтовым дорогам, забитым армейскими обозами.
Первая станция киевского электротелеграфа размещалась в полуказемате Николаевских крепостных ворот (возле теперешней станции метро «Арсенальная»). Сначала она служила средством правительственной связи, но потом на Владимирской улице напротив южных ворот Софийского собора открылась государственная телеграфная контора, принимавшая депеши как от казенных учреждений, так и от частных лиц.
Немецкие инженеры трудились в условиях послевоенного разорения. В их проблемы никто не вникал, чиновники отмахивались от назойливых иностранцев. Дело пошло веселее лишь после того, как остроумный Карл Сименс нашел способ бороться с имперской бюрократией ее же оружием. Зная, что в России слушают только людей, облаченных в пышные мундиры, он заказал в Берлине целую серию эскизов форменной одежды, похожей на военную, но с золотым галуном вместо погон. Затем искусные художники нарисовали группы молодых людей в формах телеграфистов, и папка этих красивых картинок была доставлена тогдашнему министру путей сообщения графу Клейнмихелю с просьбой позволить агентам фирмы «Сименс и Гальске» носить такие униформы не для тщеты и не корысти ради, но для пользы дела, иначе, мол, их никто не слушает и слушать не будет.
Граф заупрямился, но показать папку царю пообещал. Тот же, ко всеобщему удивлению, с улыбкой пролистал картинки и, очевидно, вспомнив, что русскую армию ничто в мире затмить и умалить не в силах, дал разрешение. С тех пор телеграфные служащие приглашались в лучшие дома и в кругу провинциальных барышень считались галантными кавалерами и завидными женихами.
В те годы страна жила в ожидании перемен. Появление линий столбов с натянутой на них проволокой в народе восприняли как знак подготовки правительства к каким-то большим историческим событиям. Говорили, что столбы ставят неспроста. Телеграф ведут за границу, и царь будет «говорить по проводам» с иностранными государями о каких-то важных делах. Любопытные приникали к столбам и сосредоточенно вслушивались в отзвуки секретных разговоров. Фантазеры утверждали, что умеют проникать сквозь защитный гул проводов и подслушивать разговоры монархов.
«Мы с братом, — вспоминает о тех временах писатель Владимир Короленко, — тоже подолгу простаивали под столбами. Когда я в первый раз прислонил ухо к дереву, меня поразило разнообразие этих текучих звуков. Это был уже не один ровный и неглубокий металлический звон: казалось, целая звуковая река переливалась по дереву, сложная, невнятная, завлекающая. И положительно иной раз воображение ловило что-то вроде отдаленного говора.
В один прекрасный день этот говор, наконец, был переведен на обыкновенную речь. Кто-то принес на нашу кухню известие, что отставной чиновник Попков уже разобрал «разговор по телеграфу»… Говорили, что именно этот человек, которого и со службы-то прогнали потому, что он слишком много знает, сумел подслушать секретные разговоры нашего царя с иностранными, преимущественно с французским Наполеоном. Иностранные цари требовали от нашего, чтобы он отпустил всех людей на волю. При этом Наполеон говорил громко и гордо, а наш отвечал ему ласково и тихо… »
В спешке связисты не успевали перепроверить слова и посылали совершенно нелепые сообщения
Вера в мистический звон проводов и гул телеграфных столбов еще долго существовала в Украине. В 1885 году «Киевлянин» опубликовал заметку о крестьянине Радомысльского уезда, который, раздевшись догола, взобрался на телеграфный столб возле Братского монастыря. В полиции, куда он был вскоре доставлен, мужчина сказал, что хотел увидеть оттуда оставленных им в селе детей. Очевидно, крестьянин полагал, что подобное нелепое заявление могло отвлечь полицию от его намерения послушать «разговоры в проводах», среди которых могли быть и секретные переговоры важных государственных лиц.
Пресса писала о телеграфе в стиле победных реляций. Сообщались поразительные цифры. В 1862 году «имелось 25 365 верст проволоки, по которой передано 715 000 депеш», спустя 10 лет насчитали уже 3 260 000 телеграмм, а в 1911 году — более 8 миллионов. Казалось, в стране только тем и занимались, что отправляли из города в город депеши и восхищались нарядами телеграфистов. На деле успехи телеграфного ведомства выглядели скромнее. Зимой телеграммы не приходили оттого, что провода обрывались под тяжестью обледенений, летом крестьяне запасались кусачками и выходили на промысел за медной проволокой.
Хваленые телеграфисты тоже не всегда оказывались на высоте положения и частенько рассылали на своих форменных бланках совершенно нелепые сообщения. Дело в том, что расстояние непосредственной передачи текста было ограничено и при связи на большом отдалении телеграмму приходилось перестукивать на промежуточных станциях по нескольку раз. В спешке телеграфисты не успевали перепроверить трудные слова или уточнить малопонятные места. Пристав одного киевского полицейского участка получил от своего околоточного надзирателя такую депешу: «Разыщите лошадь, на лбу лысина, рога большие, хвост длинный, дойная». К тому времени каждый полицейский участок имел свой телеграф, и находчивый пристав тут же отстучал своему подчиненному: «В участке такой лошади нет, поищите в музее».
Иногда киевские телеграфисты отпускали такие тексты, что было уже не до смеха. Первое февраля 1886 года. Управление Юго-Западных железных дорог уволило «за неточный прием частных телеграмм от адресатов», а короче говоря, за разгильдяйство, сразу восемь телеграфистов. Молва об их «подвигах» разлетелась по всей империи и достигла редакции петербургского журнала «Стрекоза», которая решилась объяснить читателям, отчего случился скандал в Киеве. История оказалась занятной, но далеко не смешной, поскольку дело касалось здоровья больного человека. «Недавно на местном телеграфе один киевский врач сдал телеграмму такого содержания: «Смазать ногу йодом; драхма на унц, обложить ватою». Получена же была телеграмма в таком виде:» Связать ногу идолом; дратву на ус, обложить ватою». Коротко, обстоятельно и ясно».
Какое-то время киевский телеграф исполнял роль знаменитого «армянского радио». Над нашими телеграфистами смеялись все кому не лень. Но справедливости ради следует сказать, что среди них было немало достойных людей, в том числе и таких, которые отличались философским складом ума и склонностью к отвлеченным рассуждениям. Например, знаменитый телеграфист из Попельни Самбор сумел порадовать киевлян и петербуржцев не только спиритическими сеансами, но и беседами о потустороннем мире и его обитателях.
Служил по телеграфному ведомству и известный поэт-философ Владимир Самойленко. Одно время он дежурил в Киевской центральной конторе на Владимирской улице и, связываясь с Харьковом, познакомился с еще одним писателем-телеграфистом — Александром Катренко. Ночами, когда не было работы, они вдавались в долгие телеграфные разговоры на литературные темы, посылали друг другу стихи, делились сокровенными мыслями о мире и назначении человека. Может быть, так в первый и последний раз киевский центральный телеграф, расположенный напротив Софийского собора, служил не людской суете, а более возвышенной цели, приобщал душу к вечности. Кому же еще могла прийти мысль часами философствовать по телеграфу, как не нашим писателям!
593Читайте нас у Facebook
