Оперировать в блиндаже приходилось полулежа, полусидя, стоя на коленях, — хирург Александр Данилюк

«Четверть раненых, которых я спас в блиндаже, были расстреляны врагом при попытках эвакуации»

— Ровно пять лет назад, 18 февраля 2015 года, вы вместе с побратимами и ранеными вырвались из Дебальцевского кольца. Сейчас как вы оцениваете свои шансы выжить в той ситуации?

- Все участники того прорыва, многие из которых присутствовали на презентации моей книги, в этот день празднуют второй день рождения. Шансы остаться в живых у каждого из нас были минимальными. Как сказал тогда мой коллега-анестезиолог, хорошо, если 15 процентов вырвется.

Нас прорвалось 98 процентов. Большинство. Причем вместе с ранеными. Мы прорвались ценой жизни тех, кто навсегда остался там, но спас жизнь каждому из нас. И это была победа. За которую я благодарен каждому воину и каждому волонтеру. Особенно водителям — бойцам 40-го батальона «Кривбасс», которые вывозили нас из полного окружения на своих «КрАЗах». Двое из них пришли на презентацию книги — штурман нашего «КрАЗа» Андрей Брикнер и водитель Андрей Старцев (в дороге с нами был еще Виталий Кругляк). Мы выехали на неисправном колесе, доехали без тормозов и с уже застучавшим мотором. Из Дебальцево в ближайший неоккупированный поселок Мироновский, куда в мирное время можно было добраться за два часа, мы прорывались с боем более 11 часов. Из-за практически постоянного обстрела не раз приходилось менять маршрут. Я впервые в жизни увидел врага глаза в глаза.

— Сколько раненых удалось вывезти в ночь прорыва?

- В нашей колонне вывезли 26 раненых — тяжелых и средней тяжести. У кого-то была оторвана рука, у кого-то из переломанного бедра кость торчала наружу. Но, зная о «милосердии» оккупантов, которые расстреливали наш санитарный транспорт, я был категоричен: «Мы забираем с собой всех раненых, или я остаюсь здесь с ними».

Раненые оставались вместе с нами в базовом лагере 128-й бригады, потому что далеко не все эвакуации их в больницу Артемовска (ныне Бахмут. — Авт.) завершались успешно. Четверть раненых, которых я спас в «операционно-реанимационном» блиндаже медроты, были расстреляны врагом при попытках эвакуации. Гибли и медики, и водители.

Читайте также: Под Дебальцево боевики подбили одну за другой три наши санитарные машины, — офицер медроты

РЕКЛАМА

Я сам побывал под таким обстрелом. Описал его в своей книге. В тот день транспорт даже не выдвинулся в дорогу. Едва мы подняли последнего тяжелораненого, чтобы загрузить его на борт «КамАЗа», рашисты накрыли наш лагерь «Градами». Погиб водитель машины, который помогал грузить раненых. А тех, кто уже был в кузове, пришлось выгружать из машины, потому что они получили новые, еще более тяжелые ранения.

Среди тех, кого мы погрузили на борт «КамАЗа», были и две местные жительницы — мать и ее дочь-подросток лет 15−16, из тел которых я накануне достал осколки мины. К счастью, женщин этим обстрелом не задело (позже мы их все же отправили на мирную территорию).

Тогда я в отчаянии отправил своим единомышленникам на «большую землю» sms с призывом обратиться в Красный Крест и ОБСЕ — чтобы эти международные организации обеспечили коридор для эвакуации раненых из Дебальцево. Конечно, не я один просил о таком. Но в ОБСЕ ответили, что украинцам самим нужно договариваться с оккупантами. Красный Крест заявил, что помогает лишь мирным жителям.

читайте также: «Доктор Стеблюк достал удостоверение Красного Креста и пошел к русским. Они же могли его расстрелять!»

— Где же вы размещали раненых?

- Они были с нами в блиндаже — где только можно. В последний день перед прорывом из окружения этот блиндаж был переполнен: раненые занимали все лежачие места, весь проход, тамбур, ступеньки. Они лежали, сидели, висели один на другом. У всех были подключены инфузионные системы, всем проводилась противошоковая терапия.

Условий для пребывания раненых у нас, конечно, не было. Та зима выдалась снежной и морозной, а обстрелы Дебальцево практически не прекращались. Даже здоровому бойцу сходить в туалет (он находился на улице) было подвигом. Если начинался обстрел, боец падал там, где застал его обстрел. В том числе, в замерзшие нечистоты.

«Иногда, чтобы поспать, мне приходилось делать паузу прямо во время операции»

— Как вы спали? Как вообще удавалось оперировать в блиндаже?

- Спал на том же лежаке, что и оперировал. Стелил каремат, оперировал. Потом стирал с него кровь и спал. Потом снова оперировал. К обстрелам привык настолько, что использовал всякую минуту для сна, пока не было новых раненых. А их с каждым днем появлялось все больше. Иногда, чтобы поспать, приходилось делать паузу даже во время операции. В те 10−20 минут, пока моя команда обезболивала пациента и останавливала ему кровотечение, я спал. Оперировать в блиндаже приходилось полулежа, полусидя, стоя на коленях, упираясь в низкий потолок из бруса. Все девять дней меня преследовало навязчивое желание выпрямиться в полный рост.

Делать операции в блиндаже мы не планировали. Укрепленный окоп, где стены — земля, а потолок — лес-кругляк, конечно, для этого не предназначен. Но мы видели, что эвакуация раненых в госпиталь все откладывается, потому что трасса перекрыта противником. А бойцам требовалась срочная помощь, в противном случае они начали бы умирать.

Читайте также: Николай Гейник: «В первый день плена я оперировал не прекращая с десяти утра до часу ночи»

Операционным столом нам служили наши двуярусные лежаки. «Медицинским халатом хирурга» стало мое термобелье, сменить которое не было возможности все эти дни. Операционными лампами служили китайские светодиодные фонарики. Хирургический инструмент — минимальный набор инструментов их моей полевой сумки. Моя ампутационная пила — кусок листовой пилки по металлу, а кусачки — клещи для проводов электрика нашей медроты.

Стерильными были только инструменты, операционное поле и руки хирурга. Очень пригодился запас стерилизационных растворов, обеззараживающих инструментов и одноразовых медицинских перчаток и мой опыт, полученный на Майдане. Анестезиологи обезболивали пациентов как только могли, потому что наркоз для медроты был не предусмотрен. Так решили те, кто занимался организацией медицинского сопровождения войск.

— Обычно пациента оперирует бригада хирургов. У вас были ассистенты?

— В нашей медроте были еще два хирурга, но они оказались в тех подразделениях, которые не попали в окружение. Позже я узнал, что на Дебальцевском плацдарме на позиции «Крест» (на перекрестке трасс Ростов — Харьков — Донецк — Луганск), которая была в четырех километрах от нашего лагеря на «Поляне» (бывший детский оздоровительный комплекс «Лесная поляна». — Авт.) был еще один хирург — Вадим Срибный, мой побратим со времен Майдана. Но связи между нами не было. У него там не было возможности оперировать.

Читайте также: Иван Звягин: «Я был свидетелем того, как два военных врача оказывали помощь одновременно 16 раненым»

Ассистировали мне двое наших анестезиологов, фельдшер-анестезист, доктор, который в мирной жизни работал наркологом, а также водители-санитары и электрик — в общем, все 12 человек, что были в нашем блиндаже. Но только я один был хирургом. Специалистом… почти баз опыта работы.

Большинство раненых поступали с политравмой — множественными повреждениям, требовавшими совместных усилий разных специалистов — например, комбустиолога (специалиста по ожогам) или нейрохирурга. В нашей окопной «операционной» мне иногда приходилось впервые оперировать те участки человеческого тела, которые я только в университете изучал и видел лишь в анатомическом морге и музее.

— И ампутации приходилось делать? Какие пациенты больше всего запомнились?

- Приходилось и ампутировать. Но это были не самые сложные операции.

Запомнилось многое. Конечно, и последний пациент — боец с Волыни Александр Тарасюк с позывным «Чебурашка», которого привезли с блокпоста «Балу» 17 февраля. Он умирал. У него было проникающее ранение в брюшную полость, внутреннее кровотечение, артериальное давление не определялось. Мы начали операцию, не имея ни электроножа, ни отсоса крови, ни аппарата искусственного дыхания, ни специальных иголок и шовного материала. Но мы решились, потому что понимали — это его единственный шанс на спасение.

Читайте также: Юрий Кирикович: «Мы перестали рисовать на машинах красные кресты, потому что по такому транспорту боевики стреляют больше»

Когда вскрыли брюшную полость, оказалось, что осколок «прошил» и печень, и желудок, и поджелудочную железу… Кровь из брюшной полости пришлось выбирать одноразовым пластиковым стаканчиком. Мои помощники дышали за Александра вручную — с помощью мешка Амбу. Во время этой операции мои побратимы вынуждены были совершать подвиги: пробежать под обстрелом 20 метров, чтобы набрать горючее для генератора и восстановить освещение нашей «операционной» (оно «исчезло»), и сбегать к разбитому реанимобилю, чтобы принести оттуда электрический отсос крови, который оказался в рабочем состоянии, что значительно ускорило и облегчило нам окончание операции.

Три из четырех часов, проведенных на «операционном столе», Саша был в сознании. Когда мои ассистенты вытащили из него дыхательную трубку, первое, что он сказал: «Я все слышал. Док, когда ты перебирал мне кишки, я хотел тебя убить».

«Оккупанты стали присылать нам на телефоны sms-„страшилки“. Аналогичной психологической атаке мы подвергались на Майдане»

— Оперируя в блиндаже, вы понимали, что находитесь в окружении?

— Официально слово «окружение» так и не прозвучало до последнего. Хотя все свидетельствовало об этом. Транспорт с ранеными не мог прорваться в Бахмут. Вражеские обстрелы становились все интенсивнее и все приближались. В последние дни в наш лагерь долетали уже и выстрелы из гранатометов. Моя карманная рация с первых дней окружения стала ловить переговоры рашистов. Они были совсем рядом. Затем оккупанты стали присылать нам на телефоны sms-«страшилки» на русском языке: «Пахнет жареным. Ротный удрал в Краматорск, я тоже буду выбираться». Аналогичной психологической атаке мы подвергались на Майдане — мне и моим побратимам приходили sms: «Вы зарегистрированы как участник массовых беспорядков».

Читайте также: Командир медроты Андрей Комнатный: «Умирающему бойцу мы делали переливание крови прямо на терриконе»

— Вы оперировали и на Майдане?

— Да. Хотя отправился на Майдан не как медик, но пришлось. Тех, кто выжил, не помню. Врезались в память Герои Небесной Сотни, которых нам, увы, спасти не удалось. Сергей Бондарчук, Андрей Мовчан и самый младший участник Майдана, 17-летний Назар Войтович. Он умер у меня на руках…

Пока я был на Майдане, в Ужгороде мной интересовалась СБУ. Но коллеги меня прикрывали — говорили, что я вместе с ними в операционной.

После Майдана я записался добровольцем на фронт и был призван с третьей волной мобилизации. В составе 128-й бригады был в Счастье, Станице Луганской, потом в Дебальцево, затем снова в Станице Луганской.

В конце октября 2015-го я демобилизовался и потом приезжал в Авдеевку в 2016-м уже как медик-волонтер. Там познакомился с Уляной Супрун, которая занималась организацией медицинской помощи армии в этом прифронтовом городе. Когда ее назначили министром, она предложила мне работать в министерстве. Ненавижу бумажную работу, но решился, так как видел, что наша медицина требует реформирования. Это не безболезненный, но необходимый процесс.

— Прошло шесть лет. Как считаете, Майдан победил? Мы победим в этой войне? Что для этого нужно?

— Да, Революция Достоинства победила. Был свален бандитский режим, в Украине началось зарождение гражданского общества. Мы победим в этой войне, если каждый на своем месте будет хорошо делать свою работу, укрепим армию, вступим в НАТО. Если будем тщательно изучать свою историю. Украинцам часто навязывают ложное мировосприятие себя как нации — публичной жертвы, постоянно угнетаемой и притесняемой. Но если почитать нашу историю, украинцы — борцы. А история последних шести лет показала, что мы — воины, которые научились сражаться и отстаивать свою державу, и научились побеждать. Я не военный тактик, не стратег, не знаю, когда именно это произойдет, но мы победим.

Читайте также: «Киборг» Игорь Гуль: «Делать операции в бронежилете было неудобно, поэтому Зинич его не надевал»

— Почему у книги такое название: «Ті, що стомилися боятися»?

— Когда слишком долго страшно, ты устаешь бояться. Страшно час, два, три. Но постоянно быть в крови адреналин не может — это физиология. Из острой фазы стресс переходит в хроническую. Этот процесс я и назвал «устал бояться». Как-то я сидел на блокпосту «Балу» (о героической обороне этого блокпоста читайте в публикации «Сепары» из подбитого нами танка сдались. Командиром экипажа был кадровый российский офицер". — Авт.). Там шел бой, все «летало», я прятался за бетонным блоком, размером с журнальный столик. Мне было очень страшно. А потом настал момент, когда я устал удерживать свой страх, устал бояться. Страх помогает совершать быстрые тактические действия, а затем нужно принимать стратегические решения — чтобы выживать. Это нас всех и объединило. На Майдане, на фронте. Всех тех, кто устал бояться.

P.S. У Александра Данилюка нет ни одной государственной награды, только волонтерские: рыцарь ордена «Народный герой Украины» и орден Украинского объединения «Країна» «Сила милосердия», который учрежден для медиков, прошедших войну. Эту награду Александру вручили на презентации его книги. Все средства, вырученные за книгу, он собирается направить на помощь раненым.

Ранее «ФАКТЫ» рассказывали о том, как погибла на передовой медик 93-й отдельной механизированной бригады «Холодный яр» сержант Клавдия Сытник (Вражеский снайпер видел, что стреляет в женщину-медика, и все же цинично нажал на курок)

Читайте нас у Facebook

Зробіть «ФАКТИ»
обраним джерелом
у Google News